— Ты своего достигнешь. Но и тогда не пытайся жить только для себя, пропадешь: таких и враги сторонятся и свои ненавидят.

— Зачем ты все это говоришь? — осмелился я наконец спросить.

— Затем, что есть истины, которые ни время, ни революция не властны изменить. Это мудрость и простота, это смелость и прямота, верность и достоинство, милосердие и мужество… Такими людьми восхищаются друзья, таких уважают враги. Будь таким, сын, а все остальное придет само собой.

Меня опять пробрала дрожь. На лице отца промелькнула улыбка.

— И хорошо, что страшно. Будешь знать, куда идешь. А в заключенье прибавлю вот что: не одному человеку, людям готовься служить, поэтому никогда не злись на всех огулом за то, что среди людей всякие встречаются.

Это был первый, но не последний наш разговор такого рода. И как горько, что больше их не будет. Но было бы куда горше, если б их вовсе не было».

Арунас проснулся весь в поту. Пошевелился — вроде немного легче. Закурил. Однако, боясь поджечь солому, плюнул на краснеющий огонек и принялся устраиваться поудобнее. На дворе стояла предутренняя тишина. Короеды монотонно грызли дерево. Потекли невеселые мысли.

«И что меня дернуло ввязаться в эти чертовы прятки? Провались этот Намаюнас вместе с бандитами и со всеми своими засадами, — злился Арунас, трогая пылающий лоб. Температура не спадала. — Чего доброго, грипп не на шутку уложит меня на лопатки. Надо проглотить еще несколько таблеток, пусть прочистят кровь, пока сижу здесь, в соломе. Потом, может, придется и в болоте киснуть, и в грязи валяться». Он вынул пакетик и второпях просыпал таблетки.

«Проклятье! И надо же… Ну и олух. Поищи-ка теперь… иголку в сене». Со злостью отшвырнув пустой пакетик, Арунас плотнее обмотал шарф вокруг шеи, доверху застегнул шинель и, засунув руки глубоко в рукава, снова прилег.

«Все это дурацкое состязание с Бичюсом. Пропади он пропадом… Нет, оба они должны убедиться, что и я не лыком шит; могут они — могу и я. Если… А для чего мне тягаться с ними? Пусть себе ловят бандитов, а я и без этого найду чем заняться.

Да, не зря, видно, говорится: дурная голова ногам покоя не дает. Попарился бы в баньке, горячего чайку с водочкой попил и лежал бы теперь в постели под двумя одеялами — чертовски хорошее лекарство от любого гриппа. Пропотеешь — и поутру просыпаешься легкий такой, будто вновь на свет родился. И аппетит дьявольский. Замечательно! А если еще горячего молока с медом…

Неужто придется проторчать здесь все рождество? В деревне к таким праздникам пирогов — горы, пива — море и самогон рекой течет… А закуски сколько! Какой бы ни был достаток — хозяин все равно если не свинью забьет, так курице голову свернет. А слижики[7] с маковым молоком? Объеденье, язык проглотить можно… Бичюс, тот нос воротит. Как же — атеистом прикидывается. А мне все равно… Я по святому писанию: что изо рта — грех, а что в рот — то в землю… Люблю повеселиться, особенно пожрать. Кажется, сам маршал стрибуков Намаюнас так шутит.

Да, товарищ лейтенант, будет и на вашей улице праздник! Это ночное бдение без премии не обойдется, не будь я сыном Гайгаласа. Ну, а когда деньги есть — каждый день праздник. Как вернусь, надо будет черкнуть комсомольцам, чтобы вечер антирелигиозный организовали, в пику церковникам. Ну, а тогда попируем! Всем чертям тошно станет. Только бы девушки сговорчивее были. Надо думать, не все такие глупые, как эти невесты Бичюса.

Не-ет, стоп! Красный свет. Что касается Люды — все ясно, а вот еврейскую принцессу я ему сам уступил. Постой, где же мы встретились с ней в первый раз? А-а! Во дворце профсоюзов. Ближа шел читать лекцию по случаю какой-то победы на фронте, я сопровождал его. В дверях стоял двухметровый верзила. Покрикивал, словно на батраков, даже девушек толкал, невежа. К нему подошла черноволосая тихая девушка и улыбнулась, как старому знакомому. Он схватил ее за руку:

— Контрамарка?

— Вы сказали, что узнаете меня.

— Привет от старых штиблет, — осклабился верзила.

— Зачем вы так некрасиво шутите? — еще улыбалась девушка.

На дверь навалился новый отряд молодежи.

— Не мешай, отойди, — геркулес в американском пиджаке оттолкнул девушку и опять растянул толстые губы в наглой ухмылке. — Сходи к маме за деньгами, га-га-га! — Глупая шутка вызвала смех лишь у него самого.

— Почему вам доставляет удовольствие обижать людей? — Девушка отстранилась и не знала, как ей быть.

Тогда подошел я.

— Почему не пускаешь? — Я сунул ему под нос удостоверение. Подобным образом не раз приходилось укрощать таких ублюдков.

— Товарищ представитель, это какое-то недоразумение…

— Слушай, детка, знаешь ли ты, что я могу тебе надолго испортить биографию?

— Да я пошутил, товарищ…

— Как жеребец, только хамы так заигрывают с девушками, дубина, — сказал я ему и пропустил девушку. — Она со мной.

— Я не знал.

— Тебе и не обязательно знать.

Мы вошли. Девушка смотрела на меня с любопытством. Но в ее черных глазах не было благодарности. Вдруг она сказала:

— Вы такой хороший и такой злой.

— Диалектика. Борьба противоположностей.

— Я бы не хотела, чтобы вы из-за контрамарки портили этому человеку биографию.

— На всех не угодишь… Служба…

Она постояла задумчиво у стены возле самого входа, потом спросила:

— А как портят биографию?

Я рассмеялся так громко, что половина слушателей попереглянулась. После доклада танцевали, хотя она почти не умела. Шутили. Мне чертовски везло: от каждого моего веселого словца девушка хохотала до слез. После ухода Ближи я остался хозяином вечера. Устроители танцев буквально плясали вокруг меня, а этот саженный кретин, грохая по паркету разношенными ботинками сорок последнего размера, все извинялся:

— Больше этого не будет, честное слово…

Нагнал я на него страху тогда, но в конце вечера простил.

Позже моя новая знакомая назвала свое имя и призналась, что учится машинописи.

«Рая», — у меня екнуло сердце, но дело было не в ней. Появилась возможность избавиться от осточертевшего мне печатания на машинке. Поэтому я воскликнул:

— Да ведь ты настоящий клад! — и тут же потащил ее в комитет, представил секретарю по кадрам: — Вот тебе квалифицированная машинистка.

Хотя время было позднее, в кабинете сидели почти все члены комитета — что-то обсуждали. Ближа велел Рае приходить на работу на следующий же день. Так окончились мои двойные обязанности: я стал только инструктором, она — машинисткой.

На радостях я пошел провожать ее. Она что-то говорила про гетто, о погибших родителях, рассказывала о каком-то спасителе враче, заменившем ей отца. А мне было неловко оттого, что она еврейка. Я не националист, но все же…

Я бережно вел ее под руку. Густые красивые волосы девушки касались моего лица, от них приятно пахло свежестью. Потом я перестал думать о постороннем, склонился к ней и вздохнул:

— Какой замечательный запах.

Рая рассмеялась и объяснила, что это ромашка или еще что-то вроде этого. Я не удержался, обнял ее и крепко-крепко поцеловал. Она остановилась, оттолкнула меня и испуганно спросила:

— Зачем вы так?

Я рассмеялся. Она еще больше испугалась, робко огляделась и снова спросила, только более настойчиво и сердито:

— Зачем вы это сделали?

А я смеялся:

— Вот чудачка! Зачем парень целует девушку? Видно, так надо. Не мы первые, не мы последние. Ваш спаситель об этом больше знает, он ведь врач.

— Это очень некрасиво.

— Не стану спорить. Со стороны не смотрел, но, должен признаться, приятно, — и попробовал еще раз поцеловать.

Она стояла, опустив руки, и не защищалась. Платок сбился на шею. Мне показалось, что я целую неживого человека, — столько в ней было равнодушия и презрения.

— Зачем вы это делаете? — спросила она в третий раз. — Вы бесстыдник и негодяй. — Она заплакала злыми слезами. — Неужели я похожа на такую, с которой можно делать, что вздумается?