Не слишком продолжительные сроки получили и другие путчисты — Рем, Гесс, Морис. Генерал Людендорф, нисколько не скрывавший своего активного участия в путче, был оправдан из уважения к прежним заслугам, что вообще-то называется «в огороде бузина». В «условно-досрочном» порядке вскоре был освобождён Рем. В нынешней России за хулиганство или карманную кражу наказывают подчас строже, чем в Веймарской Германии за антигосударственный путч, стоивший 19 жизней (погибло 16 нацистов и трое полицейских).

Столь мягкое наказание определялось конкретными условиями Баварии. Власти северных земель обошлись бы с праворадикалами жёстче. Южные же консерваторы посчитали, что «бестия обуздана». «Большевизм скоропостижно умер», — заявляли российские кадеты в июле 1917-го…

Люди, подобные фон Кару разделяли ненависть нацистов к «ноябрьским предателям», «демократическому бардаку», «красному Берлину». Им импонировала твёрдость и дисциплина штурмовых отрядов, они отдавали должное подвигам СА в антикоммунистических замесах. Откровенная быдловщина «Пивного путча» произвёла на них эстетически омерзительное впечатление, но они не считали его участников совсем уж безнадёжными негодяями. Гитлер представлялся честным патриотом, хотя низкого происхождения и чересчур горячим. Рем — нормальным кайзеровским воякой. Какого-нибудь мясника Графа или часовщика Мориса «фоны» просто не замечали. А уж Людендорф не вызывал ничего, кроме восхищения. Он-то и казался настоящим лидером, не Гитлер же.

Что называется, «лохи не мамонты, не переведутся».

Как бы то ни было, Гитлер всё же был препровождён в крепость Ландсберг, где приступил к своим «университетам за государственный счёт». Льготные условия содержания, работа на воздухе, напоминавшая активный отдых, карточная игра… И многочасовые выступления фюрера перед немногочисленными геноссен.

Как утверждал фашист-антигитлеровец Отто Штрассер, именно утомительные для слушателей разглагольствования заставили гитлеровских подельников подсказать фюреру мысль о написании книги. Это позволяло хоть на какое-то время затыкать фонтан. В результате, правда, нелегко пришлось секретарю-соавтору Гессу, но кто-то же должен был закрыть соратников собой. Так родилась эпохальная «Майн кампф».

Кое-что в книге, несомненно, интересно. Поучительны рассказы об организационном построении НСДАП и СА, о психологическом типе партактивиста и штурмовика. Заслуживает рассмотрения и изучения тактика организационно-силового «завоевания улицы», рекрутирования, подготовки и накачки боевого актива. Исторически ценны свидетельства о конкретных штурмовых акциях, в которых красный террор переламывался и подавлялся террором коричневым — захватывающие подробности ноябрьской «пивной бойни» 1921-го в Мюнхене, октябрьских замесов 1922-го в Кобурге. Всё это достойно внимания. Нельзя отрицать, что за четыре года Гитлеру набралось, о чём вспомнить.

Но в целом это чтение, надо признать, рассчитано на крайне специфические вкусы (отчего-то снова вспоминается Ленин с его ПСС). Малосвязные вопли, эффективно катившие с голоса, тяжело воспринимались с бумаги. Беспрестанное яканье, самопревозношение, подача каждой банальности с фантасмагорическим апломбом. Поразительная бессистемность, перескоки с анализа монархического принципа на восхищение Вильгельмом II как создателем флота, с флота на значение спорта, со спорта на воспитание храбрости как основы патриотической морали, с патриотической морали на сложности правового регулирования супружеских отношений. Примитивизм на грани клоунады — расовая теория обосновывалась неопровержимым орнитологическим примером: зяблики летают только к зябликам… В общем, неудивительно, что при первом издании «Майн кампф» менее половины читателей первого тома добровольно купили второй.

И зря. Это стоило внимательного чтения. Как бы то ни было, единственная книга фюрера заложила основы идеологии нацизма. Именно нацизма, поскольку термин «национал-социализм» к ней уже не вполне применим, не отражает эксклюзивности содержания.

Гитлер чётко провозглашает главные принципы: «раса и личность». Расы и личности принципиально не равноценны и неравноправны. Права — исключительный удел высших рас и лучших личностей. Собственно, всякое разделение общества на «элиту» и «быдло», какими бы терминами эти категории ни обозначались — например, «марксистско-ленинский авангард» и «трудящиеся массы», «просвещённые интеллектуалы» и «тупые рэднеки», «моральная аристократия» и «безнравственная чернь» — так или иначе сводится к концепции «Майн кампф». Безразлично, под какой балалайкой она подаётся — коммунистической или либеральной, «национал-патриотической» или «христианско-демократической». В таких случаях не следует стесняться, лучше Гитлера эти мысли всё равно не высказать.

Вопрос лишь в последовательности и откровенности, в которых автор разбираемой книги по своему обыкновению вылетает за предел. А также в готовности и способности без трёпа реализовать эти принципы: «Любую цель, которую человек ставит перед собой, он достигает благодаря своей жестокости» (А. Гитлер).

Этносы и люди расставлены в пирамидальном порядке. На самом верху — германское арийство и нацистское фюрерство, немцы и немецкие власти. В самом низу — иудейство, как раса и как конкретные индивиды (по смыслу позиции, к иудейству относятся не только этнические евреи, но все, кто вольно или невольно в чём-либо евреям способствует — «изменники», «марксисты», «красные», «буржуа» могут принадлежать к любой нации). Между ними многочисленные промежуточные категории, в основном пассивная «женственная» масса, нуждающаяся в руководящем «мужественном» начале.

Задача арийской расы и германского государства — завоевать мировое господство. Задача фюрерского слоя и нацистской партии — установить непререкаемую иерархию власти. НСДАП раздавит иудейского врага, искоренит парламентское разложение, создаст и возглавит новое государство. На основе железного, военного авторитета лучших личностей лучшей расы. И здесь весьма демократично открывается довольно широкий простор, обеспечивший нацизму мощную социальную базу. Каждый ариец, каждый немец, будь он аристократ или пролетарий, промышленник или крестьянин, инженер или купец, может и должен стать одним из фюреров. Если докажет кондиционность своей личности. Если проявит жестокость.

На мировой арене великой цели служит геополитика, направленная на завоевание германскими арийцами жизненного пространства. Прежде всего — на Востоке, где Россия, утратившая немецкое руководство и захваченная евреями-большевиками, так и так обречена на гибель. Ближайший рубеж — сломать Версальскую систему, восстановить мощь германской армии. Дальше — война, война, война, ныне и присно, сейчас и вечно. «Не по принципам гуманности утверждается человек, а в самой жестокой борьбе» (А. Гитлер).

Остальное Гитлер фактически признаёт малозначимым — республика или монархия, капитализм или социализм: Всё дозируется по мере надобности для вождизма, расизма и прежде всего для войны. Скажем, среди социальных групп фюрер благоволит к аристократии и рабочему классу — правда, не столько к реально существующим, сколько к неким «арийским» идеалам. Положительно относится к среднему сословию. Надменно презрителен к погрязшей в материализме буржуазии, склонной сдаваться «иудомарксизму». Зато со всем доступным пафосом превозносит солдата — это ценится по-настоящему.

Всё бы понятно, но напрашивается вопрос: зачем? Какой смысл владеть жизнью, где царит перманентная смерть? Грубо говоря, в чём тут кайф? Или это вопрос медицины, замешанной на мистицизме? Нет, явление вполне объяснимо.

Смерть одних бывает образом жизни других. Самоутверждением, обеспечивающим социальный статус и экономический доход. Команда «Фойер!» становится удобным методом внеконкурентного управления. В силу ряда исторических причин в Германии второй четверти XX века сложился организованный слой, претендующий на отправление власти с использованием указанной методологии (подобно тому, как в России к 1918-му сформировался слой протобюрократии, претендующий на внеконкурентное директивное управление системой коммунистического единообразия). Идеология гитлеризма с предельной тевтонской откровенностью выразила социальные устремления этого слоя (подобно ленинизму, в котором, однако, значительно большее место занимала демагогия в духе европейского Просвещения).