Трудности доставки материалов и топлива, каменистый грунт не позволяли построить удобные землянки. «Эти землянки, вырытые по склонам гор, представляли собою нечто ужасное, — вспоминает Бороздин. — Когда в них ютились люди (обыкновенно столько, сколько могло уместиться на полу, тело вплотную к телу), делалось довольно тепло. Тогда стены и потолок начинали «отходить», отовсюду просачивалась влага, и через два-три часа люди лежали в воде. Промокшие до костей, они выходили на мороз, и… можно себе представить, что они должны были перечувствовать в это время. Случалось, что оттаявшие пласты земли обрушивались на спящих, и тогда людей приходилось откапывать, причем нередко извлекали посиневшие трупы»[197]. Участник войны Л. Н. Соболев писал: «Ни в одной траншее огня развести нельзя; одежда всех офицеров и солдат изображает из себя сплошную ледяную кору (например, башлыков развязать нельзя; при попытке сделать это — куски его отваливаются)»[198]. Он называет «шипкинское сидение» эпопеей русского солдата и приводит отрывок из донесения полковника М. Л. Духонина, коменданта горы Николая, от 17 (29) декабря 1877 г., в котором, по его мнению, дана самая верная картина той непрерывной драмы, которая происходила на Шипке. «В ночь с 16 на 17-е поднялась снежная буря, достигшая на верхних скалах горы Николая степени урагана. Батальоны 55-го и 56-го пехотных полков поднялись на гору с величайшими затруднениями гуськом; проводники едва могли отыскать среди снежной бури свои ложементы и довести роты… Возвращаясь по смене, 1-я рота 55-го полка в полном составе была свалена вихрем ветра и покатилась. Люди, кое-как удерживая друг друга, поднялись…»[199]. Такие бураны на Шипке бывали довольно часто. Во время вьюг и метелей нередко отказывали ружья. Командиры подразделений доносили: «При настоящих сильных морозах затруднительно стрелять из рун<ей Бердана; курок не спускается и дает осечку; масло застывает, затворы приходится вынимать и держать в кармане»[200].

Тяжелые условия привели и огромному росту заболеваемости, частым обморожениям, что значительно снижало боеспособность войск. Так, например, в 24-й пехотной дивизии за время двухмесячного «шипкинского сидения» полки потеряли (не считая убитых и раненых): Иркутский полк — 46,3 процента личного состава, Енисейский полк — 65 процентов, Красноярский полк — 59 процентов, что в среднем по дивизии составило 56 процентов. Дивизия была признана небоеспособной, отведена в тыл для переформирования и до конца войны участия в боевых действиях не принимала.

Начальник дивизии генерал К. И. Гершельман был типичным представителем реакционных царских военачальников. Он требовал, чтобы солдаты были одеты «щегольски», как в мирное время. «Эта дивизия, — писал Бороздин, — считалась почти равной гвардии, ее командир был близок ко двору и, посылая своих солдат на Шипкинский перевал, он рекомендовал офицерам «не нежить нижних чипов и показать шипкинцам, как должен вести себя настоящий солдат». Они и показали. Солдаты 24-й дивизии прибыли на Шипку, одетые в франтоватые мундиры и тонкие, чуть ли не лаковые сапоги. Офицеры презрительно глядели на коренных защитников перевала, одетых неуклюже, нередко смешно, грязных, иногда немытых и нечесаных. Когда началась тяжелая пора, «гвардейцы», как сначала прозвали солдат 24-й дивизии, возбуждали общую жалость. Им запрещали кутаться, башлыки позволяли надевать только во время стояния на часах, обертывание чем-нибудь ног вменялось в преступление, собираться около кухонь, безусловно, не дозволялось и т. д…. На позициях, занятых «гвардейцами», дело доходило до трагизма. Бывали случаи: разводящий унтер-офицер идет по постам со сменой. Часовой стоит у бруствера, по положению, с ружьем на плече. Смена подходит к нему вплотную, он не шевелится. Унтер-офицер окликает его: «Часовой! Ты спишь?» В ответ — гробовое молчание. «Эй! Проснись!» Унтер-офицер толкает часового, и на ледяной пол падает труп, с характерным хрустом замороженного мяса. Однажды оказалось, что всю западную позицию охраняли… трупы»[201]. В. И. Немирович-Данченко, участвовавший в войне в качестве военного корреспондента, сообщал: «В убогом соборе Габрово… лежали ряды солдат 24-й дивизии. Это были замерзнувшие мученики Шипки… Замерзнувшие потому, что о них никто не думал, потому что их жизнь никому не была дорога. Шаркунам, фразерам, карьеристам не было дела до этих сотен наших… тружеников»[202].

Аналогичная картина наблюдалась и в других частях Шипкинского отряда. За период обороны боевые потери составили 4 тыс. человек, а потери госпитализированными больными и обмороженными за то же время — около 11 тыс. человек[203]. Основные причины потерь заключались в бездушном отношении к солдату царских генералов. В штабе Дунайской армии мало интересовались тем, что происходило на Шипке. Царь и его приближенные ничего не предприняли, чтобы облегчить участь русских героев. Военный министр Д. А. Милютин мог лишь с горечью записать в дневнике о неутешительном положении на Шипке: «…в горах уже выпал снег, а наши бедные солдаты совершенно оборваны»[204].

И хотя русские солдаты испытывали невероятные лишения, в донесениях Радецкого главнокомандующему неизменно повторялась успокоительная фраза: «На Шипке все спокойно». Она навела художника В. В. Верещагина на мысль написать картину. Живописец изобразил одинокую фигуру часового в шинели и башлыке, замерзающего под снежным бураном. «На Шипке все спокойно…»

Оборона Шипкинского перевала продолжалась около полугода — с 7 (19) июля по 28 декабря 1877 г. (11 января 1878 г.). Русские в тесном содружестве с болгарами отразили многочисленные атаки превосходящего противника, выдержали интенсивный артиллерийский обстрел, перенесли испытания суровой горной зимы и в конечном счете удержали перевал. Они с честью выполнили задачу стратегического значения, не допустив прорыва армии Сулеймана-паши в Северную Болгарию. Тем самым были созданы благоприятные условия для продолжения борьбы за Плевну, а также для последующего наступления Дунайской армии за Балканы и Константинополю. Оборона Шипки вошла в историю как символ мужества и героизма воинов России и Болгарии, их тесного братства по оружию. В районе боев воздвигнут памятник русским солдатам и болгарским ополченцам, павшим в совместной борьбе против османских захватчиков. «Здесь, на Шипке, возвышающейся в сердце Стара-Планины, в сердце Болгарии, — сказал Тодор Живков, — русская и болгарская кровь смешались, чтобы спаять навеки, наперекор всем бурям и стихиям времени, болгаро-русскую дружбу, болгаро-русское братство»[205].

К началу осени 1877 г. русская армия, действовавшая на Балканском театре, оказалась в лучшем положении, чем противник. Несмотря на неудачу двух атак на Плевну, она отразила попытку турок возвратить горные перевалы. Провалилось наступление султанских войск против Рущукского отряда. На театр военных действий подошло подкрепление — 4-й армейский корпус. Русское командование направило его к Плевне.

К этому времени в борьбу совместно с русской армией активно включились румынские войска. Фактически боевое содружество вооруженных сил России и Румынии началось еще раньше. В частности, в операциях по уничтожению турецкой военной флотилии на Дунае участвовали четыре румынских военных судна, тесно взаимодействуя с русскими кораблями. Во время форсирования Дуная румынская артиллерия вела огонь по позициям противника на правом берегу реки. Румынские артиллеристы совместно с русскими подвергли обстрелу Никополь, когда войска Криденера атаковали город, а два пехотных румынских полка с левого берега открыли огонь по турецким войскам, пытавшимся отступить от крепости. Румынские санитары участвовали в транспортировке раненых русских солдат из Никополя в тыловые госпитали.