— Ага, — ответила Эйра и закинула одну свою длинную ногу на другую. Хорошо, что она сидела: иначе посетитель бы понял, что она на голову выше него.

— Почему же ты такая чёрная? Чернокожие обычно другого цвета — скорее тёмно-коричневого. Может ты крашеная? Однажды я купил в свой особняк дорогих кур цемани, они тоже были чёрные целиком, будто выточенные из граба. Пара оказалась крашенными, и пришлось их пустить на суп.

— Ого, — искренне улыбнулась Эйра.

— Да, — разговорчивый визитёр сел рядом с ней на бархатное кресло и напустил на себя учёный вид. — Кстати, курица после отрубания головы ещё чуть ли не минуту носится по двору, знала о таком?

Совсем осчастливленная Эйра с восторгом поддержала:

— О да! А человек в редких случаях ещё тридцать секунд после гильотины способен жить. Шевелит губами, гримасы делает. А вы знали, что сознание может остаться в теле даже тогда, когда оно выглядит мёртвым? Тогда людей хоронят заживо, и…

Словом, с этим гостем у неё не сложилось. Госпожа Грация даже не стала ей грозить из-за штор; все знали, что, если при Жнице заговорить о смерти, она перехватит инициативу. Этого было не исправить ни уговорами, ни наказаниями.

Поняв, что опять не срослось, Эйра вздохнула и взяла бумажный веер с чёрными лебедями. Стала им обмахиваться.

Ей с каждого золотого, уплаченного за ночь, доставался четвертак. И хотя маман обеспечивала «дочек» всем необходимым, что-нибудь вкусное или особенно красивое купить они могли только с личных денег. Некоторые откладывали на приданое, другие посылали родственникам, а Эйра Чёрная покупала себе свечи из особого жира и разные специфические побрякушки.

А ещё кожаные перчатки. Госпожа Грация слишком ругалась, если обнаруживала мозоли у неё на руках.

Вскоре гостиная опустела. Все три десятка девушек «Дома» разошлись по рукам на грядущую ночь, некоторые увели мужчин за собой в комнаты «Дома»; только Эйра и Трепетная остались в холле. Это заставило Эйру напрячься: ведь маман могла велеть ей дежурить всю ночь. Но потом она услышала, как Трепетная и Грация шепчутся между собой, и успокоилась.

— Он сказал — завтра вечером пришлёт за мной! — счастливая, шептала Трепетная и тёрла свои веснушки на носу, чтобы не заплакать от радости. — Завтра я уже буду невестой, дорогая Почтенная!

— Жалко, что он так небогат, — качала головой Грация, но улыбалась.

— О, я буду богатой сама, дорогая Почтенная! Позвольте мне сегодня заработать столько, сколько только получится!

Госпожа Грация кинула взгляд на Жницу, что сидела с невинным лицом, и вздохнула:

— Ладно. Пускай всякий, кто придёт, сегодня будет твой. Потому что кое-кто опять собрался на ночь глядя выгуливать свои чёрные ляхи.

— Уже все, кто можно, прошли через «Дом», — заверила Жница и поднялась, откинув веер на блюдо с фруктами. — Полночь не за горами. Если кто и явится, пускай Трепетная заработает.

— Спасибо, дорогая, — заулыбалась Трепетная, хотя мыслями она была совсем с другим мужчиной.

— Ладно, ладно, иди… только чтоб вернулась целая! — велела Грация, и Эйра радостно припустила к себе в комнату — переодеваться из платья в бесформенную чёрную рясу, менять сандалии на ботинки и украшения — на рабочие перчатки.

Раздолбанная множеством колёс дорога уводила на край города, где было страшно появляться даже вездесущим торговцам дурманами — за ярмарки, за рынки рабов и за дворы, где проводились драки насмерть. Здесь каркали одни лишь вороны. Из-под гнилых частоколов выглядывали чьи-то мутные зенки, у редких складов ошивались стерегущие своё добро головорезы, и ни одного праздного прохожего не затерялось посреди ободранных тисов. Тисы эти пострадали много лет назад, во время эпидемии тифа — их обдирали на обереги от болезней. И эта привычка закрепилась у многих местных жителей.

«Тис — прекрасное дерево», — думала Эйра, неспешно шагая по горкам дороги с лопатой под мышкой. — «Отварами из него лечат смертельные хвори, но ягоды его ядовиты. Он украшает врата Схаала в царство мёртвых и служит материалом для гробов со времён далёкой древности. Долина Смерти неспроста, нося такое имя, вся покрыта тисами».

Какая-то отбившаяся горбатая псина, что шарилась в объедках, зарычала на Эйру. Но та не обратила внимания.

«Гьеналы не смеют тронуть жрицу Бога Горя. Говорят, впрочем, что служителей Бога-Зверя Разгала они тоже обходят стороной из-за некой взаимной солидарности. Лишь ааниты, служители Бога-Человека, не могут положиться на своего покровителя в чём-то подобном. Уж коли прославлять человеческую натуру, то до конца; видать, странствуя по дорогам, они вооружаются мечами или огненным порошком».

Она сошла с дороги в тисовые заросли. Неприметная тропа повела её мимо разведённого местными босяками костра. Оборванцы с почерневшими зубами и потускневшими глазами почти не замечали девушку.

Но те, кто замечали, обращали внимание на чёрную рясу и на лопату.

«Схаалитка», — понимали они. И хотя рты их наполнялись слюной при виде ухоженной, неспешно идущей женщины — совершенно одной, за чертой города — они даже не попытались окликнуть её.

Не почтение двигало ими, а смутное нежелание попасть в неприятности.

«В Брезе все давно уже позабыли, что боги наказывают тех, кто смеет поднять руку на жрецов. Не потому, что люди утратили веру. А потому что боги и не наказывают. Но у меня есть лопата и сильные руки. Дурак тот, кто думает, что опытная куртизанка слаба телом».

И всё же она старалась не думать о взглядах, устремлённых ей вслед. Эти люди, похоже, ещё помнили родительские заветы о том, что жрецов не стоит обижать. Но ещё несколько лет — и нравы распустятся окончательно.

«Надеюсь, к этому моменту я найду себе какое-нибудь отдалённое кладбище и буду жить подле него. Служа Схаалу в спокойствии и уверенности. Может, он дарует мне долгие годы, а может даже наречёт меня своей Жницей. Смешно, что меня так уже прозывают. В этом есть и святотатство, и ирония, ведь всякий из Жнецов проходил через горе и унижение, чтобы приобщиться к своему богу».

Эйра поднырнула под кроны тисов и наконец попала на городской погост. Это место с каждым годом становилось всё более удручающим. Схаалиты не ухаживали за могилами. Покойников зачастую бросали прямо при входе, и те превращались в омерзительную кишащую насекомыми кучу, от которой разило так, что Эйра привычно зажала нос.

Стая ворон с громким карканьем поднялась в небо. Под ногами хрустела сухая трава и выступившие из земли кости. Кое-где торчали, будто протянутые вверх руки, таблички и покосившиеся камни. Но чаще встречались безымянные холмы и просто обглоданные падальщиками скелеты.

Окружённое тисами, кладбище было словно изолировано от города. Деревья оберегали Брезу от болезни, удерживая эту язву в колыбели своих хвойных ветвей. Но дышать здесь было очень тяжело.

Впрочем, Эйра привыкла. Ей было непросто лишь первые пару минут.

Она ориентировалась по редким кустикам белой примулы или цветных люпинов. Но кто-то сорвал люпины с чужой могилы и сиренево-розовый букет кинул на другую, и тогда она едва не заплутала.

«Если б я умела читать, я бы запомнила путь по табличкам», — в очередной раз посетовала она.

Но учиться ей было некогда — она даже спать успевала лишь едва.

Наконец она нашла знакомый холмик. Табличка заросла мхом; но Эйра узнала бы её из тысячи. Она остановилась, достала из тряпичной сумки несколько листьев змееголовника и растёрла их у себя под носом.

Вдохнула потусторонний, чуть сладковатый запах. Прикрыла глаза. Ощутила, как холодок наполняет её ноздри.

И расслышала шелест. То были призрачные, едва различимые голоса, шаги и вздохи, что слышались здесь повсюду.

«Они смотрят на меня, но пока понимают, что накидываться на меня рано», — усмехнулась Эйра и села рядом с холмиком. Зажгла серую свечу и поставила её рядом с собой в траву. Бледное пламя подёргивалось в правую сторону.