— Бух! Бух! — раздалось совсем близко, и над кустами ракитника поднялся дымок.

— Селим охотится, — сказал другой мальчик, по кличке Кёр-оглы. Потом добавил: — Сын Абдуллы-бека.

Мы бросились в кусты и оттуда, чтобы быть не замеченными, стали наблюдать за охотником.

Мальчик, носивший имя Кёр-оглы, как потом выяснилось, был отчаянный трус, Сурик номер два, а такая кличка дана ему для храбрости. Стыдно же под таким именем оставаться трусом.

Все бы хорошо, если б не Кёр-оглы, вдруг давший деру.

— Куда ты, Максуд? — обеспокоился Али.

Максуд — это мальчик, который носил кличку Кёр-оглы.

— Подальше от греха. А то, чего доброго, этот косоглазый вместо птицы попадет в меня.

— Уж в тебя. Нужен ты, дурило, ему.

— Пуля не спрашивает, нужен я ему или не нужен.

— Беги. Беги. Только зря, зайчик, тебе дали прозвище Кёр-оглы, только позоришь это имя.

Но Максуд не услышал всех слов Али. Со всех ног он бежал прочь.

Ну Сурен. Вылитый Сурен!

Снова раздался выстрел. По косогору, то скрываясь, то вспыхивая шерстью в просветах кустарника, бежала собака. В зубах у нее был зажат черный комок, должно быть кышкылдак.

Селим стоял на открытом месте и заряжал ружье. Теперь мы хорошо видели его круглое лицо, оживленное румянцем, и черные выпуклые глаза.

Взяв у собаки убитую птицу, он прицепил ее к поясу. Охота кончилась. Пересчитав добычу и, видимо, оставшись доволен, Селим, насвистывая, стал спускаться по тропинке к селу. Ружье, очень похожее на винчестер Хорена, качалось за его широкой спиной.

На Али страшно было смотреть: мстительно прищуренные глаза, сжатые кулаки, искаженное яростью лицо. Он закрыл один глаз, а другим, сузившимся, злым, немигающим, следил за ним, как заправский охотник, плавно перенося «мушку» за передвигающейся дичью. В руках он держал уже заряженные пращи. Долго целился, пока не пустил камень. Селим вскрикнул: камень угодил прямо в ягодицу.

В ярости Селим кинулся сначала в одну, потом в другую сторону и, не увидев никого, два раза выстрелил в воздух. Потом поспешно, трусливо оглядываясь по сторонам, убрался восвояси, поглаживая ушибленное место ниже пояса.

— Это тебе за отца, собака! — как заклинание, прошептал Али и дрожащими от нервного озноба руками убрал рогатку в карман.

Однажды на тропинке гончаров дед лицом к лицу столкнулся с Апетом. Тот шел из гончарной, подбадривая семенившего перед ним нагруженного осла. Из мешков, перекинутых через спину животного, торчали горлышки кувшинов, еще пахнувшие свежей гарью после обжига.

— Добрый день, — учтиво приложив руку к груди, поклонился Апет.

Дед не ответил на поклон. Повернувшись спиной, он опустился на корточки и стал возиться с трехом.

Апет подошел и встал перед дедом. Дед мой небольшого роста, Апет и того меньше. С маленьким, усохшим черным лицом и белой бородой, будто приклеенной к подбородку.

— Уста Оан, — сказал Апет, обращаясь к деду, — я слышал, ты на меня в обиде. Твоя честность в делах и умение обжигать кувшины известны всему краю. Но и я в нечестных делах не замешан. Свой хлеб, как тебе известно, добываю собственным потом. Отчего нам не жить с тобой в мире и дружбе?

Дед, не поднимая головы, холодно бросил:

— Две сабли в одни ножны не войдут. В улье двум маткам не бывать.

— Но мы с тобой не пчелы и не сабли, а гончары, уста Оан, — попробовал отшутиться Апет.

— Гончар гончару рознь! — отрезал дед. — Я с тобой никаких дел иметь не желаю, ступай своей дорогой.

Война между стариками особенно разгорелась после того, как угольщик Шаэн, оставшись в деревне, заночевал не у нас, как всегда, а у Апета.

Дед гордился, когда кто-нибудь, оставаясь на ночь в деревне, выбирал для ночлега наш дом. После каждого такого случая дед только и говорил что о новом госте. Сидя на камне возле ворот или находясь на шенамаче [32], где по вечерам собирались мужчины часок-другой потолковать перед сном, он непременно затевал разговор о недавнем госте, восхваляя и расписывая его несомненные достоинства.

— А вчера у меня был Адиль. Вот это богач! Вартазар просто щенок перед ним.

Или:

— Недавно гостил у меня Симон из Нинги. Нет, таких кувшинов, как у Симона, не сыскать во всем мире. Подумайте только, губернатор покупает у него кувшины!

Особенно хвалил дед угольщика Шаэна:

— Ну, этот хоть и не богат, да зато умен.

Когда Шаэн приходил к нам, дед бегал то на сеновал за сеном для осла, то к соседям выпрашивать штоф вина.

А вечером, когда Апет, возвращаясь из гончарной, проезжал мимо нашего дома, дед нарочно кричал на весь двор, чтобы было слышно на улице:

— Дочь Наури, зарежь-ка большого петуха, а я сбегаю в погреб за вином. Сегодня у нас будет гостить Шаэн.

Но однажды Апет перехитрил деда. Пока дед распоряжался насчет петуха и вина, Апет встретил Шаэна у самых наших ворот и прямо из-под носа деда увел его к себе.

Дед принял это как новую обиду и целый вечер ворчал:

— Ну и пусть! Подумаешь, большая птица! У меня, слава богу, и не такие гости бывали!

Но обида была кровная. Дед себе места не находил.

На следующий день, вечером, когда Апет, загромоздив колючим хворостом вход в гончарную, отправился домой, дед позвал нас к себе и начал издалека:

— Дорога ли вам, дети, честь нашего дома?

Столь серьезный разговор был нам непривычен, но мы закивали головами.

Аво даже выпалил:

— Она свята для нас, дед, как молоко матери.

— Аминь! — сказал дед и перекрестился. — Вы знаете, конечно, что этот человек, — он показал пальцем на удаляющегося Апета, — заслоняет нам солнце.

— Знаем, — мы снова закивали головами, хотя решительно не могли понять, почему Апет заслоняет нам солнце.

Дед откашлялся, осмотрелся и понизил голос до шепота:

— Надо сделать так, чтобы он стал посмешищем для всех, чтобы люди надрывали животы со смеху, глядя на кувшины его обжига. Можете?

— Можем… Для этого надо подмешать ему в глину побольше песку, и тогда готовый кувшин рассыплется на плече, как шар одуванчика, — перебивая друг друга, пообещали мы.

— Молодцы! — коротко похвалил дед.

Дед перекинул через плечо хурджин и, что-то напевая себе под нос, ушел восвояси. Через минуту, подгоняя впереди себя осла, отправился домой и Апет. У деда Апета была привычка, подбадривая палкой осла, разговаривать с ним в пути как с человеком. Раньше это нас забавляло, мы не пропускали случая, чтобы не увязаться за ними, не подслушать этот разговор. Ведь интересно же знать, о чем они говорят. А вдруг осел понимает Апета и отвечает ему?

Но сегодня мы пропустили их мимо без особого интереса. Пусть обольщается старик перед ослом своими кувшинами, не возрадуется им завтра. Такое мы ему устроим. Больше задаваться не будет.

Апет прошел мимо куста, за которым мы притаились в ожидании удобного момента, чтобы привести в исполнение данное деду слово. Прошел, не заметив нас. Шел он, по обыкновению, беседуя с ослом, громко вразумляя его, сердясь и увещевая, не подозревая о грозящей ему беде.

Когда он скрылся за поворотом тропинки, мы с Аво осторожно выбрались из-за куста и направились к гончарной Апета. Аво нашел спрятанные деревянные вилы и стал осторожно освобождать вход от колючек. Наконец вход был очищен. Но когда хотели перейти к делу, исполнить задуманное, оказалось, что впопыхах забыли прихватить с собой приготовленную торбу с песком, и побежали за ней. Подойдя ближе, мы вдруг увидели Васака, копошившегося возле нашей гончарной. Он так усердно работал вилами, очищая вход, что не заметил, как мы подкрались к нему.

— Что делаешь, собака?

Васак отпрянул в сторону, как ужаленный, но, завидев свои вилы в наших руках, сразу понял все.

— А вы что делали?

Искра была брошена.

Как бойцовые петухи, мы кинулись друг на друга, тяжело дыша и замахиваясь вилами, но драка все же не состоялась. Мы слишком любили друг друга, чтобы так легко пожертвовать своей дружбой. Выручил Аво: