— Славно пошла санса! — похвастался грибок-боровичок.
— Как с коня ссадил эту сансу! — польстил ему лавочник. — А как теперь ее соберешь? В мешок или в торбу?
— Где можно в мешок, там торбы не надо! А теперь, Петро, прикинь на весах, сколько я утратил живого веса с большого отчаяния.
Потомственный лавочник Петро Кандыба повозился с гирьками — и вдруг глаза у него от удивления округлились, будто у горлицы.
— Ты, Хома, потерял три килограмма живого веса!
— Так мало? — удивился грибок-боровичок. И упрекнул сам себя: — Значит, мало убивался по своей работе, ой мало, раз всего три килограмма потерял. Если бы сильнее опечалился, то вытянул бы фунтов двадцать!
— Ну, Хома, ты сразу за один день хочешь превратиться из стручка в смычок, — вслух рассуждал лавочник. — Гляди, не то к концу недели станешь таким, что если побежишь — то задрожишь, а если упадешь — растянешься.
— И то правда, — Хома кивнул головой, как тот мудрый козел, который, однако, дает меньше шерсти, чем дурная овечка.
Выйдя из подсобки, грибок-боровичок подался не куда-нибудь, а к буфетчице Насте, у которой уже давненько не бывал. В буфете уселся в уголке за пластиковым столиком, подпер щеку мозолистой ладонью и сам себе сказал: «Значит, так! Я — индуктор, а Настя — перцепиент. Сейчас я мобилизую свою сансу и небывалым усилием воли налаживаю санс-контакт с перцепиенткой Настей. Хочет того она или не хочет, а контакт будет! Только образ какого напитка спроектировать в своем мозгу? Кальвадос, петровскую горилку, лимонный ликер или «Зубровку»? Ладно, без лишних колебаний спроектирую в своем мозгу образ бутылки с «Зубровкой», а теперь такой же образ бутылки спроектирую в мозгу буфетчицы Насти. Ведь она не подготовлена к санс-контакту со мною, а поэтому послушается приказа взять бутылку на полке. Почему-то Настя не повинуется… Неужели я маловато собрал сансы, неужели не полностью перешел на сансовый уровень восприятия своего организма, неужели я недостаточным усилием воли притягивал образ Насти к себе и в себя? Охо-хо-хо, да ведь я не полностью нейтрализовал свою психическую деятельность!..»
Так или приблизительно так размышлял Хома отлученный, сидя за пластиковым столиком в буфете и стараясь прибегнуть к внушению. И тут, видно, непременно следует сказать о том, что лицо у грибка-боровичка стало меняться, эге ж, оно уже походило на лицо буфетчицы Насти; и глаза его вспыхнули карим женским сиянием, хотя до сих пор карим женским сиянием глаза старшего куда пошлют не вспыхивали; и губы его твердые, будто сыромятные батоги, округлились и смягчились, будто ту кожу под дождем вымочили, и даже брови-стрелы изменились, сделавшись пушисто-невесомыми, словно бабочки, игриво-привлекательными. Если бы Хома отлученный в этот момент тронул свое колено, то оно показалось бы ему соблазнительным и круглым коленом буфетчицы Насти!
Наконец, еще больше сосредоточившись на санс-контакте, вскоре Хома сам себе стал казаться не Хомою, а буфетчицей Настей, да, буфетчицей, одетой в синюю юбку и пестренькую блузочку, в тугом бюстгальтере и шелковом трико, со вчерашним перманентом на голове. Оказавшись в женском теле, грибок-боровичок внутренне не изменился и не утратил способности самостоятельно ориентироваться в буфете, и мысли его остались по сути мужскими мыслями, хотя, может, кто-то надеется, что мысли его и желания стали женскими, ничуть не бывало, сохрани господь!
Вступив в такой санс-контакт с буфетчицей Настей, отлученный Хома не просто почувствовал, что будто переселился в дородное женское тело, а и ощущал удовольствие от этой близости, которое всегда возникает между мужчиной и женщиной. Видно, такое же удовольствие ощутила и Настя за буфетной стойкой, потому что на лице ее засияла счастливая улыбка.
Грибок-боровичок опять таким образом сконцентрировал свою сансу, то есть жизненную силу, чтобы в своей голове и в голове буфетчицы Насти воссоздать образ бутылки «Зубровки»! Наконец этот волевой приказ дошел до буфетчицы, женщина взяла нужную бутылку на полке и, как завороженная, двинулась к Хоме, а грибок-боровичок, сосредоточенный и хмурый, в этот момент со стороны напоминал человека, который вчера крикнул, а сегодня ждет, что ему отзовется.
— Знаю, Хома, — сказала она ласково, — что не ведаешь, куда деньги девать.
«Ну, перцепиентка Настя, — продолжал заниматься мысленным внушением грибок-боровичок, — а теперь в твоем и моем мозгу я воссоздал образ граненого стакана, только не засиженного мухами, а чистого».
Перцепиентка Настя, поставив бутылку «Зубровки» на стол, вернулась к прилавку и принесла граненый стакан.
«Ну, перцепиентка Настя, — мысленно внушал свои команды старший куда пошлют, — теперь принеси не жареного мороженого хека, а хороший кусок румяного окорока!»
— Хоть ты, Хома, и не такой хорошенький, как свинья в дождь, но вот тебе закуска вкусненькая, — промолвила Настя, возвращаясь с окороком, который достала из потайного места.
«А теперь, перцепиентка Настя, в твоей и своей голове я воссоздаю образ сковороды, на сковороде шкварчит свиное сало, на сале жарится яичница из десяти яиц от курочек-леггорнов!»
— Горюшко ж ты мое! — испуганно вскрикнула буфетчица Настя, и лицо ее стало таким хорошим, будто улыбалась чертям за гроши, и печаль в ее глазах отодвинулась, будто копна гороховая. — А где же это я возьму яички от курочек-леггорнов?
И, сделавшись от отчаяния такой большой, как краюха в руках голодного, махнула из буфета на розыски.
Собрался народ в буфете, шумит, ругается, ожидая медлительную буфетчицу. Но вскоре Настя появилась с яичницей на сковороде, несет ее и улыбается так, будто гостю дорогому. И Хома ей также улыбается, словно на дешевом коне вволю наездился. А народ все шумит, возмущается, что такое внимание к старшему куда пошлют, да еще и отлученному от колхозной работы, а ему, народу, которого никто не отлучал от колхозного труда, никакой чести и уважения. Конечно же, если бы узнали, что буфетчица с грибком-боровичком пребывают в санс-контакте, то, может, и не возмущались бы, а так…
Выпив и хорошо закусив, Хома отлученный пошатываясь вышел из чайной. Летнее солнце в небесах смеялось над грибком-боровичком, скаля на него золотые зубы. Грибок-боровичок тоже соскалил зубы, подмигнул солнцу лукаво и спросил:
— Гуляй, душа, без кунтуша[10], эге ж?
Пошатываясь, подался к автобусной остановке, бормоча под нос всякую бессмыслицу:
— Бутум-бас, бутум-басты, а кто будет свиней пасти?.. Била Хима Евдокима, пошла в суд подавать, присудили Евдокиму еще деньги отдавать!
На автобусной остановке грибок-боровичок увидел чернявую молодицу, что сидела на скамье, ожидая попутного транспорта. Молодица так блеснула на него смоляными горячими глазами, что у подвыпившего Хомы отнялись ноги, а сердце оборвалось и упало куда-то далеко в живот. «А что, если вызвать ее на санс-контакт?» — мелькнуло у него в голове.
Хома забыл, что горилка мешает при санс-контактах, что его знаменитые каналы жизненной силы ослабели, что сознание не способно эффективно контролировать рой микрочастиц, а что уж там говорить про автоматизм в достижении определенной силы и концентрации этого сгустка сансы.
Так вот, Хома усилием мышц и воли пытался сообщить микрочастицам определенную энергию и привести их в движение, а они лишь хаотично крутились, и не думая собираться в каналах жизненной силы, — собственно, так ведут себя микрочастицы каждого подвыпившего человека. Грибок-боровичок не смог собрать микрочастицы ни в маленькие, ни в большие потоки, которые бы циркулировали по его телу, он не ощущал разрежения зон в устьях и дельтах протоков, куда бы пытались ринуться микрочастицы из окружающего пространства. Конечно, от этих мышечных и волевых усилий микрочастицы двигались и, двигаясь, создавали шум, и если бы красивая чернявая молодица прислушалась, то даже на расстоянии услышала бы этот беспорядочный шум в теле Хомы, что торчал неподалеку. Но сколько грибок-боровичок ни сосредоточивался на иконописном образе жгучей молодицы, сколько ни притягивал волевым напряжением ее образ к себе и в себя, как ни пытался нейтрализовать свою психическую деятельность — ничего не удавалось, хоть плачь! Уже и так и сяк сосредоточивал свое внимание на мелкой точке сознания, с которой стремился посмотреть на погожую летнюю Яблоневку черными смоляными глазами перцепиентки, то есть привлекательной молодицы, пытался как можно дольше удержаться на этой точке сознания — и все ему не везло, ничего у него не получалось.
