— Его, как мне известно, арестовали.

— Арестовали. После кто-то из своих, фартовых, в камере в неразберихе и порешил. Так люди рассказывали...

— Бывает.

— Истинно бывает, Прохор Александрович... Бывает! Козел страшен спереди, осел сзади, а свой друг — со всех сторон.

— А вы не из тех ли друзей?

— Прохор Александрович! Как ваш язык поворачивается этакие пакостные слова выговаривать?

— Скажите, для какой цели я сюда приглашен?

Вместо ответа Кичига закрепил картину с лебедями на прежнем месте и указал ротмистру на кресло.

— А вы, Прохор Александрович, не догадываетесь?.. Ай, ай, ай! — укоризненно покачал головой Кичига.

— Я загадок не люблю, — скривился ротмистр. — С детства презираю их разгадывать. Давайте играть открыто!

— Давайте. Гришка и Женька свидетелями станут, что я в открытую буду играть.

— Я о ваших делах нынешних не знаю, а у меня золотое правило: знай тех, с кем имеешь хоть самые плевые отношения... Устраивает это вас?

Кичига легонько, по-стариковски рассмеялся:

— Торо́питесь, Прохор Александрович! Ох, торо́питесь!.. Давайте-ка лучше припомним, как в компании доблестного белого атамана огнем и мечом прошлись по Уралу... Мало чего после себя доброго оставили... А нынче Советы все вынуждены восстанавливать. Советам развалины, как вы понимаете, не нужны.

— Так вы что, неужели так болеете за Советы? — не стерпев, фыркнул Прохор, хотя фыркать в его положении и не стоило.

— Весело вам, Прохор Александрович! — погрозил скрюченным пальцем Кичига. — Возвесели, господь, сердце верного раба твоего... На ваши вопросы ответствовать пока не желаю. Только снова напомню, что похождения Побирского здесь хорошо известны и не забыты...

Добродушие с Кичиги как рукой сняло; ему казалось, что он привел ротмистру убедительные аргументы. Прохор же понимал: произнести сейчас «нет» — это значит подписать себе смертный приговор... Так просто его отсюда не выпустят... А если, чем черт не шутит, попробовать завести дружбу с Кичигой и остальной братией? Тогда можно будет, как в Сибири, опять изводить чем ни попало ненавистную власть. А он, Прохор, ради этой ненависти готов отдать и свою жизнь, и... Хотя зачем свою жизнь? Пусть другие нарываются на милицейские пули...

— Ну, Прохор Александрович! — толкнул его локтем Кичига и тихо, будто опасаясь, что их может кто-то услышать, кроме Гришки-Артиста и Женьки-Кержака, произнес: — Пути-то у вас иного нет — или с нами, или против нас.

— Что мне потребуется делать? — растягивая слова, поинтересовался Прохор.

— Вот сие христианский разговор! — облегченно вздохнул Кичига. — Слухайте...

Начал Кичига с жалоб на скудное житье-бытье, наступившее при Советской власти. Оказалось, что грабить церкви теперь невыгодно. В недавние голодные годы многие верующие потребовали от своих священнослужителей, чтобы церковное золото, серебро и драгоценности они передали в фонд помощи голодающим, в местные кассы Помгола. Священнослужители, особенно из высшей иерархии, пытались сопротивляться.

— Как вы, верующие, — кричали они с амвона, — можете допустить, чтобы миряне дотрагивались до священных предметов!..

Но в феврале 1922 года вышел специальный декрет ВЦИКа.

По этому декрету из церквей исключительно на нужды голодающих изымались те драгоценности, без которых можно было обходиться во время церковных служб. На них государство закупило хлеб для населения голодных губерний.

— Наказание божие — сей декрет, — наклоняясь к Прохору, зло шептал Кичига, — наказание за грехи наши... Ничего путного в церквах не осталось. Что в Помгол ушло, а что сами попы сперли. Имею я, Прохор Александрович, весточку про одного нечестивого кладбищенского батюшку, отца Савелия. Так он в день напечатанья декрета украл из храма золотую чашу, дорогую ризу и икону в серебряном окладе. Вот ведь как выходит: бог-то бог, да сам не будь плох...

— Вор не всегда крадет, а всегда берегись! — оскалился вдруг Женька-Кержак.

Но Кичига так свирепо зыркнул на него, что Женька, уткнувшись в бороду, стал поспешно накладывать себе в тарелку закуску.

— И бьем мы челом, Прохор Александрович, — вновь склонился к ротмистру Кичига, — пособите нам...

— Пособить? То есть, простите, чем? — искусственным смехом засмеялся Прохор и, сняв очки, начал усиленно протирать их салфеткой. Он улавливал, о чем сейчас пойдет речь. Но показывать этого не хотел. — Я же не могу сотворить чудо, чтобы в божьи храмы вернулись все ценности!

— Не шутите, Прохор Александрович! — горестно вздохнул Кичига. — Нет у нас нынче фарта... С церквами мы работать умели, а на другие дела не способны. Рассказывал ведь я вам, как Гришку-Артиста в театр на дело благословил. А он?.. Чего уж тут говорить: к коже ума не пришьешь... Вчерась мы, правда, пощупали малость на Сибирском тракте мужичков. С базара мужички ехали. Вот потому и гуляем яко ангелы.

— Долго следили за мужиками?

— Где там, Прохор Александрович, следили... Мы в Брусянах были, обедню в тамошней церкви отстояли, но поняли, что макать пальцы в сию церковь уже не стоит. Назад возвращались, на обоз тот мужичий и напоролись.

— Аз пью квас, а где увижу пиво, не пройду мимо, — снова подал голос Женька-Кержак. Однако на этот раз Кичига почему-то его не оборвал.

— Так, так, так! — начал уже немножко соображать Прохор. — Значит, поучиться настоящим делам желаете? Но за учебу платить придется. Каждому кушать хочется.

— Кошку и ту хозяин молоком угощает, — подобострастно сказал Кичига. — Неужели мы человека, который нас на путь истинный наставит, обидим! Доля его во всех делах приличная будет. И не корысти ради.

Прохор, конечно, прекрасно понял, что Кичига слишком много знает о его былой жизни и при случае не преминет этим воспользоваться. Но разве сам Прохор не играл таким же образом в кошки-мышки с Фаддеем Владимировичем? И если библиотекарь дрожал перед незваным гостем, то Прохор не такой трус: в любое время он скроется из города, и ищи тогда ветра в поле. А сейчас...

Прохор взял свой бокал, молодцевато расправил плечи, торжественно провозгласил:

— Пью за атамана Кичигу и... за его есаула Прошку-Черного Туза!

В конце концов, предложение Кичиги совпадало со стремлением бывшего колчаковского ротмистра, незадачливого наследника некогда богатого папаши, — мстить, вредить, мешать всем, чем только можно, Советской власти...

— Золотые твои слова, Черный Туз! Пусть будет господь другом нашим, защитником нашим, на него упова сердца наши.

Первое дело Кичиги и Прошки-Черного Туза — налет на ирбитский поезд, закончилось успешно. Правда, задумано оно было сначала примитивно. Кичига просто-напросто предложил поехать на ярмарку, пообжиться там, осмотреться и начать действовать.

— Товаров в ярмарочный Пассаж навезено непересчитанное количество, — похвалялся он. — Но нашего брата, ясно, боятся: цельный отряд милиции отсюда дополнительно откомандировали.

Прохор покровительственно оборвал «атамана»:

— Кому жизнь не мила, пусть тот и торопится на ярмарку... Для меня эта идея незанимательна. Ведь ты сам, отец Кичига, вещал, что туда еще отряд милиции направлен. И попадем мы, как мыши в мышеловку...

И Прохор не торопясь выложил свой контрплан, который тут же у него созрел.

— Ну и орел ты, Прохор Александрович! — воскликнул восхищенный Кичига и покрутил кудлатой головой. — Значит, будем, словно Соловьи-разбойники во времена князя Владимира Святого?.. Боже милостивый! Каких дел мы сподабливаемся...

Однако во время нападения на ирбитский поезд Женька-Кержак чуть не испортил всю игру, стал требовать в коридоре вагона, чтобы Прохор возвратил серьги Ирине Глебовой. Любая заминка могла привести к катастрофе!.. Не задумываясь, Прохор отшвырнул Женьку и кинулся к стоп-крану. Поезд пора уже было останавливать...

Когда возбужденные налетчики мчались через лес в кошевке, которая подобрала их в условленном месте, Прохор рассказал Кичиге (Кичига был кучером — по старости от участия в налете его освободили) о поведении Женьки. Над Женькой по приезде в город состоялся «суд», и он был строго предупрежден, что если еще раз случится похожее, пусть пеняет на себя...