«Кто это? — пронзила меня мысль, и только потом я боязливо осмотрелся. — Неизвестный солдат? Бандит? Невинно пострадавший мирный человек? Почему он здесь? За что его? Неужели такие вот кости укладывают в гроб, торжественно хоронят в могиле и потом в их честь жгут вечный огонь? Ведь это не культ умерших, не культ героев, ведь это культ человеческого безумия!»

На ветхой материи я увидел позеленевший кусочек металла. Комсомольский значок! Меня резануло по сердцу, словно я опознал останки.

«Не такой уж неизвестный. Он комсомолец. Он прекрасно знал, зачем его сюда привели. Но значка не снял! — Я взглянул на пистолет, и мне стало невообразимо стыдно. — А я-то из-за чего? Чего этим достигну? Он здесь, у болота, был один, в окружении врагов, но не поддался. Он мог отречься… вымолить прощение… сорвать этот значок, перейти к бандитам… Почему он этого не сделал? Может быть, это и есть тот взрыв, о котором люди будут говорить веками…

Да, это взрыв, это огонь, который будет гореть в сердцах людей и никогда не угаснет. Это свет, который будет светить его товарищам. Такое должно повергнуть в страх и врагов!»

Я не слышал ни гудков машины, ни криков шофера…

«Неизвестных солдат нет. Это прекрасно знали даже убийцы. Они боялись правды. Они испугались света, поэтому прятались в вонючем болоте. А он, он не прятался. У него было за что умирать…»

Я поднял пистолет и три раза выстрелил вверх. Это был салют в честь комсомольца, павшего в борьбе за правое дело.

Неизвестных воинов нет! Если человек не знает, зачем надел шинель, он не воин. Ему некого защищать.

— Что я наделала! — раздался совсем недалеко отчаянный голос Раи.

Шофер схватил меня за руку, но сразу же отпустил. Он понял, почему я стрелял, и снял шапку. Опустившись на колено, я снял значок и долго тер его о рукав гимнастерки.

— Поехали! — сказал я. — Надо сообщить.

Назавтра, оставив Раю на попечение Валанчюса, я еще по росе прибыл в Дегесяй. Передал книги, а потом признался Альгису:

— Знаешь, вышло так, что я подложил тебе свинью. Чепуху разную написал в характеристике.

— Дело твое, — равнодушно пожал плечами Альгис.

— Нет, я серьезно.

— Я тоже серьезно. И пошел ты к черту. Там работают умные люди, они поймут, если все это высосано из пальца.

— А если не поймут?

Бичюс заволновался, покраснел, несколько раз мотнул головой. Потом крепко зажмурил глаза, постоял, сжав кулаки, и опять улыбнулся.

— Ну, столько-то нагородить ты не мог.

— Я написал, что твой дядя в Бразилии, что ты дружишь с дочерью бывшего директора департамента…

— Все это правда.

— Я бы не стал писать, но Даунорас раздул, а его справка каким-то образом сохранилась в твоем деле. Если можешь, прости.

— Я бы на твоем месте тоже все написал. Там нужны чистые люди.

— Дай руку, я им все напишу и объясню.

— Дело твое. — Но руки он мне не подал. — Что ж, плохие новости закаляют характер. Спасибо и на этом. Намаюнас говорил, что временное поражение куда лучше временной победы. Он военный и поэтому значительно больше разбирается в тактике, чем мы с тобой. — Альгис ушел.

Я понял, что мое признание его страшно обидело, но он постарался не показать виду. Я теперь ничем не мог ему помочь. А честно признаться меня вынуждал найденный в лесу комсомольский значок. Его я и теперь ношу на груди.

Все же нужен вечный огонь на кладбище. На каждом перекрестке. Нужен не погибшим, а живым! Пусть дрожат негодяи, вспоминая о людях, надевших шинели.

А зачем я надел шинель?»

Непроглядная ночь. Тихо. Все спит. Одни только думы блуждают во мраке без преград. Побывав мыслями в космосе, в других мирах, облетев всю Галактику, Альгис вернулся к своим товарищам.

«По моему предложению народные защитники избрали секретарем комсомольской организации Шкему, как самого грамотного в отряде. Уже назавтра он пришел ко мне со всякими планами и предложениями. Мне понравилось его усердие, но я старался не выказывать этого, вел себя как можно сдержаннее. К концу разговора Шкема пожаловался:

— В нашем отряде шесть стариков. Все ничего, только Скельтис какой-то чудной: крестится, ладанку к прикладу прибил. Ни богу свечка ни черту кочерга.

— Если ему так удобнее бить бандитов — пусть. Кроме того, он не комсомолец.

Новоиспеченный секретарь поморщился, ему не понравилось мое равнодушие. Однако продолжал обвинять Йонаса.

— Отказался стоять на посту на базарной площади.

— Почему?

— Говорит, я солдат, а не мясник.

И мне не нравилось это обыкновение — выставлять тела убитых бандитов на площади. Свое мнение об этом я высказывал начальнику.

— Приказ, — коротко пояснил тогда он.

— Нехороший это приказ.

— Я подумаю, — поморщился он. — Подумаю!

А теперь передо мной сидел Шкема и с глубочайшим убеждением требовал наказывать тех, кто не покоряется этому приказу.

— Дальше! — Я невольно повысил голос.

— Вы одалживали ему деньги?

— Одалживал.

— Он их отнес в костел.

— Это его дело. Я не ставил никаких условий.

— Да… Но если бы вы знали для чего, не одолжили бы.

— Ну? — Я встал с места.

— Он по тем двум бандитам панихиду заказал.

— Не может быть! — Я снова сел.

— Проверьте.

Это была неприятная новость. Она заставляла подозревать товарища, спасшего мне жизнь. Она переворачивала вверх ногами самые добрые чувства к этому человеку. Я решил не спешить. Прошелся, искупался в пруду, хорошенько остыл. Застрелив на церковном дворе ворону, вернулся в казарму. Усадил Скельтиса за стол и долго молчал, раздумывая, с чего начать.

— Не мучайся, комсорг. Все это правда, — неожиданно сказал Скельтис и сразу выбил у меня почву из-под ног, так как я мысленно рисовал себе, как он будет защищаться, врать и выкручиваться, а я его припру к стене фактами и спрошу: «Ну, что теперь делать будем?» Но Йонас опередил меня. — Делай что хочешь, но я не мог иначе.

— Ведь это кощунство! — Я сел на край стола: в комнате был только один стул, и на нем сидел Йонас. Свернул две самокрутки. Закурили. — Ведь они всю твою семью…

— Эти… нет… — опустив голову, ответил он.

— Те — твою, эти — других. Какая разница?

— Эти дурачье. Оболванили их. За королевство Витаутаса шли.

— А откуда ты знаешь?

— Сам с ними говорил.

Это уж слишком! Я соскочил со стола, для чего-то проверил, на месте ли наган, побегал по комнате, потом подошел, вцепившись обеими руками в доски стола, подался вперед и крикнул:

— Это судом пахнет!

— Амнистия, комсорг…

— Какая к черту амнистия для народного защитника, который общается с бандитами?

— Я сегодня должен был привести их отряд, да эта перестрелка помешала. Не иначе — какое-то бандитское начальство сбило их. — Он говорил спокойно, просто, уверенно, будто речь шла о чем-то совсем обыденном. Его лицо светилось таким глубоким убеждением, что я не осмелился спорить, только спросил:

— А начальник знает?

— Разве для хорошего дела нужно разрешение начальника? — Теперь удивился он.

Разговор мне начал нравиться. Действительно, ведь мы с лесными говорили в основном на языке оружия, хотя на каждом столбе клеили плакатики об амнистии, объявленной правительством. Скельтис попытался осуществить ее без особого распоряжения.

— Слушай, Йонас, а как ты к ним попал?

— Договорился через людей и пошел. По правде, это они узнали обо мне и попросились. Я из тех мест.

— И не боялся? — Я прогнал комочек холода, щекотавший под ложечкой.

— Что тут страшного? Люди как люди.

— Ведь они могли на месте…

— Кто просится на покаяние, тот худого не замышляет…

У меня в голове забрезжил план, но я промолчал и миролюбиво спросил:

— Ну, а насчет панихиды?

Йонас глубоко затянулся, пустил носом дым и сказал:

— Есть среди них негодяи. Когда вспоминаю свою обиду, сердце кровью закипает. Но есть и такие, которых одурачили. Многие из них живут только потому, что не знают, как умереть. И не сердись, комсорг, если я иногда за душу такого дурака молитву прочту.