— Сын, — объявил Шаэн и, приложив ладонь ко рту, крикнул во весь голос: — Эй, Саша!
— Эгей! — раздалось в ответ.
— Кончай работать, иди гостей принимать!..
Между стволами деревьев вскоре показался мальчик-крепыш с топором, по-взрослому закинутым за пояс. Ничего, что рукоятка топора волочилась по земле. Он на это не обращал внимания. И был он вооружен. На правом плече висела деревянная винтовка, понимай «мосени», на левом — другая деревяшка, изображающая оружье бог весть какой марки, и, конечно же, патронташи, покрывшие худую грудь крест-накрест. Тот, кого назвали Сашей, был ужасно страшным не только для нас, но, должно быть, и для всех птиц и зверей. Шел он важный, степенный, погромыхивая грозной амуницией. А вообще он был очень похож на отца. Отцовское в нем было и в губах, и в линии щек, во всем складе лица, уже обретшего характер. Вот если бы не эта надутость и важность, портившие в нем и схожесть с отцом, и добрые черты лица…
Шурша прошлогодней листвой, лесной оборотень медленно приближался к нам, всеми мерами набивая себе цену. Из худого треха на правой ноге выглядывал палец.
Саша подошел близко, высокомерно измерил каждого из нас с ног до головы, хмуро буркнул отцу:
— Мать была… Просила зайти домой, как только придешь.
— А зачем я ей? Небось соскучилась? — шутливо спросил Шаэн.
— Не знаю, — мрачно отбрил Саша, — в амурных делах я неуч, стригунок.
— Злой какой! — рассмеялся Шаэн.
Он щелкнул сына по носу и обернулся к нам:
— Ну, вы знакомьтесь тут, а я на минутку домой загляну.
Шаэн ушел.
Саша осмотрелся по сторонам, снял картуз, достал оттуда табак, смастерил самокрутку, затянулся и сейчас же закашлялся, подавившись дымом.
— А вишапы тут есть? — задохнувшись от любопытства, спросил Сурен.
— В этих дебрях чего не насмотришься! — важно ответил Саша, посасывая цигарку. — Тут им самое житье…
— Ты их видел? Говорят, они человечью кровь пьют, ребячьим мясом питаются… Как же они тебя не трогают? — забрасывали мы Сашу вопросами.
А он, чувствуя растущий интерес к своей особе, все больше разжигал наше любопытство уклончивыми ответами:
— Леший их знает, чем они питаются! Может, им шамайки да селедки больше нравятся. Отец вон говорит, что все это попы выдумали. А мне все равно. Плюю я на этих вишапов.
— И ты их совсем-совсем не боишься? Хоть самой что ни есть темной ночью? — волновался пуще всех трусливый Сурен.
Саша вынул изо рта цигарку, сплюнул сквозь зубы, растер плевок худым носком треха и сказал важно:
— А я их вот так!
Через минуту мы сидели на подгнившем дереве и, затаив дыхание, слушали рассказы Саши о необыкновенных лесных тайнах.
— А мы здесь не только уголь рубаем, и блоху подковать можем.
— Так и блоху можете подковать? — ахнули мы, веря в каждое слово лесного чародея. Мы тогда не знали переносного смысла этого выражения.
Стемнело. В деревне зажглись огни. Птиц больше не было слышно. Только запоздалый дятел бил по дереву.
— Хотите, я вам покажу, как мы уголь делаем? — вдруг предложил Саша.
— Покажи, покажи! — раздалось со всех сторон.
Саша медленно поднялся, заткнул топор за пояс, бросил тоном старшего:
— Пошли!
Посреди леса мы увидели зеленый шатер. Неподалеку от него темнела яма, оттуда шел удушливый запах гари.
— Вот наша шахта, — сказал Саша, показывая на яму. — А рабочие — я да отец.
— Много ли угля нарубишь в такой дыре! — высокомерно, оглядывая яму, сказал Васак.
— Ваших горшков, хоть собери со всей деревни, не хватит, чтобы расплатиться за наш уголь!
— Брешешь, — не выдержал Аво. — Если вы такие богатеи, почему у тебя трехи в дырах?
— Что ж с этого! — спокойно возразил Саша. — Один мальчик бедным был, а потом королем стал. Мне об этом отец в книжке читал.
— Ну, угольный король, зови гостей хлеба-соли откушать, — раздался вдруг голос сзади.
Шаэн стоял за нами и смеялся. Саша сразу притих, спрятавшись за чью-то спину. Шаэн развернул узел, который он держал в руке, достал оттуда черный хлеб, разломал его и дал нам по куску.
— Дядя Шаэн, — робко спросил Сурен, — а нам можно посмотреть, как вы уголь рубаете?
— Отчего же! Можно, — ответил Шаэн. — Только насчет шахты Саша наврал. Какие мы шахтеры? Просто угольщики. И не рубаем мы уголь, а из дерева выжигаем.
Мы подошли к месту, где лежали сваленные деревья. Шаэн вынул из-за пояса топор и начал рубить их на поленья. Расколотые дрова мы стаскивали и сваливали в яму.
Кончив рубить, Шаэн подошел к яме, спрыгнул в нее, плеснул на поленья керосином и чиркнул спичкой. Сырое дерево шипело, чадило едким дымом, выпуская белую шипучую смолу на месте среза. Юркий огонек бегал по веткам, взвихривая облачко трескучих искр и дыма.
Когда дрова занялись, Шаэн взял лопату и стал засыпать полуобгорелые, почерневшие поленья песком, как виноградные лозы осенью. Через несколько дней их выкопают, и уголь готов — настоящий древесный уголь.
Уже смеркалось, когда мы покинули лес. Саша провожал нас почти до самой нашей деревни. И был совсем другой, простой, добрый, из оборотня превратившись в заправского побратима. По дороге он вдруг сказал:
— А мы вовсе не угольщики.
— А кто же? — удивились мы.
Оглядевшись, Саша таинственно сообщил:
— Политические.
— А это что, разбойники? — с завистью воскликнул Аво.
Сразу угадав, какую нам бросил «косточку», Саша снова заважничал, пуще разжигая наше любопытство.
— Не-ет.
— Дашнаки? — не унимались мы.
— Не-ет.
— Гнчакисты?
— Не-ет. Вот еще!
— Арменаканы?
Саша покачал головой.
— Так кто же?
— Я сам не знаю, — признался Саша и вдруг, испугавшись своих слов, насторожился. — Смотрите не выдайте. А то нас повесят…
Мы поклялись сохранить услышанное в тайне.
— А насчет вишапов я наврал! — крикнул он нам вслед, помахивая шапкой. — Они только для дураков. Приходите еще, не бойтесь!
*
Азиза в войну с гимназистами мы не впутывали. Не следовало этого делать. Азиз все-таки азербайджанец, по-иному могло быть растолковано его участие. Затем, хотел бы знать, как это Азиз выступит против гимназистов, если у его хозяина, Согомона-аги, в доме целых три гимназиста? Живоглот Согомон-ага так и ждет от подопечного такой милости. Впрочем, и без милости Азизу достается предостаточно, по горло сыт. Вот воистину, чтобы этого живоглота черти смолой насытили, как он Азиза своими милостями.
Не знаю, с чего это вдруг всегда веселый, склонный к шутке Азиз начал терять вкус к улыбке. На наши вопросы отвечал односложно и неохотно.
Я знал, как раззадорить Азиза, и сказал, намеренно поддев его:
— Что ты, Азиз, словно аршин проглотил! Какая муха тебя укусила?
Я ждал очередной шутки, словесного выверта, но вместо слов он выразительно посмотрел на меня. Не склонен был сегодня шутить.
Однажды Азиз спросил:
— Арсен, это правда, что скоро меня и отца убьют?
Я вспомнил слова деда и ответил его словами:
— Нет, неправда, Азиз! Это тебе не пятый год. Знаем, кого бить. Азербайджанцы нам не враги.
А кого будем бить, я так и не сказал, потому что сам не знал, на кого намекал тогда дед.
Азиз отрешенно улыбнулся. Выражение беспечного безразличия, разлитого по его лицу, сменилось беспредельным ужасом. На ресницах даже блеснули слезы.
— Врешь, врешь, — сквозь горькие всхлипы говорил он. — Я знаю, нас убьют. Я слышал, как Согомон-ага с Вартазаром шушукались. Они говорили, что всех азербайджанцев надо вырезать.
Лица Азиза мы не видели. Оно было повернуто куда-то в сторону. Мы молча, растерянно смотрели на узкую спину, каждая косточка которой ясно угадывалась под рубашкой. Азиз плакал. Мы никогда не видели его плачущим.
— Это их нужно вырезать! — горячо воскликнул я и обнял подрагивающие плечи товарища. — Не бойся, Азиз! Никто не посмеет вас пальцем тронуть. Не плачь, Азиз, успокойся! — говорил я и сам плакал вместе с ним.