Славянские комитеты старались в первую очередь послать офицеров, как специально выходивших в отставку, так и отставных. Комитеты выдавали подъемные: офицерам — 200–250 рублей, рядовым — 100 рублей и, кроме того, обеспечивали им бесплатный проезд по железной дороге до границы. В Белграде офицеры получали оружие и обмундирование — синюю куртку и шапочку и уходили на фронт. В Сербию было направлено около 700–800 русских офицеров, в основном людей мужественных и храбрых. Один турецкий полковник, возвратившийся с театра военных действий в Константинополь, так выразился о русских офицерах-добровольцах: «Таких воинов я не видывал, они всегда впереди своих солдат с обнаженной шашкой, нередко с непокрытой головой, бросаются в свалку, нанося жестокие удары направо и налево. Один восторженный вид их должен воодушевить солдат. О, если бы у нас были такие офицеры!»[46]

Важное значение имела медицинская помощь. В декабре 1875 г. в Черногорию выехал один из первых санитарных отрядов Российского общества Красного Креста. Русские медики организовали госпиталь в Цетинье и лазарет в Грахове. Небольшая группа врачей находилась в Дубровнике для помощи беженцам. На следующий год в Черногории были открыты новые лазареты. Руководил ими профессор Медико-хирургической академии Н. В. Склифосовский. «Между русским врачом и черногорцем, — писал он, — установились отношения, при которых всякий совет первого принимался с полным доверием»[47]. В сентябре 1876 г. в Черногории работало 14 врачей, 13 фельдшеров, 12 сестер милосердия.

В Сербии сначала работал санитарный отряд, возглавляемый известным врачом С. П. Боткиным. Затем туда стали прибывать новые отряды из разных городов России. В госпиталях Белграда работали врачи Киевского и Московского санитарных отрядов, в Делиграде — медики из Новгорода, в Крагуеваце — из Рязани, в Ягодине — из Харькова. Большую помощь оказал санитарный отряд Дерптского университета. Российским обществом Красного Креста в Сербию было направлено 115 врачей, 4 провизора, 118 сестер милосердия, 41 студент и 78 фельдшеров. Затраты Общества Красного Креста на помощь раненым и больным патриотам Сербии и Черногории составили около 700 тыс. рублей.

В добровольческом движении, как и в сборе пожертвований, решающую роль играли трудящиеся города и деревни. По словам князя В. П. Мещерского, чем ниже был общественный слой, тем сильнее проявлялось стремление вступить в ряды добровольцев[48]. Царский агент, следивший за деятельностью Петербургского славянского комитета, сообщал, что комитет осаждается крестьянами, пришедшими на заработки в Петербург. «Конечно, — отмечал он, — большинство получают отказ, некоторые же с замечательной энергией добиваются исполнения своей заветной цели»[49].

Когда царю стали известны случаи отправки в Сербию крестьян в качестве добровольцев и формирования в некоторых городах так называемых народных дружин, отношение его к славянским комитетам изменилось. В августе 1876 г. обер-прокурор Синода граф Д. А. Толстой посетил «Славянский базар» и заявил Пороховщикову, что, по его мнению, которое разделяет и государь, добровольцы и вся эта «кутерьма» вызваны на свет «подспудными, противообщественными силами»[50]. Царское правительство стало ограничивать деятельность славянских комитетов и предприняло ряд мер для ослабления народного движения помощи южным славянам. Было запрещено формирование народных дружин и манифестации при проводах добровольцев. Но добровольческое движение уже приняло массовый характер и не хотело умещаться в рамках официального курса.

Южные славяне с огромной благодарностью восприняли помощь России в их национально-освободительной борьбе. Но они хорошо понимали, что без прямой вооруженной поддержки со стороны русского народа им не одолеть такого сильного врага, каким была Османская империя. Поэтому все надежды на избавление от гнета иноземных захватчиков народы Балкан, особенно болгарский народ, связывали с приходом русской армии. Так, в обращении болгарских женщин к русским женщинам от 7 (19) ноября 1876 г. говорилось: «Милые русские сестры!.. Просим вас выразить нашу искренность и преданность русскому народу, на который мы смотрим, как на единственного нашего освободителя и избавителя; уверьте его с нашей стороны, что мы готовы принести и остальных сынов наших в жертву на поле битвы, если только русские батальоны явятся у пределов Болгарии»[51].

Русское правительство заявило о своей поддержке восставших славян, так как речь шла о традиционном влиянии России в странах Балканского полуострова. Но позиция правительства была двойственной, ибо оно испытывало страх перед активностью трудящихся масс, вызванной событиями на Балканах, и стремилось ее приглушить. В сентябре 1876 г. Д. А. Милютин отмечал в дневнике: «Ясно, что во всем этом деле движения волонтеров в Сербию сам государь действовал двойственно»[52]. Народное движение в поддержку славян оказывало большое влияние на принятие царизмом решений в восточном вопросе. В придворных кругах господствовало убеждение, что двойственное отношение царя к событиям на Балканах и в стране может привести лишь к усилению революционных настроений. В октябре 1876 г. наследник престола Александр Александрович — в будущем Александр III — писал своему наставнику К. П. Победоносцеву, что если правительство не возьмет в свои руки движение помощи южным славянам, «то бог знает, что из этого выйдет и чем оно может кончиться»[53].

При дворе образовалась своего рода «партия действия» во главе с Александром Александровичем. К ней принадлежали К. П. Победоносцев, великий князь Константин Николаевич и императрица Мария Александровна. Они настаивали на войне с Турцией во имя освобождения братьев славян, считая, что это приведет к «единению царя с народом» и укрепит царизм в борьбе с растущим революционным движением.

За войну особенно ратовали панслависты. Осуждая колебания правительства, они требовали проведения более жесткого курса в отношении Османской империи, выступали с далеко идущими захватническими планами на Балканах. Лидер славянофилов И. С. Аксаков в речи в июне 1876 г. в Москве заявил: «Братья наши в Турции должны быть освобождены; сама Турция должна прекратить существование. Россия имеет право занять Константинополь, так как свобода проливов для нее — вопрос жизненной важности»[54].

Но в правящих кругах сознавали, что для осуществления панславистских планов у России нет ни сил, ни союзников. В 70-х годах XIX в. в силу слабости и международной изоляции царизм не помышлял о захвате проливов и Константинополя. Он стремился лишь вернуть утерянное в результате поражения в Крымской войне, укрепить свое влияние на Балканах. И правительство Александра II открыто заявило, что у него нет никаких захватнических планов на Балканском полуострове.

Русский посол в Турции Н. П. Игнатьев считал, что восточная политика России должна быть направлена на полную отмену Парижского договора, обеспечение для русских судов свободного выхода в Средиземное море, русский контроль над Константинополем и проливами путем образования на Балканах самостоятельных государств, связанных с Россией политическим и торговым договорами. Поскольку прямой захват Константинополя и проливов повлек бы за собой большие жертвы, Игнатьев считал целесообразным временно «отказаться от мысли открытого господства на Босфоре»[55]. В одном из писем к русскому послу в Лондоне П. А. Шувалову канцлер А. М. Горчаков сообщал, что у русского правительства для захвата Суэца и Египта нет «ни интереса, ни желания, ни средств», а Константинополь и проливы «в данный момент… также недоступны нам»[56].