Но сейчас она ошибается. Совершенно точно ошибается, выдавая мои чувства за любовь. Невозможно полюбить человека за такой короткий срок. И невозможно полюбить того, кто однажды тебя разочаровал, превратившись в монстр на глазах.

— А что, если этот человек, которого ты чувствуешь, окажется жестоким чудовищем? — мой вопрос звучит с вызовом и заметной нервозностью, я сама не ожидаю, что позволяю себе разговаривать с бабушкой в таком тоне и за собственной досадой не замечаю, как меня уносит все дальше. — Что, если он не видит ничего вокруг и в каждом прохожем находит своего врага? Я только одного понять не могу, почему ты этого до сих пор не заметила? Почему считаешь его положительным персонажем?

Бабушка вскидывает брови, отодвигает от себя кружку и прожигает меня уже серьезным взглядом, под которым я прихожу в замешательство и краснею от неловкости, в которой себя ощущаю.

— Я так понимаю, мы сейчас говорим про Павла? — ее взгляд смягчается, и я киваю, стараясь молча подавить в себе эту неожиданную атаку негодования. — Ну, во-первых - судьба не знает нашего имени и статуса, не видит границ и преград, которые чаще всего мы придумываем сами. Для неё мы все ходим под одним солнцем и дышим одинаковым воздухом. Во-вторых, — она опускает горячую ладонь на мою руку и крепко сжимает холодные пальцы, заметив мое скатывающееся вниз настроения. — Жестокими не рождаются. Жестокими становятся. И при определенных обстоятельствах, которые порой ломают не только душу, но и жизнь . Ну и в-третьих — даже в самом ожесточённом сердце всегда есть место для любви. И если ей позволить, то она разрастется, как куст дикой розы, навсегда вытеснив из души злобу и ненависть. Чувства. Вот что исцеляет человека.

Я ненадолго задумываюсь и бабушка не торопится перебивать мои мысли. Мне кажется, что сейчас в голове второй раз в жизни происходит мой личный осознанный выбор. Именно мой. Никем не продиктованный и никем не корректируемый. Первый раз я выбирала вуз для поступления, не обращая внимания на протесты и уговоры отца. И ещё ни разу об этом не пожалела.

Мне сложно объяснить, что я сейчас чувствую, а еще сложнее проговорить это. Но мне нужно понять себя прямо сейчас и заполнить ту пустоту, что сейчас разрастается внутри. И именно чувства могут наполнить ее смыслом, но только одного моего чувства будет недостаточно.

Способен ли Паша чувствовать то же, что и я? И какова вероятность того, что именно я способна вырастить этот куст дикой розы в его сердце?

Что именно заставляет мое сердце рядом с ним биться чаще? В его взгляде есть что-то такое, что пробирает до самого нутра. В нем полно решимости, силы и уверенности. Искренности, самостоятельности и честности. Я уверена в том, что он умеет заботиться и испытывать тёплые чувства, но невозможно принять только светлую сторону человека. Либо мы принимаем его целиком, со всеми его оттенками. Либо отказываемся и навсегда обрубаем в себе это желание. Мы не в силах изменить человека, но способны своими чувствами орудовать, как рубанком над деревянным полотном, сглаживая даже самые острые углы.

Почему я приехала? Для того, чтобы найти оправдание его поступкам? Но, если я пытаюсь их найти, значит, где-то глубоко внутри я его уже оправдала.

Вздыхаю и нахожу в себе решимости спросить:

— Бабушка, скажи, почему Паша оказался в детском доме? Насколько я знаю, у него есть отчим?

— Отчим - это не родная кровь. И таких случаев предостаточно, когда дети оказываются в детском доме, при наличии живых родственников. Его мать была замечательным человеком. Достойная дочь достойных родителей, но с выбором промахнулась. Ее муж оказался редкостным мерзавцем, от которого следовало ожидать чего угодно.

— Почему?

— После смерти Веры было много разбирательств, чтобы установить причину ее смерти. В заключении написали - несчастный случай, но Павел был уверен, что это было убийство. Он говорил, что это отчим столкнул ее с лестницы, но никто не воспринимал всерьёз слова тринадцатилетнего мальчика. Знаешь, а я тогда ему почему-то поверила, хоть и ничем не могла помочь. Мне было жаль его. В первые дни он был похож на маленького дикого зверька с побитой душой, который утратил доверие ко всему миру. Не каждый взрослый справится с тем, что произошло на глазах у ребёнка. Это каждого выбило бы из равновесия. Боль утраты хуже кислоты въедается в наши души и ломает каждого человека по-своему. Паша хоть и был вспыльчив, но в его поступках всегда присутствовала логика. Всю свою злобу он спускал в спортивном зале и никогда не бросался на людей без причины, поэтому, честно говоря, я не совсем понимаю, про какую жестокость и дикость ты говоришь.

— Скажи, у его отчима была фамилия Серов, да? — спрашиваю еле слышно, а внутри все переворачивается, словно за ниточки дергают.

Что, если Серов и правда причастен к смерти его матери? Как бы поступила я, оказавшись на его месте? Какого это смотреть в глаза человеку, который лишил тебя самого родного, оставив в этом мире совершено одного?

Боже мой, это же ужасно. Я и представить не могу, какую боль мог чувствовал Паша в этот момент. А я? Как вела себя я по отношению к нему?

Именно в этот момент из моего сердца куда-то делась уверенность в правильности моего выбора. И сейчас отчаянно хочется все исправить.

— Кажется, да, — морщится бабушка, убирая со стола грязную посуду. — Честно говоря, я плохо помню его фамилию, но знаю, что он не последний человек в этом городе. Но зато я прекрасно помню то, как изменился холодный взгляд мальчишки, после того, когда ты подарила ему елочную игрушку в форме колокольчика. Для него эта была не просто игрушка. Вовсе нет. Для него это был маленький кусочек надежды, который он хранил у себя в тумбочке все это время.

Кожу начинает ощутимо пощипывать, и я замираю, широко распахнув глаза. Мне требуется время, чтобы собрать буквы в слова, потому что внезапно становится тяжело не только говорить, но и дышать. Пытаюсь справиться с горячей волной, обжигающей горло и успокоить грохочущее сердце от неожиданных ярких картинок неясных воспоминаний.

— Какую елочную игрушку, ба? — по слогам выдаю слова, а сама уже складываю в голове целую картинку.

Детский дом. Канун Нового года. И невыносимо красивый мальчишка с грустными глазами, который потерял веру в чудеса.

За шумом в собственной голове, я не могу разобрать того, что продолжает говорить бабушка. Прикладываю холодные пальцы к вискам и, как в густом тумане, слышу голоса из прошлого:

— Как тебя зовут?

— Паша, а тебя?

Господи. Этого не может быть! Я была уверена в том, что он выдумал наше знакомство. Тысячу раз повторяла себе то, что это простая насмешка. Глупая шутка. Но...

— Потому что когда-то я уже называл тебе своё настоящее имя, Цветочек!

Оказывается, все это время он не шутил, и мы действительно были знакомы. Все это время он помнил меня. А я... Я нет.

Я так стремительно вскакиваю со стула, что чуть не переворачиваю стол. Хватаюсь за сумку и пытаюсь отыскать в ней свой телефон. Значок в левом верхнем углу уведомляет меня о том, что с сетью здесь глухо, и можно даже не пытаться сделать звонок.

— Господи, бабушка. Какая же я дура! Я столько всего ему наговорила. Я же не поверила ему...

— Успокойся, Колокольчик! — бабушка заботливо опускает ладонь на мою макушку и ласково гладит по волосам. — Сейчас ты все равно ничего не сделаешь. Давай ложиться спать, а завтра вместе подумаем, как исправить твою ошибку.

— Кажется, я знаю, что мне нужно делать, — я слегка отстраняюсь и задумчиво прижимаю мягкие подушечки пальцев к губам. — Скажи, а ты в этом году уже варила малиновое варенье?

Лука.

Тело ломит так, словно по мне несколько раз проехались бульдозером. Перед глазами белый потолок больничной палаты, чувствую, как в гнетущей тишине пульсируют виски и нещадно трещит голова. Ощущение, что она вот-вот расколется на две половины. Во рту до горечи сухо и, кажется, что вместо языка наждачная бумага, которая царапает небо, а в горле колючим комом стоит противная тошнота.