Министерство пропаганды, слитое, как и все другие, с профильным отделом НСДАП, руководило Имперской палатой культуры, её кинематографическим, литературным, музыкальным, художественным подразделениями. Вся мощь централизованной обработки духа и разума работала на режим. Кстати, нельзя сказать, чтобы в министерстве и палате Геббельса служили сплошь бездари-агитпроповцы. Литературой руководил выдающийся экспрессионист Ганс Йост. Именно он сказал, что сбрасывает предохранитель при слове «культура», и это были не пустые слова — писатель, поэт и драматург участвовал в обеих мировых войнах, в должности группенфюрера служил в войсках СС. За «арийскую музыку» отвечал выдающийся композитор Рихард Штраус. «Еврейскую живопись» искоренял известный художник Адольф Циглер, правда, слегка перестаравшийся — организованная им выставка «Дегенеративное искусство» привлекла 3 миллиона посетителей (где ещё можно было увидеть полотна Кандинского или Шагала?). С министерством Геббельса пересекался и научный мир Германии — корифеи теоретической физики Филипп Ленард и Иоганн Штарк яростно боролись против «еврейских извращений эйнштейновщины».

Ежедневно Дитрих собирал уполномоченных ведущих редакций из Имперской палаты печати. Давались жёсткие установки, касающиеся общих направлений и конкретной подачи информации. Унифицированные СМИ жёстко контролировались и оперативно управлялись соответственно конкретным нуждам момента. Пропагандистские кампании шли непрерывной чередой на неизменном идеологическом фоне: за экономию и бережливость, за здоровый образ жизни, за крепость семейных устоев, за традиции немецкого домоводства, против вредных привычек, против нытиков и саботажников…

Страну держали в постоянном напряге. День и ночь бумага, эфир, экран формировали образ «истинного немца»: красавца-атлета (по внешнему виду полного антипода доктора Геббельса, создавшего этот образ), солдата-рабочего, преданного расе и фюреру, рвущегося к станку и в бой. Или образцовой женщины, что «уложит, разбудит и даст на дорогу». И, конечно, коварного врага, по костям которого пройдут, не услышав хруста. Последнее особенно удавалось педофилу и медицинскому садисту Юлиусу Штрейхеру, ухитрившемуся в своей газете «Штурмовик» дописаться до виселицы.

Пропаганда идеологии сделалась мощнее самой идеологии. Драйвная организация и новейшие технологии Геббельса затмевали размышлизмы Розенберга. «Назови сто раз свиньёй — начнёт хрюкать» — особенно если ничего другого ниоткуда не услышишь. Жуткую веру в святость насилия удалось внушить десяткам миллионов.

Геббельс, несомненно, был мастером политического пиара. Скорей всего, непревзойдённым по сей день. «Упростить сложные рассуждения, чтобы они стали понятны любому с улицы» — так понимал он задачу своего аппарата. Понять — значит, поверить, а поверить — значит, сделать. Не случайно министр пропаганды и просвещения стремился получить в своё распоряжение боевые части СС. Пожалуй, это было единственным, что ему так и не удалось.

Третий рейх был идеократическим государством. Идеология национал-социализма была столь же обязательно для населения, как марксизм-ленинизм в СССР, практическое исповедание иных идей превращалось в тягчайшее государственное преступление. Но, опять-таки, как и в СССР, пришлось сделать одно исключение. И нацисты, и коммунисты вынуждены были допустить существование религиозного мировоззрения и церковных институтов.

Хотя в «25 пунктах» говорилось о «позитивном христианстве без конфессиональных приоритетов», нацистская идеология расового насилия и «земного мессии» была христианству яростно враждебна. «Наша религиозность это вообще наш позор», — говорил Гитлер, добавляя при этом, что, в отличие от христианства, «ислам ещё мог бы заставить обратить взгляд в небеса». Наиболее чётко это отношение выразил Борман: «Национал-социалистическая и христианская концепции непримиримы. Наша идеология более возвышенна, и христианство не нужно нам. С помощью партии и сопутствующих организаций фюрер сделался полностью независимым от церкви. Всё больше и больше народ должен отделяться от неё».

Однако немецкий народ оставался крепок в религиозных воззрениях. Хотя тотальная идеология вытесняла христианскую веру, хотя церковь была лишена всякой социально-политической роли, лобовой «штурм духа» большевистского типа, оказался в Германии невозможен. Вульгарный атеизм, возрождение древнетевтонских культов, проповедуемое Розенбергом неоязычество локализовывались в особо отмороженных бандах СА и кошмарных «прецепториях» СС.

Летом 1933 года правительство Рейха заключило конкордат с Ватиканом. По его условиям католическая церковь Германии признавала новый режим и самоустранялась от политики, тогда как нацистское государство воздерживалось от вмешательства в церковные дела. Но не прошло и двух лет, как НСДАП повела жёсткую антикатолическую кампанию. Закрывались школы и издания, ликвидировались ордена, фабриковались уголовные дела. Не дремал и гестаповский отдел штурмбанфюрера Рота.

Святой престол ответил энцикликой «Mit Brennender Sorge» («Огромная обеспокоенность»): «Кто возводит расу, народ, государство или власть имущих, как бы необходимы и почётны ни были их функции в мирских делах, превыше принадлежащего им достоинства и обожествляет их до идолопоклонства, тот извращает мировой порядок, замысленный и сотворённый Богом». Без конкретной персонификации в энциклике упоминался «безумный и наглый пророк». В марте 1937 года энциклика была прочитана в католических храмах Германии. Отдел Рота отреагировал настолько оперативно, что скоропостижная кончина Папы Пия XI менее чем через год после издания «Mit Brennender Sorge» поныне вызывает вопросы.

Иначе складывались отношения между нацизмом и протестантизмом. Идеология «избранных» отчасти перекликалась с протестантским (особенно кальвинистским и реформатским) миропониманием. В среде евангелической церкви, объединявшей лютеран и реформатов, сформировалось пронацистское движение «Немецких христиан». Его возглавил епископ Людвиг Мюллер, бывший военный капеллан, активный член НСДАП и главный консультант фюрера по религиозным и церковным вопросам, которому принадлежал тезис об «арийской принадлежности» Христа. Протестантские конфессии Германии принудительно объединялись в «Имперскую церковь» под рейхсепископством Мюллера.

Однако открытое протежирование НСДАП не помогло движению «Немецких христиан». Укоренённость христианской веры оказалась сильнее политического давления. «Немецкие христиане» постепенно угасли, подобно «живоцерковцам» и «обновленцам» в России 1920-х. Епископ Мюллер перешёл на сугубо административные функции, участвовал в антикатолических акциях, элементарно информировал гестапо. В июле 1945-го этот «христианин» и «священник» совершил самоубийство.

Из всех христианских конфессий наибольшую лояльность Рейху проявило в Германии православие, представленное в основном общинами РПЦЗ. Сказывался не только антибольшевизм, но и социальная концепция православия, основанная на государственничестве и покорности властям. Митрополит Анастасий в официальном письме благодарил «германский народ и его славного вождя».

И всё же церковная среда порождала яркие эпизоды противостояния. Бешеную злобу Бормана вызывал католический архиепископ Клеменс фон Гален, открыто протестовавший против расового террора и в особенности чудовищной программы эвтаназии. Лютеранский пастор Дитрих Бонхёффер участвовал в антигитлеровском военном заговоре 1938-го, примыкал к антинацистской группе сотрудников абвера. «Гитлер — антихрист, и его убийство было бы делом религиозного послушания», — писал он в теологической работе «Этика», изданной после войны. Бонхёффер был арестован гестапо и казнён в концлагере 9 апреля 1945 года. Евангелический пастор Мартин Неймёллер, поначалу поддержавший Гитлера, публично призывал в своих проповедях к антинацистской борьбе, за что восемь лет провёл в концлагерях. И даже православный архиепископ Берлина о. Тихон Лященко отстранялся от кафедры за «сочувствие евреям». Эти примеры борьбы, приходится признать, единичны. Но этим особо ценны.