И потом, куда они, собственно, возвращаются — в гнездо, где их поселили, или куда они уже сами расселились, а это может быть район в сто квадратных километров. Одни ученые доказывали, что птица верна гнезду, другие — месту расселения. Вот я и решил узнать, есть ли у птиц возраст, в котором они выбирают место будущего гнездования.

Решили поставить опыт, разделили птенцов на две группы, содержа их в затемненных клетках, когда птице видно лишь солнце, звезды и еще небольшой обзор. Затем спустя пятьдесят дней одну группу перевезли подальше. Весной для интереса даже затеяли тотализатор — вернутся ли они к вольеру или туда, куда отвезли? Никто не угадал — не вернулись они никуда. Так и стали считать их блуждающими птицами. Кто знает, где они приземлились весной, может быть, в тех районах, где нет условий для жизни, и погибли.

А другая группа, выпущенная из вольера после тридцати дней и расселившаяся тут же, неподалеку, сюда же и вернулась. Иными словами, срок запечатлевания местности длится тридцать — сорок дней. До этого ученые много спорили, но поскольку они работали с разными видами птиц, имеющими разные сроки запечатлевания, то каждый был по-своему прав.

Леня как бы примирил ученых, ставя опыты на разных видах птиц, это и была тема его диссертации.

— А те, первые — блуждающие? — переспросил я. Уж очень горько было представить птицу, лишенную родины.

Леонид вздохнул:

— Вообще-то мне как-то не верилось, что птица так ничего и не запомнила после полусотни дней, — должны же быть какие-то дополнительные факторы запоминания… Но это уже, как говорится, из области лирики.

Правда ли, напомнил я Лене, что птицы находят свое гнездовье с точностью до ста метров. Никакая аппаратура не дает человеку такой точности без помощи карты. Как это объяснить?

Должно быть, вопрос прозвучал наивно. Он усмехнулся. Природа таит еще немало загадок, и он, как ученый-орнитолог, занимается не столько поиском этого сверхсовершенного механизма, сколько феноменологией. Известно, в программе у птиц скорость и сроки полета, и даже повороты в пути: таинственный механизм направления отключается в том месте, где надо. Но ведь сносят с курса ураганы, ветра, одолевает усталость, а точность приземления остается ювелирной. Что именно запоминает птица, как берет координаты или у нее какое-то особое чутье к углу полета по отношению к солнцу — все это пока догадки. Наука требует точных доказательств…

Скажем, ясно, что они ориентируются по солнцу и звездам, но как именно? Ведь даже ночные мигранты — гуси, утки, кулики, дрозды — иногда перемещаются и днем. По солнцу. Марк, например, считает, что именно солнце основной ориентир, звезды не определяют, а сохраняют направление. Просто птицы запоминают, куда садится солнце, связывают его с азимутом по звездам и ночью сохраняют азимут.

Идет полемика — существует у птиц ориентация по направлению, то есть некий автоматический механизм, или целевая ориентация, то есть способность достигнуть нужной точки, несмотря на стихийные препятствия. Иные склонны предполагать еще и зрительный поиск, но есть данные о наличии какого-то механизма навигации. Некоторые, не без основания, считают, что такие птицы, как чечевица и ястребиная славка, способны к навигации. У первых зимовка в северной Индии, у вторых — юго-восток Африки. Их брали в пути и самолетом перебрасывали в Хабаровск и Душанбе, и они на месте стартовали точно в направлении зимовок.

Снаружи донеслись голоса — звали Леонида. Мы выглянули в окно, там стояла девушка в соломенной шляпе с целым выводком ребятишек. Синие глаза ее были печальны.

— Я же вам все показывал на той неделе, — сказал Леня.

— Мне да, а ребята новенькие… Вы не один?

— С товарищем.

— А-а, — словно обрадовалась она. — Значит, свободны. Так я… мы подождем.

— Ладно, подождите. — И с комичным вздохом передразнил девчонку. — Похоже на полуделовые свидания… Ну к чему это все приведет? Ничего хорошего… Я же ей объяснял, а она понять не может. Или не хочет…

Тут, наверное, были какие-то сложности, связанные с Лёниным положением женатого человека, интересной наружностью и бог знает чем еще, чему он, как видно, не радовался, опасаясь семейного разлада. Но отказать ребятишкам он тоже не мог и теперь смотрел на меня вопрошающе, словно ожидая совета.

Что я мог — в таких делах сам черт не разберется.

— Знаете, — вдруг сказал Леня с неожиданной откровенностью, — насмотрелся я на женатых друзей, тоска берет. У иных жены — девчонками были люди как люди, а как только печать — в паспорт, начинает власть забирать. Живи так, как тебе велят, никуда ни шагу, дом — тюрьма, ни на кого не взгляни. Чуть что — скандал. Ну разве можно так — все равно что бить молотком по хрусталю. Нельзя же заставить человека быть нежным, любящим… А моя вот не ревнивая. Во всяком случае, виду не показывает. Так, скиснет маленько, и мне ее жалко. Должен я ее жалеть или нет?

— Обязательно. Такую — должен.

— Ну вот, я им сейчас все покажу, и гуд бай, никаких прогулок, ну их… Тут же кругом глаза и уши, такого понаговорят…

Неожиданно со стороны кухни раздались резкие звуки гонга. Это жена Марка — Наталья, объяснил Леня, зовет всех к ловушкам. Кольцевание — святой час, общая работа. И значит, хочешь не хочешь, а экскурсию надо отставить — служба. Леня явно повеселел, а меня все больше заботило отсутствие Дольника.

— Будет он, куда денется, к обеду обязательно, так что вы все-таки посторожите возле гонга.

Сторожение мое кончилось тем, что Наталья Виноградова позвала к обеду. За деревянным, дочиста выскобленным столом уже сидели ребята-орнитологи. На этот раз собрались почти все, должно быть, соскучились друг по дружке в своих одиночных занятиях. Кроме знакомых, был еще один щеголеватый на вид парень в домотканом вязаном свитере, как потом оказалось, орнитолог Гедиминас, наезжавший сюда из Литвы по своим научным делам. А между ним и Леней сидела рослая девушка с немного задумчивым, наивным лицом, судя по всему — практикантка: она и здесь, за обеденным столом, все совала Лене какой-то расчерченный график и полушепотом что-то спрашивала. То ли она была прикреплена к нему, то ли он по привычке помогать всем и ей не отказывал. Обращался он к ней с шутливой уважительностью, на «вы».

— Вы, Лариса, вот здесь, по-моему, не учли сроков…

— Ну побудем, — сказал Гедиминас и отпил из стакана компот — жарко было, солнце пекло сквозь стекла. И тотчас завязался разговор все о том же — о раннем прилете скворцов, которые стали бичом для местных полей, а где-то их нет вовсе, и, стало быть, надо думать о том, как скорее научным методом расселять полезных птиц по всей территории страны.

— Давайте отдохнем от проблем, — буркнул Гедиминас. — Леня, где информации?

Леня, штатный политинформатор, как бы между прочим заметил, что все тут люди взрослые, могли бы и газету почитать самостоятельно. А в общем, обстановка накаленная.

— Президент давит на санкции, общий рынок лихорадит, НАТО бредит ракетами, соцлагерь крепнет…

— А выводы?

— Хочешь не хочешь, надо крепить оборону.

И, словно в ответ на его реплику, где-то в небе с грохотом пронесся к морю самолет.

— Ужас, — сказала Лариса, зажав уши, — зачем только человек рождается?

— За тем, что и птица, — все тем же полушутливым тоном заметил Леня, — прийти, дать потомство и исчезнуть.

— И кладет все силы, — скептично буркнул Гедиминас, — чтобы прожить свой отрезок с максимальным комфортом, за что и борется, не жалея живота.

— Упрощаешь, — сказал Марк, который тут на правах старшего разговаривал в чуть заметном наставительном тоне. — Да-да, — остановил он ладонью протестующий жест Гедиминаса, — я тебя понял. В природе все живет одно за счет другого, естественная цепочка. Но человек — существо мыслящее. Взаимопонимание — тоже закономерность. Человеческая.

— О боже — человечество! — обронила Лариса. — Двое под одной крышей не могут ужиться. Хоть бы придумали какие-нибудь таблетки, что ли, «Взаимопонимин»! Против собственнического инстинкта. И применяли насильно.