Эта мысль исподволь, точно ручеек меж камней, подтачивая проход, просочилась и стала все слышней — о замене заговорили токари, осаждали технологов. Те нет-нет да и перекидывались словом с ним, Поликарповым, даже не подозревая, откуда все идет. Он поддакивал, сдерживая волнение, приводил свои доводы — практические.
Однажды в обеденный перерыв позвал его начальник цеха Барсуков, человек одновременно и мягкий, и строгий. Вышел из-за стола навстречу, коренастый, сутуловатый, с моряцкой едва заметной раскачкой, походил взад-вперед по своей конторке, искоса смерил взглядом хлипкого Николая Иваныча.
— Не догадываешься, зачем?
Николай Иваныч пожал плечами — слукавил. Барсуков тяжело рухнул на скрипнувший стульчик, сказал, постукивая пальцами по столу:
— Насчет алюминия — твоя идейка?
— Ну.
— Так и думал, — зевнул устало в кулак, горстью сгоняя с лица морщины. — Между прочим, сам давно думал, колебался, а тут как с неба упало… Если двое подумали об одном — это кое-что значит. — И неожиданно улыбнулся. — Сегодня встал чуть свет, и все картины себе рисовал. Представляешь, если удастся заменить чугун, литейку разгрузим — раз, огромная экономия в масштабе завода…
— А в нашем, цеховом?!
— Само собой! Станки освободятся от тяжелой обработки.
— Загрузим другими деталями!
— Будь здоров. Да и качество — на потоке!
В эту минуту они были похожи на двух мальчишек перед дальним заманчивым путешествием. Впрочем, какое уж тут путешествие — работа!
Николай Иваныч от радости, что ли, даже слабость почувствовал, присел, лихорадочно размышляя над тем, что предстоит сделать. Прежде всего изменить внутреннюю конструкцию нового корпуса, тут какие-то зацепы понадобятся, значит — сварка?
— Можно ли алюминий варить с нужной прочностью?..
Он произнес это вслух, увидел слегка вытянувшееся лицо начальника цеха, точно тот беззвучно присвистнул.
— Так у тебя, я вижу, все на колесах? Ай да мы… Ну вот что, — и стукнул ладонью по столу. — Считай, заметано. А сварщика тебе обеспечу…
Лед тронулся, все сдвинулось с места как-то сразу — просмотрели чертеж, к делу подключили технологов — и эта видимая легкость даже смущала Поликарпова. К вечеру, разговаривая с мрачноватым на вид конструктором Суховым, который сам его отыскал, Николай Иваныч старался скрыть радость, говорил сдержанно:
— Нужен не просто сварщик — профессионал! Тут малейшая спотычка, и дело подмочим. Этого нельзя допускать… Пойдут сомнения, уж я знаю.
— Что это ты такой мнительный стал, Иваныч?
— Как бы не сглазить… Так насчет сварки. Тонкое шитье. Спецприпои понадобятся, материал определить, температуру…
Сухов некоторое время раздумывал, сказал, оживившись:
— Хорошо бы Руслова, золотой старик. Полсотни лет на заводе… Погоди, я попробую через главного. Может, получится.
Прошло дня три. Николай Иваныч занимался привычным делом: монтировал новую оправку, налаживал станки, к новичкам был особенно придирчив — вечно у них поломки, надо же, черт возьми, чувствовать станок. А своего ученика Сашку Вострикова вовсе отстранил от работы:
— У тебя же шпиндель бьет, ты что, глухой? Завтра насадка полетит… Сколько раз говорил — срежь патлы, они тебе уши позакладывали. Стоишь за станком — ворон ловишь.
В сердцах махнул рукой и отошел. Проходивший мимо предцехкома Неретин сказал, не то шутя, не то с укором:
— Береги нервы, Иваныч.
— А кто технику будет беречь?
— Больно ты строг с ним. Меня когда учил, добрей был.
Поликарпов молчал, постукивая по ладони ключом. Сам не мог понять, что с ним творилось, каждый пустяк раздражал.
Вечером, часа за два до конца смены, услышал голос табельщицы:
— Николай Иваныч, вас сварщик ищет.
Не сразу поверил. Только сердце — бух-бух — опережало шаги. Почти бегом кинулся к выходу.
Чуть погодя оба они, Николай Иваныч и золотой старик Руслов, уже колдовали на стеллаже, где поблескивал образец корпуса, изящный и легкий даже на взгляд. Старик готовил примеси, налаживал горелку, бормоча под нос. Потом отложил все свое хозяйство в сторонку, достал сигареты.
— Прежде говорили — помолясь, начнем. А ты не куришь?
— Нет. Бросил. Язва была.
— А теперь?
— Вроде зарубцевалась.
— А чего ж не куришь?
— Не тяни душу. Как думаешь, получится? — И, заметив, как сдвинулись косматые брови Руслова, торопливо добавил, стараясь задобрить сварщика: — Правда, ты полсотни лет на заводе?
— А ты думал, орден за так дали? У тебя-то есть?
— Есть.
— Тоже, видно, не зря дали. А может, авансом?
Николай Иваныч, будто не расслышав, переспросил:
— Так, говоришь, шов выдержит?
— Экий ты… торопыга. Заранее кто знает? — не без ехидства добавил Руслов, регулируя жужжащее пламя. — Вот у нас здоровый мужик в подъезде жил — трах, и помер. А другой хиляк до восьмидесяти со всеми болезнями тянет. Так что неизвестно, отчего у тебя язва кончилась…
— Алюминий вообще-то варится на такую прочность?
— Я, брат, чего только не варил, кроме борща. Борщ старуха варит. Наверное, подогревает уже в третий раз, меня дожидаючись, а я с тобой канителюсь. А ты спокойно покурить не даешь. Будет тебе крепость, хоть на танк ставь, не то что в экскаватор.
Закончили работу поздно. Старик, вздохнув, сказал:
— Завтра испытаешь, а сейчас по домам, хоть бы такси поймать.
Николай Иваныч, оставшись один, зорко оглядел сварку — с трудом обнаружил следы шва. На душе полегчало…
Он шагал по вечернему цеху, прислушиваясь к мерному гулу станков, наметанным глазом охватывал поблескивающие в ящиках горки деталей — вторая смена в разгаре. Думал о том, что еще покажет завтрашнее испытание. Но, что бы ни показало, придется сделать еще один образец — дубль не помешает, и, значит, им с Русловым придется опять поморочиться.
В бытовке он увидел какого-то парня, дремавшего в углу. Сашка? Он подошел, постоял немного, переминаясь, глядя на парня; от ресниц на худые скулы легли тени, волосы копной свисали на глаза.
— Чего домой не идешь?
— Мать жду, — буркнул Сашка, не открывая глаз.
«Мать у него сверловщица, наверное, и без Сашки домой дорогу бы нашла, — подумал Поликарпов. — Но каков норов! Сам напортачил, и сам еще дуется, надо же…» Он присел рядом, сам не зная зачем, вытянул ноги. За день прямо гудели от беготни. Не хотелось ему садиться, и говорить не о чем — устал…
— Мать, значит, а я думал — девушку. Есть, поди?..
— Нет, поди… Пока нет.
Смотри, еще огрызается. Он скосил на Сашку глаза.
— И не будет в ближайшее время.
— Это почему? — вскинулся Сашка.
— Патлы эти портят тебя.
— Да? Может, еще общественное мнение организуете, на собрание вытащите?
— Может, и вытащим, среди людей живешь. Считаться надо.
— Поздновато взялись. Давно все носят. Телевизор смотрите!
Поликарпов рассмеялся, уж больно забавно выглядел рассерженный Сашка, точно встрепанный петух после дождя.
— Чудак, в самом деле не идет тебе грива! Понимаешь, редка, смотреть не на что. Мне вот кепка не идет, я в ней как кастрюля с крышкой. Потому шляпу ношу. Вкус надо иметь… Ну ладно, как знаешь, пошел я…
Сашка сделал невольное движение, словно бы тоже порываясь подняться, но лишь насупился, оставаясь на месте. И Николай Иваныч только сейчас сообразил — никакой матери Сашка не ждет, она у него в первой смене, давно дома.
«Меня, что ли, он ждал?»
Остановился, спросил:
— У тебя ко мне дело — говори, не жмись. Ну ладно, я тебе одно скажу. Носи свои патлы, можешь хоть копну на голове пристроить — «как у всех». Но и работай, как все. Не нагораживай мне брака. Надо все-таки считаться с людьми. Год трудный, пятилетку жмем до срока! Что? Лозунгами кидаюсь? Это все руками людскими делается, а ты всех подводишь. Будет еще трудней — новые корпуса осваивать…
— А если обрыдло…
— Что?
— Одно и то же фрезеровать. Надоедает. Всю неделю одно и то же, вроде манной каши…
