— Мне, конечно, не безразлично, кто будет работать на моем месте: жаль, если все труды пойдут насмарку. Что ж, Арунас так Арунас. Он парень неплохой. Одно только скажу: если хотите сделать из него работника, прежде всего позабудьте, кто его отец. Требуйте вдвое, но заставьте работать самостоятельно. Тогда будет у парня характер. Все.

Я готов был расцеловать его. Вот это парень! На ножах были, грызлись, словно два кота в мешке, а выступил прямо и честно.

Секретарь по пропаганде Даунорас процедил из-под усов:

— Не проявляет себя…

Проявить себя — это не иначе угостить его. Мало ему тех пятнадцати червонцев, что у Бичюса выпросил, так нет, еще какого-то рожна подавай. И Ближа тоже каждое слово записывает в блокнот с грифом «Секретарь горкома комсомола».

Секретарь по кадрам, партизан, двадцатипятилетний парень, похожий на девку в брюках, зардевшись, словно маков цвет, опустил ресницы и пропел:

— Арунас растет. До сих пор в отделе школ не было порядка, а теперь там хоть кое-какой учет появился, собраны листки по учету кадров, заведены личные дела на работников. И сделал это один Гайгалас, поскольку Пятрас с Валанчюсом во всем городе известны как лютые враги бумажек. Даже на активе повырывали из блокнотов все листки, чтобы потом на обложках записать только самые важные мысли ораторов.

— Ну и как? — спросил, улыбаясь, Ближа.

— Выступило шестнадцать человек, вот они шестнадцать раз и записали: «Восстановим, восстановим, восстановим…» Это значит — восстановим родной город.

Вот тебе и девка в брюках! А я еще удивлялся, как такому голубку партизаны могли винтовку доверить. Определенно в тот день все члены бюро были не такими, как обычно: лучше, умнее.

Оказывается, наш румяный секретарь — еще и чиновник, готов всех цепью приковать к своим бумажкам. Но так как он не хулил меня, я решил его тоже пригласить на ужин, который задумал на радостях, по-товарищески, без всякого расчета.

Последним встал Ближа, подвел итог:

— Тут кто-то бросил реплику, что парень, мол, не учится. Война, товарищи. Работы — завал, горы.

Ты, Пятрас, единственный среди нас учишься. Это правда. Но нехорошо по каждому поводу напоминать об этом. Что бы мы ни обсуждали, что бы ни делали, всегда ты свою песенку тянешь: «Где учишься? Почему не учишься? Надо учиться». Знаем. Не отстанем. Будем учиться.

Кто-то сказал, что Арунас не проявляет себя. Не каждый способен держаться в центре внимания, товарищ Даунорас.

Почаще о других думайте, тогда реже будет казаться, что ваш пуп является центром земли. А вот если ты не сбреешь свои кавалерийские усы, я поставлю на бюро вопрос ребром: или — или. Думай. Делай выводы.

Об Арунасе. Скромен, предан общему делу. Мы приняли его инструктором. Он не постеснялся, когда надо было работать за машинистку. Однажды я его поддел и чуть не получил сдачи. Это хорошо! Не подхалим, значит. Делаю вывод: человек, который не терпит обиды, и других не станет обижать.

Итак, предлагаю утвердить. Будет работать, учиться, втянется.

Кто за? Другие предложения есть? Нет? Порядок. Все ясно. С сегодняшнего дня товарищ Гайгалас занимает место Валанчюса на должности заведующего отделом школ. Прошу любить и жаловать. Бюро окончено.

В коридоре меня поздравляли: и те, кто критиковал, и те, кто хвалил, и те, кто смолчал. Договорились после работы собраться у меня на квартире.

Собрались. Дольше всех ждали Валанчюса. Я бегал по комнате, подвязав хозяйкин передник, угощал, жарил, потчевал и все никак нарадоваться не мог. Теперь мы равны. Заведующий отделом! Без всякой помощи, сам заработал. И в каком бою! Мы резались с Ближей, словно под Мадридом. Он все-таки замечательный парень. Ну и рванул в заключительном Даунораса, а тот стоит, будто костью подавился. В гости он пришел уже без усов. «Не проявляет себя»? Вот и проявил. Не учусь? Теперь меня и палкой не отогнать от школы!

Наконец ввалился раскрасневшийся Валанчюс, за ним шли мои родители, нагруженные свертками. Сколько было шума, смеха, шуток.

— Ты что, будешь работать в том же уезде, где мой старик? — спросил я у бывшего заведующего отделом.

— Угу, — прогудел тот, отправляя в рот кусок окорока.

— Это же великолепно! Замечательное совпадение.

— Ну, не совсем совпадение. Меня не хотели отпускать, но у твоего отца пробивная сила. Как бы там ни было, теперь я сам себе начальник, и никто меня не будет гонять по мелочам.

Во мне шевельнулось подозрение. Но начались застольные хлопоты, пришлось отбиваться от назойливой радости матери, и я обо всем забыл. Ох уж эта мама. Чего только она не навезла! Наверное, половина вязальщиц в уезде делали для ее сына носки, перчатки, безрукавки и свитеры. Костюмчика «медвежонка» только не хватало.

Разошлись после полуночи. Я помог матери убрать со стола. Она вся светилась и рассказывала — то ли мне, то ли моей квартирной хозяйке:

— Юргис теперь очень добр со мной. Наконец-то человек за ум взялся. Спокойным стал, о семье заботится…

«Шестой десяток разменяет, не так еще успокоится», — хотелось ответить матери, но постеснялся чужого человека. Боясь проспать час отъезда, Валанчюс остался ночевать. Да и ехать им в одно место: он решил поселиться у моих родителей. Старик лег со мной. Долго курил, кашлял, все не мог уснуть.

— Не надо было кофе пить, — посоветовал я.

— Многого не надо было, — признался отец. Потом пыхтел, пыхтел и выдавил: — Ну, кажется, все уладилось. Теперь полгодика сможем жить спокойно.

— Почему не больше и не меньше? — не понял я.

— Видишь ли, обязанности заведующего отделом — это уже не инструкторская карусель. Надо подольше поработать, свыкнуться, конкретную пользу комсомолу принести. Слишком спешить будешь — голова закружится.

Горящая под потолком лампочка вдруг отодвинулась, стала маленькой и мертвенно-холодной, как далекая звезда. Я почувствовал, что каждое прикосновение старика неприятно жжет, словно я касался электрического провода.

— Это моя забота, отец, и нечего тебе пускать в ход свои штучки. Ты лучше занимайся работой, матерью, а о себе я сам позабочусь, — сказал я как можно серьезнее. Во мне опять зашевелились какие-то подозрения.

Отец отшвырнул папиросу и приглушенным голосом сказал:

— Милый мой, спустишься ли ты когда-нибудь с неба на землю?

— Спущусь, когда отец перестанет присылать деньги на мелкие расходы.

— За деньги маму благодари. Я б тебе ни гроша не посылал.

Слово за слово, выяснилось, что отец намеренно сагитировал Валанчюса поехать к нему в уезд секретарем комитета комсомола и тем самым освободил для меня кресло заведующего отделом.

— А почему бы сразу не на секретарское место? — Я задыхался.

— Не торопись. Будет и секретарское. Попривыкнешь, войдешь в колею…

Я схватил его за пижаму и, не сдерживаясь больше, стал орать:

— Если тебе нравится, если нравится, проводи эксперименты над матерью, заведи себе еще несколько артисток. А в мою жизнь не лезь, не смей вмешиваться! Я думал, что честно заслужил этот пост. Думал — трудом, за эти проклятые картотеки, за всякие бумажки, которые я привел в идеальный порядок… За риск, за патрулирование по ночам, за то, что преступников ловил… Хотя б не хвалился!

Старик зажал мне рот:

— Замолчи! Валанчюс еще не спит.

— Плевать мне на твоих батраков! Я б за такие дела расстреливал. Плевать я хотел на тебя и твоего Валанчюса! Болван твой Валанчюс, дурак последний!

Он отшвырнул меня на кровать и стал хлестать по лицу.

— Ничтожество! — Удар. — Осел! — Удар. — Дурак!.. Наглец!.. Хам!..

Прибежала мама. Голова ее была смешно утыкана бумажными папильотками.

— Вы что, белены объелись?

— Напился, щенок. Видишь, что творится: на родного отца руку поднял.

Мать разрыдалась. Я молча одевался. Она пыталась удерживать меня, отнимала ботинки, брюки, кидалась к отцу. Но старик был неумолим:

— Пусть идет, черт его не возьмет. Ветерком прохватит — одумается.