Тут с тяпкой в руках показалась Мартоха, возвращающаяся домой с поля. Еще издали увидела своего Хому, еще издали поняла, почему он торчит на автобусной остановке.

— Что, Хома, оказался в дурнях со своей сансой? — спросила Мартоха, которая знала про все грехи, водившиеся за ее мужем. — Стал таким слабым, что только, если под хвост перца, тогда зашевелится твоя санса?

— Разленилась моя санса, — вздохнул грибок-боровичок, нисколько не смутившись от того, что Мартоха застала его во время разнополого санс-контакта.

— А все потому, что ведешь себя непристойно, пьешь горилку, а если бы вел себя пристойно, то не прохлопал бы такую славную молодичку, вошел бы с нею в санс-контакт. Мне, Хома, аж стыдно перед людьми за тебя, что ты стал такой никудышный, и перед этой чернявой молодицей стыдно!

Они шли домой, и по дороге Мартоха все распекала и стыдила своего Хому. Ибо если душа меры не знает, ибо если грибку-боровичку горилка будет так дорога, ибо если пьяный свечки не поставит, а только все повалит, то санс-система вообще выйдет из строя. Нарушится циркуляция сансы, испортятся каналы, по которым она двигается, окажутся тщетными все усилия по очистке санс-системы. А вдруг санса грибка-боровичка начнет бесконтрольно переливаться прямо на улице в санс-систему какого-нибудь первого встречного яблоневца! В таком случае что может произойти? Может произойти такое, что организм Хомы будет все время мучиться от постоянной нехватки сансы, зато организм этого яблоневца пострадает от ее излишков, и грибок-боровичок даже не узнает, что, сам страдая, он одновременно причинил неожиданные страдания другому колхознику или трудовому интеллигенту.

Так вот, Хомушко дорогой, говорила по дороге домой сердечная Мартоха, негоже брататься с зеленым змием, ибо испоганишь свою санс-систему, атрофируются каналы, а в магазине их не купишь, из-под полы не достанешь. А твоя санса, Хомушко золотой, ой как еще понадобится и дома в хозяйстве, и в колхозе, когда минет твой срок отлучения от работы. Хорошенько подумай, Хомонько ненаглядный, с чем вернешься ты в коровник!

Всю жизнь проработав в колхозе, Хома и ведать не ведал, какое это несчастье, когда тебе закрыли доступ в колхозный коровник и вырвали вилы из рук. Казалось бы, роскошествуй вволю, предавайся лени, чтобы тебя называли отпетым лодырем без царя в голове, чтобы день был свят, пока дела спят, но ведь Хома не такой, другого такого старшего куда пошлют во всем свете не найдут!

После встречи с Мартохой на автобусной остановке, когда по причине большого перепоя грибку-боровичку не удалось войти в санс-контакт с красивой молодицей, он кое-как перекантовался ночку. Утром Хома почувствовал себя будто в печи испеченным. Зная с детства, какое от немощи есть средство, грибок-боровичок из хаты своей выскочил и Яблоневку перескочил. А как Яблоневку перескочил, то очутился с утра пораньше не где-нибудь, а как раз возле колхозного коровника. Радуясь, что сейчас он наконец дорвется до вил, Хома так рассиялся, стал лицом такой пригожий, что был бы еще лучше, да дальше уж некуда.

Но слишком рано Хома отлученный в предвкушении ударного труда так похорошел лицом! Ибо как только грибок-боровичок переступил порог коровника, как только жилистыми руками ухватился за держак вил, скрипнули несмазанные двери уголка отдыха. Эге ж, скрипнули двери, и, шелестя устилающей пол желтой соломой, в коровник вошли четверо односельчан. У Хомы и вилы выпали из рук, когда разглядел в полумраке коровника зоотехника Невечерю, почтальона Горбатюка (лубяное лицо, глаза-щепки), деда Бенерю (физия — как гречаник высохший) и долгожителя Гапличка (сам весь худенький и вытертый, как столбик, к которому привязывают скотину).

— На работу прибежал, Хома Хомович? Вспомянула баба деверя, что добрым был? — спросил зоотехник Невечеря, и в голосе его зазвенел хмель, будто с рассветом человек уселся перед винной бочкой, проверить, не скисло ли вино. — А мы думали, что ты и дня без работы не выдержишь, еще вчера тебя ждали, замешкался что-то ты.

— Знаем, что ты мастер языком и так, и сяк, а делом ты мастер ого-го-го как! — пробубнил почтальон Федор Горбатюк, как бубнят те, что привыкли сами с собой в хате разговаривать, потому что больше не с кем.

— Знаем, что ты губами говоришь, а вилами навоз мечешь, — отозвался дедок Бенеря, который к старости стал похож на ту бабкину девку, какой все не по нраву.

— Знаем, что у тебя много слов, а еще больше дела, — отозвался и долгожитель Гапличек, который на старости лет стал так курить, что родня жены прямо ошалела.

— Хлопцы! — побледнел лицом грибок-боровичок. — Хлопцы, да я же не привык, чтобы словами и туда и сюда, а вилами никуда, не умею мыслью за горами, а делом за печкой!

— Ишь как приспичило на работу, будто голому жениться! — злорадно потешался зоотехник Не вечеря. — Но ведь есть специальное решение правления колхоза «Барвинок», и это решения еще не отменено.

— Хлопцы, да ведь я умираю без работы, я хочу не словом сеять, а делом делать!

— Хома Хомович, тут по твою душу пришли представители народного контроля Яблоневки, а народный контроль еще никому не удалось обойти! — важно промолвил почтальон Горбатюк, словно ученый скворец, что говорить молодец.

— А все из-за этого академика Ионы Исаевича Короглы! — кричал в отчаянии грибок-боровичок.

— Не надо было водиться с академиками, — упрекнул дедок Бенеря, — не имел бы горя от ума.

— Век буду каяться за свой ум! Хлопцы, хотите, я перед вами на колени встану, только не выгоняйте с фермы!

— Нет, Хома, тебе ровно месяц здесь появляться запрещено, — стоял на своем зоотехник Невечеря.

— Какие ж вы лихие да злые, аж искры из глаз сыплются!

— Закон есть закон, — буркнул почтальон Горбатюк, похожий на то поганое дерево, которое только в сучки и растет.

— А вы, дедуня? — умоляюще молвил Хома, обращаясь к долгожителю Гапличку. — Разве забыли, как я вас от верной смерти спас? Из мертвых воскресил так надежно, что вы и по нынешний день скрипите.

А долгожитель Гапличек ему:

— Эге ж, Хома, мы не кто-нибудь, а народный контроль, поэтому должен слушаться.

— Ваши слова, дедуня, бесчувственно-лысые, будто макогоны!

— Может, наши слова и такие хорошие, как редкое сито, — расхорохорился дедок Бенеря, — но в колхозе во всем должен быть порядок. Раз тебя, Хома, отлучили, айда из коровника!

— Да нет на свете такой силы, которая бы меня от фермы отлучила! — заревел грибок-боровичок, словно раненый зверь. — Да я от деда-прадеда старший куда пошлют, и никто с меня этого звания не сымет!

— Да, Хома, звание у тебя и вправду высокое, а по званию и честь, — сказал зоотехник Невечеря. — Только не забывай, что сейчас ты не старший куда пошлют, а Хома отлученный. Потерпи месяц — и опять тебе вернут высокое звание.

— Господи, и зачем было нынче умываться, когда не с кем целоваться! — стонал грибок-боровичок, которого, как выяснилось, не только отлучили, но и лишили высокого звания старшего куда пошлют.

— То ли так, то ли не так, а не выйдет из рыбы рак! — буркнул долгожитель Гапличек.

— Хоть вы и народный контроль, но нет такой силы, чтоб меня к работе не подпустила!

— Гляди, Хома, прицелишь в корову, а попадешь в ворону, — предостерег дедок Бенеря.

Группа контролеров стояла в коровнике пред Хомою будто стена, и казалось, что уже никогда нашему телку волка и не поймать.