На обратной стороне медали научно-технической революции в Яблоневке появилась такая неожиданная напасть, как вредоносные позитивные электрозаряды. Но нет, наверное, такого зла, которое нельзя было бы обратить на благо. Поэтому по примеру народного умельца и чудотворца Хомы яблоневский люд стал активно заземляться на всех вверенных ему объектах, избавлялся от электрических зарядов, излечиваясь от неврозов, головной боли, сердечно-сосудистых заболеваний, раздражительности, плохого сна и быстрой утомляемости.

Научно-техническая революция в Яблоневке порою выкидывала такие неожиданные коленца, какие и не снились в те допотопные времена, когда, скажем, из доброй рыбки варили худую ушицу или когда за хороший пшик брали большие деньги, как за перец.

В тот день золотой осени председатель колхоза Дым в своем кабинете разговаривал по телефону с районом. За окном порывистый ветер срывал с деревьев желтую и темно-вишневую листву, устилал пламенеющим ковром землю, собирал целые сугробы из листьев у заборов. В приоткрытую форточку веяло терпкими запахами увядшей прелой зелени. Вдруг двери кабинета скрипнули и отворились. Михайло Григорьевич, разговаривая по телефону и глядя на осеннюю круговерть за окном, обернулся на звук, думая, что вошел кто-то из посетителей, но никого не увидел. «Сквозняк в коридоре, такой ветродуй разбушевался», — подумал Дым, продолжая разговаривать по телефону с районом.

Дверь так же осторожно затворилась, как и открылась. Председатель колхоза, держа телефонную трубку в руке, поднялся из-за стола. Ты смотри какой ветер!..

Тоненько скрипнула половица у порога, потом скрипнула половица возле обложенной кафелем печки, где стоял стул. И тут будто бы слегка прогнулось дерматиновое, покрытое желтыми шляпками гвоздей сиденье стула. Михайло Григорьевич почувствовал внезапный холодок меж лопаток; он сказал себе мысленно, что не верит ни в какую нечистую силу, а поэтому будет, невзирая ни на что, разговаривать с районом.

Дым продолжал свой телефонный разговор. Со стороны стула, на котором под кем-то невидимым прогнулось дерматиновое сиденье, послышалось сухое покашливание!..

Это покашливание, конечно, на любого бы нагнало страху, только Михайло Григорьевич был не из таких. Хоть волосы и шевельнулись на его голове, но от телефонной трубки он не оторвался.

Стул возле печки пошатнулся и спокойно замер на своих четырех ножках. Что-то шаркнуло по полу, потом открылись и закрылись двери. Выпучив глаза, председатель колхоза выглянул в окно, за которым веселился ветер-повеса. Сквозняк или не сквозняк? Но ведь не могло от сквозняка прогнуться дерматиновое сиденье стула, не мог сквозняк кашлянуть, даже если он открыл и закрыл двери!

Наконец, окончив разговор с районом, он положил телефонную трубку на рычаг и настороженно прошелся по кабинету. Будто боялся наткнуться на рожон, который может выкатиться из-за шкафа или из-за печки. Боязливо приоткрыл дверь, словно за нею его караулила опасность. По неуютному цементированному коридору правления шел колхозный экономист, держа в руках электрочайник.

— Ко мне кто-нибудь приходил? — спросил председатель колхоза.

— Да вроде нет, — ответил удивленный экономист и, оглянувшись на председателя колхоза, скрылся в бухгалтерии.

Возвращаться в кабинет уже не хотелось, и Михайло Григорьевич подался к машине. Заведя мотор, подумал о том, что, видно, перетрудился в этом году, не мешало бы и отдохнуть, потому что эти слуховые и зрительные галлюцинации не к добру. И вдруг поджилки у него затряслись — а нет ли кого на заднем сиденье? И хотя видел хорошо, что никого там нет, резко раз и другой ударил кулаком позади себя, будто воздух молотил. Потом рванул машину с места и стремительно помчал по ветреной Яблоневке, словно спасался от кого-то.

В тот будничный день научно-технической революции в Яблоневке творилось что-то неимоверное!..

Удивленные зеваки видели, как долгожитель Гапличек сидел в буфете и чокался чаркой… с пустым местом. Только это пустое место напротив долгожителя Гапличка было не обычное пустое место, а необычное. Это необычное пустое место, представьте себе, таки подняло вверх чарку с горилкой, наклонило и выпило, будто это было вовсе и не пустое место. Глаза на лоб полезли у зевак, и уже этими глазами на лбу они видели, как из чарки, которую будто бы никто не держал, исчезала горилка, и хоть бы тебе капля пролилась! Словно ее и вправду выпило пустое место…

Рассказывали, как по Яблоневке катился велосипед, на котором никто не ехал. Вращались педали, мелькали спицы, поскрипывало седло, как оно поскрипывает под хорошим задом, музыкально прогибались и дрожали пружины. Велосипед огибал встречный народ, притормаживал перед машинами, подпрыгивал на выбоинах… Может, на нем ехало то пустое место, с которым чокался долгожитель Гапличек? Но разве от старика добьешься правды, когда он набрался так, что и двух слов лычком вместе не свяжет.

А то еще в осенних пожелтевших левадах над яблоневскими прудами слышалась песня, которую, понятно, кто-то должен был петь, раз она слышалась, но ничегошеньки не видели между вербами над сизой водой. Никогошеньки, а песня паутинкою бабьего лета серебристо плыла в прозрачном свежем воздухе:

— Ой ішли козаченьки з України та й вели кониченьки воронії… Та пускали пасти по долині, а самі посідали на могилі… Та викресали вогню з оружини, соловейкове гніздо підпалили!..

А еще видели две буханки ржаного хлеба, что от яблоневской лавки плавно плыли над землей, будто кто-то нес их под мышками. Тут набежал пес, который хотел полакомиться крылатым хлебом, уже подскочил было к буханкам, как внезапно сама собою с земли поднялась добрая хворостина и так протянула пса по хребту, что тот, скуля и завывая, дал деру, а крылатый хлеб поплыл себе дальше.

Директор школы Диодор Дормидонтович Кастальский, больной насморком, чихнул в безлюдном месте, ибо такой интеллигент старой закваски не стал бы чихать всенародно, а тут ему кто-то и говорит:

— Будьте здоровы, Диодор Дормидонтович!

— Большое спасибо, — вырвалось у директора школы.

Поблагодарил, а уже потом оглянулся — никого, улица пустая, воробьи щебечут на бузине. И хотя Диодору Дормидонтовичу захотелось еще раз чихнуть, он сдержался, как интеллигентный человек, ибо какое ж это безлюдное место, когда невесть кто желает тебе доброго здоровья!..

У древней старушки, которая на этом свете жила, а про тот свет загадывала, сам собою топор стал рубить дрова. Весело взлетал вверх и с хищным блеском железного чела опускался на колоду, раскалывая ее на чурки. Соседи поглядывали из дворов и садиков, глазам своим не веря, ибо где ж такое видано, чтоб топор сам рубил дрова! И не у одного закралась в голову опасливая мысль: не приведи господь, если этот топор-саморуб вырвется из бабкиного двора и пойдет гулять по Яблоневке, махнет в другие села и не только сотворит добро, а и зло, ибо топор есть топор…

А то еще будто бы принимался кто-то целовать яблоневских девчат и молодиц в губы и в щеки. И не тайком, а публично. Горе девчатам и молодицам, да и все, ибо поцелуй всегда сладок, но все же странно: кто этот целовальщик? Поцелуй вот он, а целовальщика не видно. Да и какая дивчина выйдет замуж за целовальщика, который целоваться целуется, а рукам воли не дает, жениться не обещает?

Гай-гай, скребковый транспортер в коровнике сам включался и выключался, сам подчищал навоз и собирал жижу. Ну а раз скребковый транспортер не простаивает, значит, где-то там должен быть старший куда пошлют, который, наверное, стал таким малозаметным, что его ну совсем тебе не видно.