— Человек — открытая, постоянно меняющаяся система, — отозвался Леня, — таблетками не поможешь, тут важна среда, и притом кристальная.

— Не обязательно, — вскинулся Марк, — среда — бог, но и сам не будь плох. В любых случаях, не говоря уже об экстремальных, важны не столько условия и обстоятельства, сколько состояние души. Совесть, дорогие мои, совесть, помноженная на волю! Воспитание всегда драматично. И воспитывать, воздействовать можно только любя. Холод, несильные таблетки — вздор! Но прежде чем воспитывать других, надо совершенствовать себя, одно без другого мертво.

— Что-то уж очень обще, — заметил кто-то из сидевших.

— А конкретней — наш с вами пример. Условия далеко не парниковые, а ведь живем дружно, не киваем на обстоятельства. Я знаю людей, они есть и среди нас, которым жизнь далась нелегко, были обиды и отчаяние, и все же они оставались людьми. Так что хватит болтать попусту, а то в горло кусок не лезет.

В нем чувствовался человек твердый, с принципами и вместе с тем деликатный. Он не назвал в запале имена «пострадавших». Я знал, что не стану его потом расспрашивать, да и не скажет он мне ничего, есть вещи, которых не стоит касаться. Иное пришло на ум — вдруг подумал, что этих ребят, живущих как кочевники, ни в том памятном сорок пятом, ни еще десять лет спустя не было и в помине. И все же в чем-то они очень похожи на моих тогдашних сверстников, которых спаяло суровое время войны, родив доверчивую близость, то, что звалось фронтовым братством, чувством Родины.

Дольник появился неожиданно, когда я, обеспокоенный долгим его отсутствием, пробирался лесной тропой, собираясь ехать на биостанцию. Должно быть, он сошел на остановке автобуса — мы встретились у самой дороги, поздоровались и, закурив, присели на пеньки. Его жесткий взгляд смягчался усмешкой, заставлявшей думать о том, что он намеренно отправил меня на стационар, дабы сэкономить себе дорогое время, а заодно и меня окунуть в полевую жизнь орнитологов.

Кажется, я не ошибся. И прежде чем интервьюировать его, спросил о том, что мне самому осталось непонятным. Об этих таинственных сроках запечатления птенцами родины, весенних гнездовий. А как же они запоминают место зимовки где-нибудь в Антарктике, куда прилетели впервые, а сроки давно прошли. Он взглянул на меня, как мне показалось, даже с некоторым уважением.

— Вы, я вижу, стали вникать… Есть предположения — и у нас и у американских ученых, что на зимовке механизм включается снова. На какое именно время — это еще надо уточнять.

Он умолк, задумавшись, и, как-то невесело покачав головой, сказал:

— Как бы широко шагала наука при условии свободного общения ученых! Но обстановка сейчас сами видите какая, это постоянное разжигание вражды — вот от чего мы страдаем… А вы, значит, заинтересовались ориентацией, ну, это многих волнует, проблема популярная. Но лишь одна из тех, чем занимается наша станция, по диапазонам проблем, пожалуй, единственная в стране…

Он назвал эти проблемы, связанные с сезонными циклами биологии птиц, миграцией, экологией, энергетикой… Назвал фамилии научных сотрудников, которые вот-вот прибудут на стационар и я смогу познакомиться с ними, — Владимир Паевский, Татьяна Ильина, Александр Бардин.

Что такое энергетика? Энергетический баланс птиц? Речь идет о запасе сил, их распределении, затратах на все виды жизнедеятельности. Мы заняты изучением организма птицы, ее активностью в различные времена года и особенно в период перелетов. Как, из чего складываются затраты энергии, бюджет времени — тут все взаимосвязано. Вообще, глубинные исследования, систематика рождают методологию исследований, которая может быть использована в изучении различной фауны — природа едина.

— Сами понимаете, сколь важна связь науки с жизнью, так сказать, ее практическое применение… Ну насчет быстрых результатов — это всегда несколько авантюристично, идет от дилетантизма. Но перспективы есть, и немалые. Данные миграций важны при планировании авиарейсов, это вопрос безопасности. Опять-таки птицы могут быть разносчиками заразы, здесь тоже нужна наша помощь. Или, скажем, расселение полезных птиц на территории страны — горизонты науки и практики смыкаются… А непосредственно — охрана природы. Почему, скажем, исчезают отдельные виды птиц? Я имею в виду не просто «охотничьи» причины, а чисто этнографические. Так вот, зная бюджет времени и энергии, мы можем помочь тому или иному виду выжить. Так сказать, найти «узкое место», чего не хватает для жизни. Вот вам конкретный пример.

И Дольник, увлекшись, поведал мне одну из многих любопытных историй, связанных с опытами аспирантки Татьяны Воробьевой в Ленкорани, где стали убывать стаи гусей только потому, что слишком много сил тратили они на постоянные взлеты. Взлетали же они, пугаясь шума, автомобильного рокота, смеха людей. Ели вдоволь и все же не успевали компенсировать расход энергии. Хотя в других местах в тех же условиях все было в порядке, потому что там птицы уже привыкли и к людям, и к машинам. И значит, дело было совсем не в том, чтобы расширять и улучшать угодья, как думали вначале, а в том, чтобы уменьшить нервную нагрузку, создать условия для постепенного приобвыкания.

— Что значит улучшать угодья?

— Ну там решили посеять овес для подкормки. Да пока бы трактор тарахтел, засевая площадь, они бы все передохли на нервной почве.

Эта неожиданно вырвавшаяся бытовая реплика в устах ученого невольно рассмешила его самого. Но тут же он снова стал привычно серьезным, хмурым.

— Это все проблемы уживаемости человека с природой, деликатное дело. Человек сам продукт природы, и незачем ему делать из себя царя, а надо жить с ней в мире и быть предельно чутким. Нарушение биологического равновесия всегда трагично… Одно время стали вымирать ястребы, оказалось — химикаты.

Он перехватил мой удивленный взгляд и утверждающе кивнул:

— Вот именно, тут — цепочка… Я уже не говорю о том, что, скажем, ДДТ, да, да, тот самый, за который шведский ученый получил Нобеля, вреден для человека, хотя вначале это не подтверждалось опытами. Тут важна концентрация. У ястребов мы обнаружили ее в большом количестве. Трава — насекомые — птицы — ястреб, в нем концентрация предельная, и вот — смерть. Сейчас многие химикаты запрещены, но я не поручусь, что кое-кто не нарушает запрета. А то и просто, как заметил Василий Песков, слепо выполняет инструкции. Тут необходимы мудрость и осторожность и жесткий контроль за производством и воздействием любых, на первый взгляд, полезных химикатов. И конечно, глубокое проникновение в суть биологических взаимосвязей, с тем чтобы помочь природе бороться за свое существование. Не случайно, скажем, в некоторых странах размножают муравейники. Они оздоровляют лес. А без леса нет птиц, а без птиц и тех же муравьев вырождается зеленый мир… Между прочим, — вернулся он к начатой теме, — орнитологи первыми выступили против тех, кто считал, что химикаты для теплокровных безвредны.

Вообще, должен вам сказать, — продолжал Дольник, — в этнографии птиц ядохимикаты имеют серьезное значение. Скажем, конкуренция видов не всегда зависит от условий. Кстати, этим сейчас занимается Леня Соколов. Знакомы?

— Не только с ним, со многими. Время-то было.

— Хорошие ребята подобрались, — сказал Дольник, и лицо его привычно преобразилось в улыбке. — Однако пойдемте, дела у меня…

Мы вернулись в лесную обитель орнитологов. Дольник, собрав ребят, о чем-то с ними беседовал накоротке, а я спустился к морю. В безветренных сумерках оно казалось серой, слегка волнующейся пустыней с чуть слышным накатом. Редкие всплески ее волны, нарушавшей тишину леса… Где-то далеко слышалась музыка. С высоты потемневшего неба вдруг донесся тонкий, приглушенный расстоянием прощальный покрик — птицы улетали на юг.

Не раз я бывал в этом, густо поросшем акациями, городском сквере, где стоит в бронзе Уллубий Буйнакский, главный большевик Дагестана, как его называли здесь на заре Советской власти: в числе первых он строил ее, с оружием в руках защищал, и горцы разных племен понимали его язык — язык правды.