‒ Сэр, нам нужно обсудить несколько моментов. Мы с Себастианом беспокоились. Никому из нас не удалось найти достаточно информации о ней. Какой бы информацией вы не владели, нам о ней не сообщали, и это ваше дело, мы понимаем эт…

Правой рукой я рассекаю воздух, тут же прекращая нарекания Эндрю.

‒ Отец Хизер Маккензи, Хит Маккензи, был ведущим следователем, который инициировал расследование моей причастности к исчезновению одиннадцати женщин в тот день, когда Аманда Роббинс покончила с собой с тем чертовым письмом в кулаке. Единственная причина, по которой меня никогда не привлекали к допросу, так это потому, что у них не хватало доказательств, кроме одиннадцати негладких фото с туманными сообщениями на обратной стороне, которые намекали, что я именно тот, кто стоит за исчезновением женщин. Все, что Себастиан смог бы найти через свои связи в центре обеспечения безопасности, так это то, что каждая фотография высылалась в течение первой недели, как каждая из девушек пропадала.

После того, как я выдерживаю паузу, позволяя своим словам дойти до них, я продолжаю говорить только, когда вижу осознание моей ситуации по ошеломленному выражению лиц обоих мужчин.

‒ Хизер в моей жизни только потому, что следовала по стопам своего отца. Как вы знаете, мы с ней провели бурный год, сражаясь как друг с другом, так и с чувствами, которые испытывали, и при этом пытаясь понять, куда все это нас приведет в итоге. На данный момент все, что я могу вам сказать: мы с ней поженимся, как только ее раны заживут. Эндрю, либо ты, либо Себастиан завтра с утра первым же делом позвони моему адвокату и назначь встречу. Мое завещание нужно пересмотреть.

Я ударяюсь локтями о стол, когда пропускаю волосы сквозь пальцы и зажимаю их в кулак, удерживая приподнятую голову в руках.

‒ Сэр, я… Вы просто прервали выполнение миссии, потому что нашли связку роз, лепестки которых не были повреждены, вы уверены, что размышляете достаточно здраво, чтобы внести изменения в свое завещание и включить в него женщину, которая лишь прервала вашу жизнь…

‒ Она беременна. ‒ Я даже не могу найти силы, чтобы взглянуть на него или Себастиана, когда произношу эти слова.

Оба мужчины молчат, именно такой реакции я и ожидал от своего заявления.

После нескольких минут молчания, первым в себя приходит Эндрю, и начинает говорить.

‒ Черт, даже не знаю, что сказать, а уж тем более, что ответить на все это, Роман. Поздравляю?

Я вздыхаю, прежде чем откинуться на спинку стула.

‒ Я не знаю. Поздравлять или, черт возьми, какого лешего мне теперь делать? Я не могу избавиться от всех троих дядей своей дочери, не так ли?

Оба мужчины слегка трясут своими головами и произносят в унисон:

‒ Нет.

‒ Вот именно. Теперь вы понимаете, почему крайне важно, чтобы мы поженились, как только ее раны затянутся.

‒ Могу я… говорить откровенно, мистер Пейн? ‒ Я киваю Себастиану, чтобы тот продолжал. ‒ Ее братья, вы позволите им посещения?

‒ Твою ж мать. ‒ Я закрываю глаза и сжимаю переносицу, в то время как пытаюсь найти ответ.

‒ Роман. Если вы собираетесь это сделать, на самом деле сделать. Жениться на Хизер, сделать ее своей супругой, или даже стать отцом, вы правда понимаете, что эта «игра в плен», которую вы вели, не сможет продолжаться. ‒ Наши с Эндрю взгляды встречаются, когда он произносит последние слова.

Проклятая матерь Божья. Я ненавижу отвратительные мысли, пульсирующие в моем сознании.

Хизер моя и только моя; если я впущу ее братьев в наши жизни, в нашу святыню, которая и так балансирует на тонкой грани, я, в конечном итоге, потеряю ее.

Тревога так не похожа ни на что из того, что я ощущал прежде, растекается по моим венам и разжигает мой гнев лишь сильнее.

‒ Почему? ‒ спрашиваю я, обращая свой взгляд к нему через весь стол между мной и двумя мужчинами.

‒ Сэр, вы создадите семью. Для этого, потребуются обе ваши семьи. Неужели вы не понимаете?

Я гляжу на Себастиана, когда его слова, наконец, доходят до моего разума, тела и души, пронзая их. Понятия не имею, как заключить этот брак, не вовлекая ее братьев.

Я знаю, что могу сказать ей, что это невозможно. Но эта тугая проволока, которую я проложу, превратится в лезвие ножа. С первой ночи во Франции Хизер не просто отталкивает меня, она попросту сдалась.

‒ Да. Конечно же, я понимаю. По-твоему я что, неотесанный болван? ‒ кричу я на Себастиана.

Долорес тихо стучит в открытую дверь кабинета, прежде чем войти с подносом чая. Ее взгляд ни на секунду не отрывается от подноса. Налив мне чашку чая, и добавив в него кубик сахара, она ставит ее и кладет серебряную чайную ложку передо мной. Она поворачивается, медленно присаживается на кресло напротив меня, и прочищает горло, прежде чем тихо заговорить.

‒ Мистер Пейн, вы позволите?

Я киваю один раз, помешивая свой чай, а затем делаю глоток.

‒ Я помалкиваю, когда Мак поблизости. Если честно, мне кажется, что бедное дитя думает, будто я немая. Но это тут ни при чем. Не зная точно, в какой роли она выступает, как вы ее рассматриваете, как верного друга или врага, я решила, что будет лучше молчать. А кто бы не хотел рассказать что-нибудь немому? Мистер Пейн, со всем уважением, я была на вашей стороне, относясь к вам, как к родному, была вам другом и наемным работником еще с момента, как вас поставил на колени полицейский. Месяцами я умоляла вас разрешить ей самую малость из нужд, по которым, как я обнаружила, она грустила изо дня в день. Дайте ей свежий воздух, к которому она стремится. Позвольте ей ощутить дождь на своем лице, как кожа купается в солнце, пока ее не стягивает и гусиная кожа не покрывает все тело. И ради всего святого, верните ей семью. Разве она не заслужила это своими поступками и очевидной преданностью, сэр?

Я провожу рукой по лицу, прежде чем поднять взгляд на нее.

‒ Я обещал ей свободу. Но я никогда не обещал ей даже некое подобие публичной свободы.

‒ Роман, единственное, что я могу с уверенностью сказать, ‒ она вас любит. И будет прискорбно, если вы не подавите в себе то жестокое давление, с которым так прекрасно управляете ее жизнью. И в итоге, вы медленно погубите не только ее любовь к вам, но и саму ее сущность, которая так отчаянно подпитывает вас. Дайте ей свободу. Позвольте видеться с братьями. Знаю, вы не хотите этого делать, но прошу вас, не дайте своей гордыне уничтожить ваше счастье, сэр.

Хизер

Когда я просыпаюсь от боли, пронзающей все мое тело, я сдерживаю рвущийся из меня всхлип прежде, чем разум будет способен справиться, скрыться от ничтожной реалии моей жизни.

Слезы струятся из уголков моих глаз и, прежде чем я беру себя в руки, беря эмоции под контроль, я чувствую, как постель прогибается под весом Романа, и он говорит спокойным голосом:

‒ Сейчас. Вот, держи, открой рот. ‒ Не колеблясь ни минуты, я размыкаю уста и чувствую вкус двух горьких таблеток. ‒ Это перкоцет, думаю нужно выпить две. Сейчас я дам воды. ‒ Он дает соломинку, и я сжимаю ее губами. ‒ Пей воду через соломинку, скажешь, как будешь готова, мышка.

Я делаю два небольших глотка и проглатываю таблетки.

‒ Я хочу, чтобы ты оставалась сегодня в постели. Вечером я приду, приготовлю ужин, и мы вместе поедим в гостиной.

Не открывая глаз, я продолжаю хранить молчание в надежде, что если буду игнорировать его, то он покинет комнату.

‒ Я попросил Долорес приготовить омлет и сделать несколько тостов, сказав, что именно это ты обожаешь на завтрак. Как считаешь, когда лекарства начнут действовать, сможешь сесть и немного поесть?

Я по-прежнему храню молчание.

‒ Ты ведь не думаешь, что я и дальше буду поощрять твое дурное поведение безнаказанно. Когда я задаю вопрос, потрудись отвечать на него.

Когда мой живот урчит, он улыбается.

‒ Так и быть, на этот раз я приму это за ответ. Но только один единственный раз.