— Ты сам напал на них — на собственных родичей, — процедил Вранг. — Ты не пытался договориться.
— Потому что не надо было, — скривился Морай. — Кассат дал понять, что поддерживает другого наследника. Мне в лицо. Он вёл себя как жалкий бюрократ, как человек; не как доа и не как родич. Не нужно было ждать формальных заявлений. Я поступил так, как следовало.
Они помолчали вновь, пожирая друг друга глазами. Вранг первым отвёл взгляд и откинулся на кресле. Расслабил плечи и покачал головой:
— И что теперь, Морай? Драконы живут, чтобы царствовать на земле и в небе. Они заводят себе пары и растят детей.
— Да, — ответил маргот. — С детьми у меня пока как-то… не выходит.
«Хотя я пытался лишь с теми, кто далёк от драконьей крови. С обычными женщинами нам, доа, сложнее завести потомство».
— У всех в нашем и даже прежнем поколении не выходит, как знаешь, — продолжил он. — Тебе да Вальсае повезло породить хотя бы по одному ребёнку. Вымираем. Но свою стаю я храню. И ты мой первый наследник. Ты со мной одной крови, хочешь ты того или нет, и когда-нибудь Бреза — вся Долина Смерти — может стать твоей.
Вранг фыркнул:
— Даже драконы не воюют с членами собственной стаи. Но ты всю свою жизнь посвятил схватке с кузеном Каскаром.
— Потому что драконы тоже иногда решают, кто из них достоин быть вожаком; или кто имеет больший авторитет, — беспечно пожал плечами Морай. — И они не считают года, которые потратили в этой схватке. Мордепал и Ксахр вообще уничтожили друг друга в небе над Мелиноем — и оба, кажется, умерли в удовольствии. Ибо лишь битву они любили, как и Скара.
Младший Тарцеваль свёл брови и потёр нахмуренный лоб.
— Это ввергает меня в безумие, — наконец признался он. — Ты говоришь как человек, что высоко ставит стаю… семью. Но твоя мать чахнет в добровольном заточении, а твоя сестра совсем потеряла достоинство, влачась за тобой. Не говоря уж о том, что ты сотворил с моей женой — твоей кузиной. Ни один лорд, ценящий своих близких, не допустит подобного.
— Не допустит, боясь осуждения, — ответил маргот. — Но это бессмысленно. Истинная близость семейства не в том, чтобы друг другу говорить нежности и пожимать руки. А в том, чтобы быть бок о бок против всего мира. Я жесток, потому что такова моя натура. Но вы часть моей стаи, а значит, вы будете рядом — любыми; подобными мне — или же жалкими, боящимися. Вот и всё.
Он поднял кубок. Но Вранг не чокнулся с ним. Он отщипнул краюху хлеба и покачал головой:
— Увы, брат. Ты пал жертвой собственной гордости, столь обширной, что хочешь бросить вызов буквально всему — людям, драконам, богам, всему миру. В юности мы были счастливы видеть твою силу и твои амбиции. Я, Мальтара, нобель Куолли, — мы все с замиранием сердца следили за твоим первым полётом на Скаре. Мы принимали твою жестокость как правителя — словно и впрямь твоя стая, что положилась на вожака. Но ты повёл нас не к величию, а к безумию.
— Не возлагай на меня муки своих несбывшихся надежд, — хмыкнул Морай. — Я никогда никем не притворялся. Если ты ждал от меня чего-то необыкновенного, ты обманывал себя сам.
— Что ж, — вздохнул Вранг. — Да будет так.
И он наконец поднял кубок вместе с братом.
«Кровь не водица» — но что действительно скрепляло их? Морай прочёл и Кодекс Доа, и дневники Рыжей Моргемоны, и учения Иерофанта Мсары, который вместе с ней научил людей относиться к драконам не как к своей собственности, а как к чуду, которое обитает в Рэйке рядом с драконьими лордами.
Это учение в своё время дало новое дыхание Рэйке. Оно было очень демократично и дозволяло существование доахаров — людей, что принадлежали к крови доа и умели ладить с драконами. Доахары помогали доа ухаживать за огненными хищниками и находили с ними определённый контакт, хотя никогда не седлали их.
Их существование доказывало широким массам, что кровь не столь важна, если есть все должные человеку качества. Но Морай, много времени проведя за дневниками, не был бы столь уверен. Доа издавна были правителями людей; древний закон Кантагара гласил, что не может бездраконий лорд властвовать над драконьим; а драконий, то есть, прикормивший у себя дракона, но никогда не заключавший лётный брак — не может править доа. В своё время этот логичный, но жёсткий завет породил немало конфликтов.
Изучая династийные древа предшественников, Морай пришёл к выводу, что практически все известные доа и доахары так или иначе происходят от других доа. Властвующие на земле и в небе, драконьи лорды обладали типичной для людских властителей страстью к безнаказанности. Они портили чужих жён и оставляли многочисленных бастардов. Поэтому даже безымянные таланты, в определённый момент ставшие доахарами, скорее всего, имели в жилах кипящую кровь Кантагара. Пускай даже разбавленную и иногда столь слабую, что она не имела значения.
Возникал резонный вопрос: способен ли кто-то без сильной крови Кантагара стать драконьим лордом? Морай думал, что да. При должной осторожности, с молодыми особями и умением угождать им, даже обычный человек сумел бы сосуществовать с драконом. Может, не долго, но теоретически — да.
Способен ли он был бы оседлать дракона? Здесь Морай был уверен, что нет. Только нечто общее, горячее нутро, с которым рождается и дракон, и доа, могло соединить их.
И тут появлялся хрупкий, как осенний лёд, конфликт. Насколько густа должна была быть кровь доа, чтобы не рассеяться, не превратить потенциального драконьего всадника в обычного человека? Учёные былых лет, ещё до Моргемоны, тоже исследовали этот вопрос. Мудрецы прошлого сперва были очень строги на сей счёт. Встречались упоминания родов, где браки заключались лишь между братьями и сёстрами, лишь бы не разбавлять наследие Кантагара. Но они были обречены на вырождение. К порождённым кровосмешением калекам драконы явно относились с не меньшим презрением, чем люди. Хотя сами, впрочем, не имели подобных предрассудков. Чем ещё раз доказывали, что драконам сама природа дозволяет куда больше, чем людям.
Впоследствии знатные рода стали заключать браки либо кузенов, либо, что реже, дядьёв и племянниц, тёток и племянников; этого было достаточно, чтобы с десяток драконьих линий могли постоянно обмениваться потомками.
Однако ни одна из нынешних линий не продолжала род Кантагара напрямую. Лорды-доа вспыхивали, как искры на холоде, нередко из весьма гиблых по происхождению семейств. Давали начало новому роду — и уже через несколько поколений тот приходила в упадок.
Так было ли хоть что-то, что отличало их — людей, что имели некую особую расположенность к тому, чтобы стать доа?
Самым интересным на сей счёт являлось исследование диатрина Альфира, брата-близнеца Альтара. Диатрин Альфир Астрагал имел пристрастие к алхимии и вопросам крови. Он погиб, пытаясь позаимствовать у Хкары — родителя Хкаурата и Наали — слюну для своих исследований.
Но его записи сохранились. В своё время Морай заказал себе дорогую копию и узнал много интересного.
«Внешний и физиологический признак проявления драконьей крови, помимо повышенной температуры тела, можно отследить только при наличии описательных портретов династии», — гласило заключение Альфира. — «В отрыве от семейства таковое исследование возможным не представляется. Итак: драконья кровь отрицательна человеческой крови. Всякому известно, что для здоровья человека внутренняя температура не должна быть постоянно повышена. Но для доа это в своём роде необходимость. Есть наблюдение: чем дольше доа живёт в лётном браке, тем впоследствии горячее становится. И тем чаще наступает смерть в более раннем возрасте, чем у обывателя. Причиной тому — болезни изношенного сердца и другие проблемы, вызванные постоянной горячностью человека».
Он упоминал, что у закоренелых доа чаще рождаются мёртвые и уродливые дети, погибшие от перегрева ещё в утробе. Но эту часть Морай не любил.
«Однако внешние признаки также показывают, что сама кровь доа отрицательна крови человека. Исследования многих генеалогий показывают: в роду часто есть признак внешнего вида, что становится доминирующим. Что особенно заметно среди темноволосых и смуглых, что женятся на светловолосых и бледных. Пример моего собственного семейства показателен: матушка диатрис, именуемая Рыжей Моргемоной, была белокожа и рыжеволоса. Батюшка наш, ди Леммарт Манаар, был смугл и глаза имел золотистые. Его признак проявился во мне и всех братьях и сёстрах, и учёными оный именуется доминантным».
