Вот так размечтались Хома с Мартохой, и хотя море их мечты казалось еще большим, чем настоящее, да из настоящего вода не годится, а из их моря мечты ох и вкусна водица — легко ею упиться…

Когда они наконец уснули, грибку-боровичку приснился крылатый Икар на колхозной ферме с вилами в руках. Крылатый Икар так исправно орудовал вилами возле навоза, что старший куда пошлют подумал не без зависти: «О, этот умелец возле речки не станет копать колодец, он про праздники не спрашивает и сорочки не латает. Такой и премии будет огребать, и дополнительную оплату, и фотоснимок его повесят на Доске почета». И грибок-боровичок во сне почувствовал, что у него за плечами свербит и чешется, из-под лопаток вырастают крылья, и вот-вот эти крылья поднимут его с кровати и унесут от родной жены…

А Мартохе снилась свекольная плантация за селом и разные звери. Они гуляли и резвились на воле — верблюды, лани, лоси, олени, кабаны, белые носороги, слоны. Они тянули к колхознице морды с умными и веселыми глазами, и голоса их будто бы складывались в песню: «Долго Хима юлила, пока хлопца обдурила… На свадьбе погуляем: дядько к маме сватается… Не женился — веселился, обженился — запечалился…» Вот так пели в Мартохином сне всякие заморские и незаморские звери, все про девиц и женихов, про ласки и таски, про ухаживание и сватанье, да и что ты с тех зверей возьмешь: они и лето просвистят в поле, и зимой работать не станут, пето-пето среди лета, придет зима — пусты закрома. Да не беда: какой-нибудь колхоз «Барвинок» их накормит…

Наивные дети плодородной подольской земли, Хома с Мартохой, не догадывались, что, возможно, славный театр оперы и балета и знаменитый на всю Украину зверинец привели в тот день в Яблоневку добрая воля и терпеливый гений председателя колхоза Михайла Григорьевича Дыма. Надумал он укрепить дисциплину, вдохновить колхозников на трудовой подвиг, а заодно и показать им свою заботу о них и поразвлечь. Практичный и предусмотрительный Дым не ограничился только театром оперы и балета и зверинцем. Куда-то там позвонил по телефону, с кем-то там поговорил — и не успела еще поднятая подольская пыль улечься на дорогу за отъехавшими театром оперы и балета и знаменитым зверинцем, как в Яблоневку уже приехали другие шефы, из самой столицы. Эге ж, другие шефы, потому как если бы председатель колхоза Дым уповал только на одних шефов, то где бы там «Барвинок» со своею экономикой сидел, за свои достижения и показатели давно бы уже получил, как свинья в огороде, доброе полено.

Грибку-боровичку на ферму в помощники не могли не выделить хотя бы одного шефа. Поскольку все они имели высокие академические звания, то и этот, понятно, был птицей высокого полета. С ухоженной бородкой-эспаньолкой, с золотым пенсне, поблескивающим на крючковатом носу, высоколобый, лысина переливается арктическим сиянием, в глазах столько мудрости, что сразу видно: если когда дурня и сажают на почетное место для смеха, то этого посадили бы только чести ради. Рука, которую он протянул грибку-боровичку, знакомясь с ним, была холодной, будто длань восковой фигуры из музея мадам Тюссо.

— Академик Мастодонтов-Рапальский! — отрекомендовался он голосом, в котором зазвенел чешский хрусталь.

И пока старший куда пошлют учил академика Мастодонтова-Рапальского держать в руках вилы, шеф своим прекрасно поставленным голосом, будто выступал перед профессорской публикой в Оксфордском колледже, хвастался, что он является почетным академиком Оксфорда, а еще Кембриджа. А чтобы Хома проникся к нему еще большим уважением, академик Мастодонтов-Рапальский перечислил несколько имен мировых знаменитостей, с которыми он будто бы познакомился на международных конгрессах и симпозиумах. Потом вынул из кармана несколько ценных, обшитых бархатом шкатулок, специально захваченных им в Яблоневку, и из этих шкатулок стал извлекать всякие причудливые наградные знаки, украшенные драгоценными камнями. Осторожно сложив награды в бархатные шкатулки, рассовав все это по карманам, академик Мастодонтов-Рапальский взялся за вилы, собираясь отгребать навоз. Ученый заметил, что вилы плохо слушаются его, зато Хома готов слушать до глубокой ночи его речи… Стояло погожее летнее утро, под крышей коровника чирикали воробьи, а весьма большой ученый Мастодонтов-Рапальский не замолкал ни на минуту, такие мудрые слова еще не звучали в яблоневском коровнике, поэтому грибок-боровичок и стоял и слушал как завороженный: вегетативная нервная система, фиброзные астроциты, катехоламины, рефлекс зрачка, саккадические движения, диффузия в межклеточных щелях, рецепторный потенциал, мионевральная патология…

А поскольку академик Мастодонтов-Рапальский за свою долгую жизнь в науке привык ничему не удивляться, маститый ученый ничуть не удивился, когда старший куда пошлют внимательно выслушал его и вдруг в ответ выдал свою тираду, какую до сей поры тоже никто никогда не слыхал в яблоневском коровнике:

— Мотонейроны, клетки Пуркинье, пресинаптическое торможение, синаптосомы…

Академик Мастодонтов-Рапальский, видя, что наскочил не на самого дурного, тоже, чтобы подтвердить свой высокий авторитет в мировой науке, будто горохом об стену сыпанул:

— Синапсы вегетативной нервной системы, синаптическая задержка, синаптические бляшки!

А грибок-боровичок свое:

— Синаптические потенциалы, синаптический ответ!

Академик Мастодонтов-Рапальский поправил пальцем золотое пенсне и с большим достоинством заявил:

— В исследования на пиявке с помощью физиологических методов…

А старший куда пошлют поднял вверх вилы, как главный свой аргумент, и изрек:

— В исследованиях над сиамской кошкой обнаружили нейроны в средней полосе латерального коленчатого тела…

Вот так в коровнике разговаривали старший куда пошлют и маститый академик Мастодонтов-Рапальский. Из их уст знай себе сыпались всякие там ацетилхолиновые шумы, волокна с ядерной сумкой, корзиновидные клетки, мозговые синаптосомы и пиноцитозные вакуоли. Услышь эти слова зоотехник Трофим Невечеря или доярка Христя Борозенная, они бы решили, что разговаривают два иностранца, а для грибка-боровичка эти мудрые термины оказались не только вполне по зубам, но и слаще меда медовича и сахара сахаровича. Так и сыпал, так и резал: мускульное веретено! генетический фактор! радиоавтография!

И хотя маститый Мастодонтов-Рапальский привык никогда и ничему не удивляться, но тут, в яблоневском коровнике, вынужден был отказаться от своей олимпийской невозмутимости. Академик с изумлением смотрел на невзрачного грибка-боровичка и на вилы в его жилистых, натруженных руках.

— Скажите, Хома Хомович, — спросил не без невольной льстивой дрожи в голосе, — как вы, работая около колхозной скотины, смогли так глубоко проникнуть в тайны сверхсложных клеток, мозговой оболочки, фузимоторных волокон? Ведь вы лишены и лаборатории, и специального оборудования… Да вы знаете больше, чем многие ученые, вместе взятые! И зачем вам, Хома Хомович, в вашей работе на ферме такие глубокие знания?

— Эх, вы! — только и сказал старший куда пошлют укоризненно. И лицо его приобрело такое выражение, будто человек хотел сказать: «А еще в шляпе!» Поскольку в этот летний день академик был не в шляпе, а сиял идеально блестящей лысиной, то Хома удержался от такого сакраментального возгласа и произнес после небольшой паузы: — Я академий не заканчивал, а все эти знания впитывал с молоком матери. И между прочим, знание синапсов возбуждения или синапсов торможения, механорецепторов или метода сахарного мостика, нейрофиламентов или денервации помогают мне в работе вот тут, возле скотины! Хоть вы и академик и бывали в Оксфорде, а от жизни отстали, не знаете, что теперь без таких знаний вряд ли обойдешься на высокопроизводительной животноводческой ферме, на тракторе или комбайне.