Сдержанный гул голосов доносился сквозь яростные аккорды баянов. Хлопали пробки. Блестящие глаза Галы тревожно скользили по лицам людей, входящих в ресторан. Это тревожное ощущение понемногу передавалось и Юрию. Но внешне он старался казаться беззаботным.

Если в зале объявится Прохор Побирский, Юрий должен пройти в кабинет хозяина и попросить разрешения брякнуть по телефону. Пустяковый телефонный разговор не вызовет никаких подозрений, а в уголовном розыске все будет ясно. Затем, возвратившись...

Неожиданно глаза у Галы сделались большими. Юрий, вальсируя, повернул и увидел на пороге бородатого человека. Человек, протирая очки и покусывая губы, удивленно уставился на Галу.

— Он, — едва слышно шепнула девушка.

Но в этот самый момент бородач, оттолкнув входящего в зал Растегаева, мгновенно исчез за стеклянными половинками дверей. Юрий не раздумывая бросился вслед за ним. В раздевальной дорогу ему преградил швейцар. Юрий ударил его кулаком в грудь и выбежал на улицу.

Бородач, выигравший несколько секунд, уже вскочил в извозчичий экипаж, дежуривший у подъезда. И экипаж понесся в сторону Главного проспекта. На счастье рядом стоял второй.

— Гони! — приказал Юрий дремавшему старику-извозчику.

— Куда? — не понял очнувшийся старик, ошалело глядя на человека без пальто и без шапки.

— За тем вон, за тем! — протягивая вперед правую руку, нетерпеливо крикнул Юрий. — Быстрей, быстрей!

Перелетев на рысях Главный проспект, они поравнялись в Воеводинском переулке с преследуемым экипажем, но на мягком сиденье под кожаным верхом никого не было. Даже сам кучер не мог объяснить, куда делся пассажир.

— Сей минут ведь он меня понукал, — говорил огорошенный извозчик. — Целый червонец сулился дать, коль шибче поеду.

— Адрес, — допытывался Юрий. — Какой он назвал адрес?..

— А леший знает!.. Велел прямо скакать...

Из темноты вынырнул еще один экипаж с Владимировым и Борисом Котовым.

— Докладывай обстановку, — без всякого вступления начал Владимиров. — Мы как угорелые за тобой от ресторана припустили...

Воспользовавшись темнотой, Прохор в самом начале Воеводинского переулка на полном ходу выпрыгнул на обочину дороги и укрылся в ближайшей подворотне. Мимо пронеслись его преследователи. Понимая, что сейчас они остановят пустой экипаж, Прохор не раздумывая дернул кольцо малозаметной калитки и очутился в неизвестном дворе. Там никого не было, только стояли какие-то телеги, прикрытые рогожами.

Глянув на клочковатое небо, где до сих пор высоко по-зимнему мигали тусклые звезды, Черный Туз почувствовал холод: шапка и полушубок остались в «Пале-Рояле»...

...К Кичиге Прохор сначала не собирался, да прижала нужда. На вокзал или в иное место без полушубка, в кармане которого к тому же остался и браунинг, было не сунуться. Кроме того, не так-то много имелось при себе и наличных денег... И, петляя укромными закоулками в сторону постоялого двора, в модном пиджаке под удивленными взглядами редких прохожих, Прохор, несмотря на мартовскую оттепель, так намерзся, что в душе еще все больше и больше рос гнев на Галу...

...Увидев Прохора без верхней одежды да еще с расцарапанной щекой, Кичига, Гришка-Артист и вдова Аграфена Лукиных были несказанно удивлены. Кичига быстро поднялся с пуховой перины и скороговоркой произнес:

— Христос с тобой, Прохор Александрович!.. Стряслось что?.. Вид-то у тебя...

Прохор устало опустился на лавку и искоса посмотрел на вдову:

— Извини, Аграфена, у нас начнется разговор не для твоих ушей.

— Брысь, ягода! — ничего еще не понимая, распорядился и Кичига.

Когда Аграфена, испуганно крестясь, выпорхнула за дверь, Прохор встал с лавки и процедил сквозь зубы:

— Все... Ждите развязки...

И это прозвучало так многозначительно, что Кичига озабоченно зашептал:

— Господь, помилуй, сохрани и спаси... Какой развязки?..

— Господь, сохрани и спаси! — передразнил Прохор старого грабителя и усмехнулся. — Как бы не так, отец Кичига!.. Зря ты на Аграфену кричишь! Не она змея-то подколодная!..

— А кто, Прохор Александрович?

— Если хочешь знать, Гала твоя — вот кто.

Обогревшись кружкой самогона, поданной услужливым Гришкой, Прохор продолжал:

— Помните, как я подкараулил милиционера?

— Помним-помним, Прохор Александрович, — лихорадочно трясся Кичига. — Сам господь милостивый тому свидетель...

— Затем решил вернуться, проверить, отдал тот милиционер богу душу или нет. Но люди со всех сторон уже сбежались. И какой-то парень в кургузом пальто распоряжался. Вскоре конные мильтоны прискакали. Тот парень оказался из их компании.

— Да не тяни, Прохор Александрович! Про Галу исповедуй...

— Про Галу? Сегодня по знаку Саньки-швейцара выкинулся я в «Пале-Рояль», чтобы Растегаева застолбить. И вижу, в зале ресторана Гала, разлюбезная, танцует с тем самым парнем из милиции. Не хватало, чтобы у ней еще сбоку наган висел!

— Креста на тебе нет! Танцует?

— Да, танцует! И на меня его навела... Но я не из желторотых: ушел, как видишь.

— Может, Прохор Александрович, ты ошибся?.. Может, своя своих не познаша?

— Пока мы здесь лясы точим, — взорвался Прохор, — Санька уже арестован и, верь мне, продает нас...

— Санька — мужик честный! — успокаивающе сказал Кичига. — Да и про Аграфенин постоялый двор ему неизвестно...

— Какое благородство! — фыркнул Прохор. — Саньке-швейцару не известно, зато известно Леньке-Интеллигенту. Санька всех выдаст, чтобы шкуру сберечь... Пойми, отец Кичига, такое теперь пойдет!.. Спутала твоя змея все наши карты!

— Если так, — произнес Кичига, и в голосе его прозвучали одновременно и тоска и угроза, — то десница божья не заставит себя ждать...

Глаза Прохора сузились.

— И без десницы божьей обошлись бы, — прошептал он, — да время не терпит... — И, повернувшись к Гришке, хрипло спросил: — А ты, Артист, что молчишь? Ты что, не хочешь ничего сказать?

— Как это вам нравится? — вопросом на вопрос ответил Гришка. — Меня спрашивают, хочу ли я что-нибудь сказать... Хорошо, я скажу... Самое малое... Плюнуть на все и всех хочу, если игра наша накрылась...

— С этой минуты, — властно заявил Прохор, — никто «на все и всех не плюет»... Хватит самостийности! Все подчиняется железной дисциплине...

— А я Галу, — посмотрев на Прохора молящим взглядом, высморкался Кичига, — для себя растил... Аграфене мечтал отставку дать.

— Подумай лучше, отец Кичига, о души спасании! — отрезал Прохор. — Да Аграфену предупреди: уезжаем, мол, мы из города, и она с нами.

Кичига нервно закашлял:

— Куда?

— На вокзале уточним. Аграфена билеты купит. Ни мне, ни тебе, ни Гришке около касс ни-ни! Ну, зови свою кралю, я ей сам втолкую.

Когда Кичига вышел, Гришка как можно спокойнее и вежливее обратился к Прохору:

— Я бы мог и отдельно укатить... Зачем быть помехой — расходы лишние.

— Слушай, Артист! — нахмурился Прохор, — никуда ты не сбежишь... Понял? Раньше твои родственники по всему Черноморью хлебом торговали и богатством славились. И ты имел право с такими, как мы, не знаться... А теперь? Теперь в память о былом величии носишь лишь фальшивые брильянты...

— Что вы плетете, Прохор Александрович? — зло сплюнул Гришка. — Что вы плетете? Начихать на родственников! Они все давно в Константинополь смотались...

— А ты, выходит, в России остался и бандитом заделался! — Колючими глазами обегая его лицо, усмехнулся Прохор. — Патриот!..

— Бандитизм — это временное жертвоприношение! — вывернулся Гришка. — И брильянты — это не память о былом!.. Смотрите на них, Прохор Александрович! Это отдушина в моей будничной жизни. Брильянты, пусть и фальшивые, возбуждают меня...

— Ну хватит! — цыкнул Прохор, кусая губы. — Где твоя шведская бритва?..

Широкая вокзальная площадь с темным палисадником посередине была окружена кирпичными складами, торговыми ларьками и низенькими деревянными строениями. На одном из таких невзрачных строений красовалась заманчивая вывеска «Кавказский закусь и любой горячий пищ». Сейчас «Горячий пищ», где днем околачивался и шумел всякий переходной люд, был уже закрыт. Не светились и соседние ларьки. Лишь один вокзал в глубине площади мигал закопченными фонарями.