— Сабалас, Сабалас, прозевал ты хозяев своих. Оба прозевали. Ты хоть привязан был, а кто мне простит!

Собака словно понимала что: вскинула морду и завыла.

— Кончай, а то пристрелю ее, — не выдержал я.

Скельтис отомкнул цепь и повел собаку. Сначала она кинулась к дому, потом в кусты, а когда выбралась на полевую тропку, уткнула морду в землю и пустилась по конному следу. На полдороге нас нагнала машина с шестью народными защитниками.

— Куда?

— Совхоз в Бурбишкяй ночью подожгли.

На дороге след затерялся, но Сабалас все бежал и бежал, нетерпеливо натягивая цепь.

— Не уйти им далеко. — Ребята, поснимав шинели, мчались вслед за Скельтисом.

Бешеная гонка длилась около двадцати километров. Мокрые от пота, петляли мы по извилистым лесным дорожкам и тропинкам, пока не вышли на большую поляну, окруженную старыми, разросшимися елями. У вросшей в землю хатенки с винтовкой наперевес стоял бандит-караульный.

— Обойти! — приказал я тихо. — Со стороны склона оставить проход, пусть бегут, легче бить будет.

Ребята, пригибаясь, выполнили приказ. Внезапно Сабалас рванулся и, вырвав из рук Йонаса цепь, метнулся к шагавшему вдоль хатенки мужчине. Тот не успел даже вскинуть винтовку, как очутился под Сабаласом.

— А ну дай огня! — крикнул я пулеметчику и тут только вспомнил о правилах. — Сдавайтесь, дом окружен!

В ответ хлопнул выстрел.

Не пригибаясь, я кричал:

— Если есть в доме женщины, дети или больные, пусть выходят!

Вторым выстрелом с меня сбило фуражку.

— Ждем три минуты!

Уже была на исходе последняя минута, когда из двери выбежала старуха и две босоногие девочки. Их провожали выстрелы.

— Скельтис, по крыше зажигательными!

Крыша задымилась, заплескался огонь. Выстрелы из дома участились, стали нервными, торопливыми. Каждое окно плевалось огнем. А крыша все разгоралась. Ветер раздувал огонь, солома пылала, горящие клоки отрывались от крыши и летели с треском по сторонам.

— Готовьсь!

В окно пробовали выскочить несколько бандитов, но земли коснулись мертвыми.

Перестрелка долго не утихала. Что не удалось нам, то сделал огонь: крыша с треском провалилась. В огромном столбе искр в небо взлетели щепки, головешки. Горящие обломки упали на крышу хлева. Ребята кинулись гасить.

— Назад!

— Это уж шиш тебе! — заартачился Скельтис и, взобравшись на конек крыши, принялся сбивать огонь мешком. В хлеву мычала корова, визжали свиньи, ржали и били копытами лошади.

Кое-как ребята отстояли хлев. Внутри увидели пароконку Петрикасов, груженную всяким скарбом и припасами.

У пожарища лежали шесть трупов. Столько же, по моим расчетам, должно было остаться в огне. На всякий случай стал допрашивать старуху:

— Сколько их было?

— Десять.

— Откуда знаешь?

— Просили десять стаканов.

— Кто из них старший?

— Мне почем знать.

— А ты приглядись хорошенько.

Старуха подходила к каждому, наклонялась и что-то шептала. Я прислушался.

— Слава богу, этот уже не придет… Господь милостив, не будешь больше терзать, — такой молитвой провожала старуха души воинов королевства Витаутаса.

Стало жаль ее, и я как можно мягче посочувствовал.

— Помучились вы с этими негодяями.

— Что уж, — ответила она, наклоняясь над последним бандитом.

— Видала, сколько головорезов уложили?

— Нашел чем хвалиться…

— Где хозяин? — Я опять стал официальным.

— В прошлом году господь бог прибрал.

— Бандит?

— Безземельный.

— А жена?

— Схоронилась где-то.

Ребята осмотрели каждый уголок, но никого больше не нашли. Под конец старуха показала Скельтису прикрытую дерном яму, вырытую рядом с домом. В ней лежала молодая женщина. Она была без сознания — угорела. Счастье, что яма была с подветренной стороны, а то бы вовсе задохнулась. Еле-еле привели в чувство, но добиться от нее ничего не удалось.

— А еще где можно спрятаться?

— В погребе, — ответила старуха, хлопотавшая около обессилевшей невестки.

В погребе было полно воды. В воде плавали щепки, бочки, спинка кровати. В углу торчало ведро.

— Нет никого, — захлопнул я дверцу и только тогда подумал: «А почему ведро не утонуло?» Еще раз пристальнее вгляделся и увидел, что дно у ведра пробито.

— А ну снимай шлем! — Я вскинул автомат. — Живее!

Напялив на голову ведро, в воде стоял человек. Подняв руки, он выбрался на свет и долго моргал, глядя на солнце. На поясе у него болталась граната.

— Он самый, — узнала старуха.

— Кто?

— Кого вы спрашивали.

Ребята окружили пленного.

— Пускунигис! — узнал бандита Скельтис. — Вот где ты!… — Размахнувшись, Йонас ударил его в зубы. Бандит свалился.

— Ребята, нельзя! Назад! — Я видел, что мои приказы бессильны, все равно они прикончат бандита у меня на глазах. — Стрелять буду! — Я выстрелил вверх.

— Господи боже мой, лейтенант! — Шкема отстранил мой автомат. — Да он, вампир, детей убивал!

Я встал между ними и Пускунигисом. Бандит поднялся, пошатываясь, обхватил руками голову и прошепелявил беззубым ртом:

— Не имеете права.

Во мне что-то оборвалось.

— Не имею права?!.. — Я сунул ему автомат в лицо. — Не имею?!

— Не имеете права, — повторил бандит. Знал, гад, наши законы.

— Беги! — приказал я. — Беги!

Подняв руки, Пускунигис озирался, ничего не понимая.

— Убирайся, мать твою… А то на месте! — Я ударил его в живот, и бандит затрусил тяжелой рысцой.

Вскинув автомат, я, не целясь, дал очередь. Выстрелил и Скельтис. Пускунигис обмяк и свалился…

Мы готовились в обратный путь. Успокоили плачущих женщин, помогли им устроиться в амбаре и стали запрягать лошадей. Внезапно с той стороны, где лежал Пускунигис, раздался оглушительный взрыв. Рядом с ним вздыбилась земля и задымилась трава.

«Не добили гада. Гранату прозевали…» Нам со Скельтисом стало неловко глядеть друг на друга».

Альгису ни о чем не хочется думать. Стоит, смотрит на алеющее небо, но ничего не видит. Перед глазами мелькают картины прошлого, проносятся в неверном фиолетовом рассвете и исчезают…

…Он дома. После первых объятий наступают будни. Он у всех в ногах, ни к чему не может приспособиться, а через несколько дней уже подобен лишнему человеку.

Потом ходьба по разным учреждениям за пособием по болезни. Выясняется, что платить должно учреждение, где он работал, когда ранило. Больше того, оказывается, он не наемный, он доброволец.

Альгис видит себя, усталого, со стертыми ногами. Стоит перед матерью и огорченно показывает ей развалившиеся сапоги…

— Сапог и тех не могут выдать, — сокрушается мать.

Он не спорит. Прекрасно понимает: мама — вся в заботах о еде. Ей все кажется простым и несложным: нет крупы, очереди в городе — виновата власть. А старик и мальчишка — горячие защитники этой власти. Вот и мылит она обоим голову при каждом случае.

И так изо дня в день. Потом первый проблеск. Пришел Накутис, поговорил о погоде, рассказал о заграничных новостях и словно невзначай положил на стол несколько квитанций.

— Нехорошо получилось, господин Бичюс… Может, не будем ссориться.

— Это мужской разговор, — Альгис засовывает квитанции в карман и пьет принесенную Накутисом водку. — А то справки… Немцам я служу, что ли?

— Таких нужно строже держать, — говорит после ухода соседа отец. — Пусть знает, что заступник приехал. — Эти слова вмиг разрушили ту стену, которая возникла между Альгисом и домашними из-за горячей выходки у Накутисов.

Снова картины: по железнодорожной насыпи весело шагают Будрис, Машалас, Лягас и Багдонас. Они поют задорную песню и после каждого куплета кричат:

— Практика без науки слепа, а наука без практики — глуха!

— Здорово, солдаты! — приветствует Альгис вооруженных лопатами товарищей. — Куда направляетесь?

— Удобрения грузить. Деньжат надобно позарез.

— Да ведь ночь на носу.