— Я иной раз иду по улице темной в гололед, аж съежусь весь, так и кажется, будто на тебя смотрят, вот он, мол, пошел, осветитель липовый. А уж если светло, другое дело — скажи мне спасибо…

Во что обходится «спасибо», он никогда не задумывался, выполнял свои обязанности, и все. Руководил сменой, мотался по району, на объекты, где случались сложные помехи. Улучшая работу подстанций, соединял их в последовательную цепь. Было еще вдосталь всяких мелочей, но, пожалуй, самый каверзный пункт — приемка строительных объектов. Строители, разворачиваясь, ненароком сбивали столбы, путали провода и нередко пытались в таком виде сдавать объект.

— Не придирайся, мастер! Давай-ка лучше отметим победу. С новосельем, так сказать!

Иной покладистый приемщик закрывал глаза на беспорядок. Пытались как-то задобрить и Леонида Иваныча. Но не тут-то было.

Человек он непьющий, а в рабочее время и подавно. Разъяснил популярно раз — другой, и пошла о нем слава по объектам, как о человеке непримиримо строгом. Так что теперь, завидев его издалека, строители, уже готовые помахать ручкой новостройке, только вздыхают: «Отец идет! Лучше с ним не связываться…»

— Слышь, Иваныч, ты прямо как о своем дворе хлопочешь.

— А это и есть мой двор. В моем районе.

Мысль о строителях вернула его к действительности. Леонид Иваныч глянул на часы и торопливо подписал последний наряд. Оставалась минута. В десять — согласование стройпроекта у начальника конторы Дорогова. С некоторого времени мастер был постоянным участником этого официального акта. Александр Александрович Дорогов так объяснил строителям присутствие Леонида Иваныча:

— Он ближе к живому делу, ему видней, что у вас в проекте так, а что не очень.

На этот раз в кабинете Дорогова сидел незнакомый мужчина в роговых очках. Он живо поднялся навстречу мастеру, хватко пожал ладонь и тут же рассыпался в комплиментах.

— Как же, слышал, слышал. Гроза прорабов, если не ошибаюсь. Рад познакомиться.

— Какая там гроза, одну ж мельницу крутим.

— Безусловно. Очень верно подмечено… Это я так, шутки ради. Одобряем ваши действия. Твердость и принципиальность прежде всего.

Он разложил шелестящую кальку проекта застройки, продолжая ронять приятные для Иваныча слова. Дескать, побольше бы таких мастеров, столпов порядка и ответственности. И у Леонида Иваныча было такое чувство, будто его окунают в бочку с патокой.

Он, морщась, принял от Дорогова кальку, внимательно рассматривал ее, потом обронил сухо:

— Не пойдет…

— Не понимаю, простите…

— Тут же все ясно, — произнес Леонид Иваныч, стараясь не глядеть на Дорогова, потому что всякий раз, когда ему давали право решать, испытывал некоторую неловкость от этого, так сказать, санкционированного нарушения субординации и еще потому, что, как бы там ни был настроен в этот раз Дорогов, он, мастер, все равно от своего не отступится, за ним закон, а точнее — здравый смысл.

А здравый смысл подсказывает ему — что теперь уж, слава богу, люди научились строить последовательно и если кладут, как положено, коммуникации, то уж заодно надо подумать, чтобы они соответствовали масштабам строительства.

— А у вас не соответствует, — говорит Филатенков.

— Не понимаю, — дрогнувшим голосом произнес строитель.

— Кабель у вас слабенький…

— Слабенький?

— Ну да, шестнадцать сечение, — объяснил мастер. — На один корпус мощности хватит. А у вас тут еще пять намечается. Так? И придется опять раскапывать траншею, перекладывать кабель.

— А мы другой проведем!

— А другой вести до подстанции далеко, опять же сколько земли перелопачивать, время тратить, деньги, материалы. А вы бы этот кабель помощней заложили, а к нему бы и наращивали сколько надо. Вот и экономия.

— Экономия… — машинально повторил гость и внезапно взорвался отчаянной скороговоркой: — Не можем мы этого сделать, поймите, поздно, проект утвержден!

— В смысле — машина запущена — остановить нельзя?

— Вот именно! Мы с вами умные люди!

— Не знаю. Умные-то в машину не сядут, если у нее одно колесо наперекосяк. Так что придется внести изменения в проект. Хлопотно, трудно, а надо. На ошибках учатся, в другой раз не промахнетесь.

Гость сокрушенно смотрит на Дорогова, тот с извиняющейся улыбкой разводит руками:

— Мастеру видней. И потом, вы, наверное, сами уловили, есть в его рассуждениях логика. А?

— Логика… Гори она синим огнем, а у меня сроки.

— А сроки без логики пустой звук.

Гость поднимается, мгновенно охватив взглядом хозяев, и в прищуренных глазах его остро вспыхивает огонек:

— Так, придется обратиться в высшую инстанцию. Только вот на кого жаловаться?

— А жаловаться на меня, — уточняет Дорогое. «Теперь Александру Александровичу из-за меня неприятности», — вконец расстроился мастер.

Конфликт с проектантом напомнил почему-то утреннюю сценку с паркетчиками, хотя, казалось, никакого отношения она к службе не имела. Вот и этот, с калькой, грозился высшей инстанцией, стало быть, опять нервотрепка попусту, отрывать время у занятых людей, а ведь можно было все решить загодя. И нужно для этого не так уж много — добросовестность! Думай о деле общественном, как о своем личном, прими его близко к сердцу, проникнись! Только так! Прописные правила, а ведь в них основа порядка!

Он спорил с невидимым собеседником, пытаясь найти самые нужные слова, но не всегда их находил. Даже под ложечкой засосало… Может, просто оттого, что с утра не позавтракал. И Паня, как назло, молчит, обиделась, что ли. А за что? Очень просто подняться к ней наверх, а лучше всего снять трубку и сказать: «Неси-ка бутерброд!» И заодно объяснить ей, что неправа была утром, предложив задабривать рвачей. Он уже решился было позвонить, но в последний момент положил трубку на место. К черту бутерброды, обойдусь. Вот так. Обижаться на меня не за что. И еще подумалось: если человек к себе требователен, то вправе потребовать и от других, а от жены и подавно.

Мысли его привычно перескочили на дела бригадные. Никакой расхлябанности у себя в смене он ходу не дает. А ведь на первых порах пеняли ему за излишнюю суровость, сухость. Был же случай — перегулял один монтер на свадьбе, на работу не явился. Поговорил с ним, вроде бы понял человек, и вскоре опять прогул, и снова душеспасительная беседа. Настоял на увольнении, а когда увольняли, свои же ребята пожалели.

— Круто берешь, отец.

Это Виктор, кажется, вякнул.

— На то и отец, чтобы круто! Ничего, жизнь зато помягче с ним обойдется, жизнь, она подобрей. От нас уйдет, в другом месте устроится и там погуляет. Вон как Коля Мишаков, мясник, который от сквозняков сбежал.

— Мишакову, говорят, неплохо.

— Ну и слава богу.

С самим-то Виктором тоже пришлось повозиться. Попивать стал, жена в слезы, среди дня звонок — повлияйте на него, Леонид Иваныч, опять зарплату не донес… Правда, с Виктором обошелся помягче, все-таки другой он человек — работящий. Да вот, как сам признался, характер мягкий, компания его, видишь ли, затянула.

— А меня почему не затянула? — спросил тогда Виктора на сменном собрании Иваныч. — В ремеслуху я из смоленской губернии попал. Москва, общежитие. После войны не сладко было, всего навиделся. А вот же — не пью, даже не курю…

Молча глядел он на понуро сидевших ребят. А хотелось бы им ответить на это самое: «круто берешь». «Нагрузочка у меня, дорогие товарищи, не ваша, потяжелей, а вот бегу же на объект, если что у кого из вас не заладится, и просто по-житейскому, ежели кого выручить нужно: мать захворала или там сестра приехала, отпусти, Иваныч, отработаю денек — иду навстречу, жизнь есть жизнь. А тебе, Витя, когда срочно деньги понадобились, опять же к Иванычу: «Выручай!» А теперь, значит, «круто беру». Осудил… Прямо не человек я, а самодур какой-то…»

И не выдержал все-таки, выплеснул это в заполыхавшее лицо парня.

— Ладно, понял, — сказал Виктор. — Давайте наряд.