— Я тоже первым делом избавилась бы именно от неё, — пояснила она, двигая даму.

«Что-то не клеится беседа…» — озадачился было Кутузов, но дама протянула руку и сказала:

— Разрешите пожать вашу. Я не могу принять ваш подарок в собственность, но у меня есть дети, внуки… и, если уж начистоту, правнуки. Могу передать кому-нибудь из них. А кстати, вон в том доме открылась букинистическая лавка.

— Нет-нет… простите меня. Я хотел вам, лично, вы такая…

— А какая вам разница, кому я отдам вашу Библию? Да хоть в контейнер брошу — вы же не увидите. Не узнаете. Неужели вам небезразлично, где окончит свои дни ваша недорогая, вся в опечатках, некогда запретная книжица?

Сначала возмутился коллекционер, потом мужчина. Внезапно взъярившись, Кутузов сверкнул очами:

— Благодарю вас, мадам. Извините. Счастливого пути.

Бабуля усмехнулась, погасила последние отсветы в зрачках и двинулась, умудрённая, в сторону от Кутузова.

Профессор стоял на февральском ветру уютного проспекта, сжимая в кармане портативный томик Библии, смотрел вслед удивительной женщине, разбирающейся в сырье для самокруток, и не мог принять никакого следующего решения. Первый раунд провалился.

Артель атаманом крепка. Не делай своего хорошего, делай моё худое. Уела попа грамотка. Нога споткнётся, а голове достаётся

Магиандр опустил письмо в грязно-синий настенный ящик, худенько присыпанный умирающим снегом. «Я буду писать ей, пока не проснётся!»

«Здравствуйте, уважаемая госпожа! Какое счастье, что вы ответили!» — прочитала я.

И не смогла оторваться.

«Книга любви… Книга книг.

Ах, любовь.

Ах, книга.

Люди обожают справедливость, поэтому в мире разлита смертельная жестокость.

«Братья!..»

Кто не кричал это братьям!..

Я, братья, буду тихий, как стихи.

Кивают великие: терпи. Тебя не поймут. Тебя будут проклинать. Терпи, так надо.

Но только великие. Остальные работать не мешают. Спасибо им.

Уважаемая госпожа! Вчера я видел женщину лет пятнадцати в обществе другой, лет сорока. Репортаж прилагается. В прозе.

— Как?! Тебе нравятся мужики?

— Нравятся.

— Какие?

— Обречённые.

— Почему?

— С ними невозможно жить, но жить стоит только ради них.

— Детский лепет.

— Да. Но я не хочу гламурного буржуа.

— Почему?

— Он будет читать газету и высказывать мнение.

— А лучше — пусть поднимет паруса и откроет Америку?

— Очень хорошо. Главное — откроет.

— А есть ограничения по видам геройства?

— Да! Мой герой не должен лететь на Марс.

— Это ещё почему?

— Технология! Просто сумма технологии. Белка и Стрелка двуногая. Он же не прогонит марсиан, не привезёт золото мира, не…

— Понятно. Тебе нужен букет роз, но это розы мира.

— Желательно. Я могу сидеть у камина и смотреть на огонь. Но мой герой — стальной солдат из воинства света.

— А дети?

— Ему их не рожать. Я что, сама не рожу? Пусть бросит семя.

— Пассионарная подруга сумасшедшего. Ты накличешь себе горя. Кто будет покрывать тебя, пока он покоряет мир? Ты высохнешь от страсти, ведь ты страстная, у тебя выгорят и полопаются яичники, ведь ты не монахиня, да и у них иногда горят…

— У мира много яичников.

— Не ответ!

— Блаженство на розовом песочке, в кружевах? Ярости хочу, настоящего зверя, героя на века!

— Может, Бог устроит тебя?

— Бог дал мне огонь, я одна перед Ним!..

— Болтушка! Ещё заговори стихами!

— А что? Могу… Нянечка, дай мне ноги, я пойду потренируюсь.

— Не привыкла ещё? А ведь хорошая фирма. Вот бери, сейчас пристегнём и потопаем. На прогулочку, вот так, вот так…

Видите, я способный и наблюдательный.

Догадайтесь, кому из них сколько лет?

Уважаемая госпожа, я буду часто-часто писать вам, пока вы не согласитесь помочь нам. Я вполне себе талант и графоманю регулярно. Угроза: я завалю редакцию радио посланиями, а поскольку у вас наверняка в тонусе какой-нибудь отдел писем и перлюстрация, то вам накидают в конце концов, извините, мало не покажется. Кстати, вам понравилась моя мама? Она была у вас на днях, седенькая такая, а ведь лет ей всего ничего. Дело в том, что у нас есть ещё папа, великий учёный. А любая мама при великом папе — камикадзе, что вам известно не хуже, чем мне.

А ещё мне известно, что папа тоже написал вам письмо, я видел конверт и догадался, что адрес он списал у меня, хотя ход его мыслей на этот раз не представляется мне умопостигаемым. Мои слабые силы слишком слабы, чтобы понять, почему его так переклинило от одной-единственной новости, выслушанной за утренним чаем. Он сходит с ума, и это видно. Он, кажется, готов просить кого угодно, чтобы вообще отменили тот день, вычеркнули из календаря 18 февраля 2006 года. Он просил вас отменить февраль?

Не от хорошей жизни. Как вы понимаете, учёные редко пишут в «дорогую редакцию», и отец, естественно, впервые в жизни. Я не знаю, что вам отправил наш дебютант, но, признаюсь, чрезвычайно хочу узнать, поскольку в судьбе семьи скоро, я чувствую, произойдут перемены.

Конечно, вы будете упорно хранить его тайну, скажете про переписку и прайвеси, — принимаю. Априори я готов и к тому, что вы принципиально не пожелаете общаться со мной после моей выходки с цитатой из Кокто, но так же крепко уверяю вас: молчанием тут не обойдёшься. Ни вы, ни он, ни я, ни бедная наша мама — никто не вывернется просто так, за здорово живёшь. Я хорошо знаю своего отца. Он упорен в отстаивании. Не перечьте профессору и доктору — бессмысленно. Они все, когда карьеру делают, немного сбрендивают от важности, если можно так выразиться. Они же как дети. Им кажется — если накрыть жука ведёрком, то и нет никакого жука.

Вам всё еще интересно? Отреагируйте как-нибудь ещё раз. Ну хотите — позвоните нам домой, вот номер, вот и мой мобильный, вот мамин, папин, вот и код нашего подъезда, моя электропочта, его почта… Что ещё нужно, только скажите, отзовитесь! Мы должны спасти папу. В одиночестве он не вынесет бытия Божия. Давайте придумаем радиопередачу на вашей станции. А лучше — цикл бесед. С уважением и надеждой. Магиандр».

Утки в дудки, тараканы в барабаны. Тороватому Бог подает, а у скупого чёрт отбирает. Одной рукой собирай, другой раздавай! С тем не бранись, кому будешь кланяться. Тише ходи, святых не ушиби!

«Новая строка была толстая, как обожравшийся удав. Она всё тёрлась о бумагу, стараясь избавиться от опостылевшей выползины смысла, но смысл обезумело цеплялся за буквы хребта, усиливая конвульсии гибких мускулов синтаксиса. Строка всё яростнее тёрлась, уже беснуясь, уже вся в крови, но смысл уверенно держался за слова и не позволял витринить и манекенить себя отдельно.

Строка ползла на него из-за горизонта — откуда тут горизонт? Ах да, это воображаемая линия соединения мозга и души, конечно. Оттуда строки обычно и выползают, полные здоровых, пышущих вечностью букв. Какая мука! И всё это хорошо? Хорошо, что кончится бал, ну их, ваши свечки…»

Профессор хмурился, но человеку свойственно и нервничать, и успокаиваться. Седативная мысль: филологическая разминка прошла удачно.

«Люби ближнего, как самого. Вот и буду сегодня любить себя, хоть подучусь… Ну что ты сегодня тащишь ко мне, удавушко? Посмотри по сторонам, кому ты сегодня нужна? нужно? нужен?

Презентации суперблинов и показы расшитых валенок, и правила корпоративные, топ-менеджеры, шаманы, гламур и дискурс, будь он неладен, успех и респекты вам, — вколотило же вас, дорогие россияне, по самые шляпки, милые вы гвоздики, сырковые массы восставшие, шурупчики славного по-китайски времени. «Ибо я знаю, что по смерти моей вы развратитесь и уклонитесь от пути, который я завещал вам, и впоследствии времени постигнут вас бедствия за то, что вы будете делать зло пред очами Господа, раздражая его делами рук своих»»2.