— Сын, — объявил Шаэн и, приложив ладонь ко рту, крикнул во весь голос: — Эй, Саша!

— Эгей! — раздалось в ответ.

— Кончай работать, иди гостей принимать!..

Между стволами деревьев вскоре показался мальчик-крепыш с топором, по-взрослому закинутым за пояс. Ничего, что рукоятка топора волочилась по земле. Он на это не обращал внимания. И был он вооружен. На правом плече висела деревянная винтовка, понимай «мосени», на левом — другая деревяшка, изображающая оружье бог весть какой марки, и, конечно же, патронташи, покрывшие худую грудь крест-накрест. Тот, кого назвали Сашей, был ужасно страшным не только для нас, но, должно быть, и для всех птиц и зверей. Шел он важный, степенный, погромыхивая грозной амуницией. А вообще он был очень похож на отца. Отцовское в нем было и в губах, и в линии щек, во всем складе лица, уже обретшего характер. Вот если бы не эта надутость и важность, портившие в нем и схожесть с отцом, и добрые черты лица…

Шурша прошлогодней листвой, лесной оборотень медленно приближался к нам, всеми мерами набивая себе цену. Из худого треха на правой ноге выглядывал палец.

Саша подошел близко, высокомерно измерил каждого из нас с ног до головы, хмуро буркнул отцу:

— Мать была… Просила зайти домой, как только придешь.

— А зачем я ей? Небось соскучилась? — шутливо спросил Шаэн.

— Не знаю, — мрачно отбрил Саша, — в амурных делах я неуч, стригунок.

— Злой какой! — рассмеялся Шаэн.

Он щелкнул сына по носу и обернулся к нам:

— Ну, вы знакомьтесь тут, а я на минутку домой загляну.

Шаэн ушел.

Саша осмотрелся по сторонам, снял картуз, достал оттуда табак, смастерил самокрутку, затянулся и сейчас же закашлялся, подавившись дымом.

— А вишапы тут есть? — задохнувшись от любопытства, спросил Сурен.

— В этих дебрях чего не насмотришься! — важно ответил Саша, посасывая цигарку. — Тут им самое житье…

— Ты их видел? Говорят, они человечью кровь пьют, ребячьим мясом питаются… Как же они тебя не трогают? — забрасывали мы Сашу вопросами.

А он, чувствуя растущий интерес к своей особе, все больше разжигал наше любопытство уклончивыми ответами:

— Леший их знает, чем они питаются! Может, им шамайки да селедки больше нравятся. Отец вон говорит, что все это попы выдумали. А мне все равно. Плюю я на этих вишапов.

— И ты их совсем-совсем не боишься? Хоть самой что ни есть темной ночью? — волновался пуще всех трусливый Сурен.

Саша вынул изо рта цигарку, сплюнул сквозь зубы, растер плевок худым носком треха и сказал важно:

— А я их вот так!

Через минуту мы сидели на подгнившем дереве и, затаив дыхание, слушали рассказы Саши о необыкновенных лесных тайнах.

— А мы здесь не только уголь рубаем, и блоху подковать можем.

— Так и блоху можете подковать? — ахнули мы, веря в каждое слово лесного чародея. Мы тогда не знали переносного смысла этого выражения.

Стемнело. В деревне зажглись огни. Птиц больше не было слышно. Только запоздалый дятел бил по дереву.

— Хотите, я вам покажу, как мы уголь делаем? — вдруг предложил Саша.

— Покажи, покажи! — раздалось со всех сторон.

Саша медленно поднялся, заткнул топор за пояс, бросил тоном старшего:

— Пошли!

Посреди леса мы увидели зеленый шатер. Неподалеку от него темнела яма, оттуда шел удушливый запах гари.

— Вот наша шахта, — сказал Саша, показывая на яму. — А рабочие — я да отец.

— Много ли угля нарубишь в такой дыре! — высокомерно, оглядывая яму, сказал Васак.

— Ваших горшков, хоть собери со всей деревни, не хватит, чтобы расплатиться за наш уголь!

— Брешешь, — не выдержал Аво. — Если вы такие богатеи, почему у тебя трехи в дырах?

— Что ж с этого! — спокойно возразил Саша. — Один мальчик бедным был, а потом королем стал. Мне об этом отец в книжке читал.

— Ну, угольный король, зови гостей хлеба-соли откушать, — раздался вдруг голос сзади.

Шаэн стоял за нами и смеялся. Саша сразу притих, спрятавшись за чью-то спину. Шаэн развернул узел, который он держал в руке, достал оттуда черный хлеб, разломал его и дал нам по куску.

— Дядя Шаэн, — робко спросил Сурен, — а нам можно посмотреть, как вы уголь рубаете?

— Отчего же! Можно, — ответил Шаэн. — Только насчет шахты Саша наврал. Какие мы шахтеры? Просто угольщики. И не рубаем мы уголь, а из дерева выжигаем.

Мы подошли к месту, где лежали сваленные деревья. Шаэн вынул из-за пояса топор и начал рубить их на поленья. Расколотые дрова мы стаскивали и сваливали в яму.

Кончив рубить, Шаэн подошел к яме, спрыгнул в нее, плеснул на поленья керосином и чиркнул спичкой. Сырое дерево шипело, чадило едким дымом, выпуская белую шипучую смолу на месте среза. Юркий огонек бегал по веткам, взвихривая облачко трескучих искр и дыма.

Когда дрова занялись, Шаэн взял лопату и стал засыпать полуобгорелые, почерневшие поленья песком, как виноградные лозы осенью. Через несколько дней их выкопают, и уголь готов — настоящий древесный уголь.

Уже смеркалось, когда мы покинули лес. Саша провожал нас почти до самой нашей деревни. И был совсем другой, простой, добрый, из оборотня превратившись в заправского побратима. По дороге он вдруг сказал:

— А мы вовсе не угольщики.

— А кто же? — удивились мы.

Оглядевшись, Саша таинственно сообщил:

— Политические.

— А это что, разбойники? — с завистью воскликнул Аво.

Сразу угадав, какую нам бросил «косточку», Саша снова заважничал, пуще разжигая наше любопытство.

— Не-ет.

— Дашнаки? — не унимались мы.

— Не-ет.

— Гнчакисты?

— Не-ет. Вот еще!

— Арменаканы?

Саша покачал головой.

— Так кто же?

— Я сам не знаю, — признался Саша и вдруг, испугавшись своих слов, насторожился. — Смотрите не выдайте. А то нас повесят…

Мы поклялись сохранить услышанное в тайне.

— А насчет вишапов я наврал! — крикнул он нам вслед, помахивая шапкой. — Они только для дураков. Приходите еще, не бойтесь!

Азиза в войну с гимназистами мы не впутывали. Не следовало этого делать. Азиз все-таки азербайджанец, по-иному могло быть растолковано его участие. Затем, хотел бы знать, как это Азиз выступит против гимназистов, если у его хозяина, Согомона-аги, в доме целых три гимназиста? Живоглот Согомон-ага так и ждет от подопечного такой милости. Впрочем, и без милости Азизу достается предостаточно, по горло сыт. Вот воистину, чтобы этого живоглота черти смолой насытили, как он Азиза своими милостями.

Не знаю, с чего это вдруг всегда веселый, склонный к шутке Азиз начал терять вкус к улыбке. На наши вопросы отвечал односложно и неохотно.

Я знал, как раззадорить Азиза, и сказал, намеренно поддев его:

— Что ты, Азиз, словно аршин проглотил! Какая муха тебя укусила?

Я ждал очередной шутки, словесного выверта, но вместо слов он выразительно посмотрел на меня. Не склонен был сегодня шутить.

Однажды Азиз спросил:

— Арсен, это правда, что скоро меня и отца убьют?

Я вспомнил слова деда и ответил его словами:

— Нет, неправда, Азиз! Это тебе не пятый год. Знаем, кого бить. Азербайджанцы нам не враги.

А кого будем бить, я так и не сказал, потому что сам не знал, на кого намекал тогда дед.

Азиз отрешенно улыбнулся. Выражение беспечного безразличия, разлитого по его лицу, сменилось беспредельным ужасом. На ресницах даже блеснули слезы.

— Врешь, врешь, — сквозь горькие всхлипы говорил он. — Я знаю, нас убьют. Я слышал, как Согомон-ага с Вартазаром шушукались. Они говорили, что всех азербайджанцев надо вырезать.

Лица Азиза мы не видели. Оно было повернуто куда-то в сторону. Мы молча, растерянно смотрели на узкую спину, каждая косточка которой ясно угадывалась под рубашкой. Азиз плакал. Мы никогда не видели его плачущим.

— Это их нужно вырезать! — горячо воскликнул я и обнял подрагивающие плечи товарища. — Не бойся, Азиз! Никто не посмеет вас пальцем тронуть. Не плачь, Азиз, успокойся! — говорил я и сам плакал вместе с ним.