— Я, сударыня, жутко артистичен! — он поклонился мне, помахав огромной шляпой с перьями. — Так, что сыплется золото с кружев…

— Ну да это твоё дело. Моё дело предупредить.

— А кто вас предупредил, что письма пошли по новой?

— Земля слухом полнится. Но всё точно. Гнилой у меня патриотизьмушко, пишут, не туда я народ увлекаю, неконкретна моя идейная позиция, гости какие-то подозрительные, особенно вон тот, и пошло-поехало. Есть и клакеры: звонят в прямой эфир с призывами начальству — отказать мне от места. Угрожают, хамят и ругаются.

— Вам показывали эти письма?

— А как же! Земля полнится слухом, а почтовый ящик — бумагой, а есть ещё сайты, форумы, электропочта — миллион способов создать видимость массовости! И угрозы; при непринятии мер обеспокоенные авторы посланий будут писать всё выше, выше и выше, а этого, собственно, всегда боялись начальники.

— А вы можете найти хвостик, самое начало, когда всё началось вообще? С письмами про вас? Раз вы говорите, что мама — от имени эпохи, то, значит, вы и раньше сталкивались с эпохой в этом смысле, да?

— Да, конечно. Только вряд ли мой рассказ добавит тебе любви к людям. Даже Дарвин тебя не спасёт.

— Но есть Бог… — серьёзно посмотрел на меня мальчик. — Он же попускает это. Может, надо понять, что это знак, это событие. Испытание! Надо понять! Я всегда пытаюсь понять: что это значит?

— Ага. Что значит побег твоего отца? Что значит смерть мамы? Ты уже всё понял? Видишь ли, если разбираться с анонимщиками с твоей знакоцентричной точки зрения, можно допрыгаться до такой непостижимой мелочности архангелов, что никаких людей уже не надо. А там и фатализм рядом, и уныние, и скорбь не по Богу вместо смирения.

— Откуда вы знаете, что такое смирение?

— Откуда… И знаю ли? Ну, слушай. Мне бы тоже выговориться. На радио поговорить уже невозможно.

Не вашей бы чести слушать наши речи. От учтивых слов язык не отсохнет. Скоморохова жена всегда весела

Кутузов пережил праздничные дни, томясь ожиданием, но вежливо. Тоскуя, он ни разу не взгрустнул, не заскулил, не пожаловался, говорил мелодично. Беспросветно сыпал цитатами, по любому поводу ссылался на авторитеты, да так изобильно, что Аня, уж на что девица книжная, переполненная, и та раз не выдержала: ну что ты всё на людей сваливаешь? Не человек, а гиперссылка!

— А всё уже придумано, — объяснил он. — Зачем же я буду искажать? Тем более что я всё помню наизусть, абсолютно. Я и лекции читаю с пустыми руками. Действует!

— Уверена.

И только на третий день, ближе к ночи, профессор ошеломил хозяйку нетривиальной просьбой:

— У тебя в доме есть глянцевые журналы, с девками?

— Ну наконец, и ты чего-то не знаешь в этом мире!

— Мне надо. Для работы, — серьёзно сообщил профессор.

— Главное — не перетрудиться.

Но — слово гостя закон, и Аня пошла на конюшню попросить у обслуги свежую глянцевую прессу.

Утром они сели в машину и поехали в Москву. Аня рулила молча, профессор насвистывал «Марсельезу», историческая сума многозначительно покачивалась на коленях.

Расстались у «Кропоткинской», договорились на вечер, и Аня, душа мудрая, даже не попросила Кутузова держаться трезвости. Он ласково подмигнул на прощание, девушка кивнула, всё мило, по-товарищески.

Пора сообщить, что Андрей Евгеньевич Кутузов от природы картинно красив. Высокий в меру — сто восемьдесят, серо-голубые глаза, высоколоб, тонкий нос, нежная кожа, кудри пушистые волнистые золотистые. В золоте — легкая проталинка на темени, малозаметно. Стройные ноги скакуна, длинные руки-обнимуки, королевская осанка, богатый панбархатный баритон, очаровательная улыбка со смыслами, подтекстами, переливчатая, — всё было прекрасно и скреплено системно и логично, будто рота дизайнеров-аналитиков посидела-поколдовала, не упустить бы чего-то важного. Однако владелец изумительных редкостей никогда не обращал на них своего внимания и не пользовался ими для прельщения современниц. Когда женился, тогда и успокоился: есть и есть. Надо — возляжем. Если ей надо, мы готовы — что нам, жалко? Кафедральные дамы нет-нет да и стреляли глазками, но всегда промахивались. Кутузова угощали на все праздники домашними соленьями, пирогами, наливками, а он чинно пробовал и хвалил, не зарываясь.

Его жена вседневно была уверена, что муж никуда не денется. Во-первых, ему главное — читать и размышлять. Во-вторых, всё это есть на дому. В-третьих, ему будет лень раздеваться, даже если его уломают. То бишь три веские причины открылись его жене, чтоб оставаться природной: тощенькой дурнушкой с малюсенькими бесцветными глазками, хилой гримаской вместо улыбки, каменно-фанерной спиной, короткими белесыми ногтями, напряженно-горделивой походкой.

В начальной молодости она ещё не боялась улыбаться, хотя зрелище открывалось редкое: по мясистым краям дёсенных валиков слабо виднелись короткие пеньки серых зубиков, не получивших должного развития, поскольку в челюсти не осталось места: всё заняли дёсны. Стоматологическая композиция предъявлялась при любом движении худых губ, но только ближе к сорока женщина заметила картинку в зеркале. И перестала: отменила мимику. Вообще примолкла, хотя в отношении мужа к ней годами ничего абсолютно не менялось. Надо — пожалуйста. Не надо — я книжку почитаю. Дивный был межвидовой симбиоз.

Майским утром на лавке Гоголевского бульвара сидит красивый пятидесятилетний мужчина, картинка. Описание см. выше — но прибавьте хорошую одежду известных марок, откуда-то вынутую вчера юной волшебницей. Он и не заметил, как Аня вызвала бутиковых торговцев и они, поглядев издали на гуляющего в полях мужчину, в минуту свезли на дачу всё подобающее.

Единственное — сумка. Но если взять шире — вещица стара, поношенна. Сходит за стильную, это хорошо: деталь, разумная небрежность. У сатирика Жванецкого есть концертный портфель такого же вида. Аня утвердила сумку даже под новый костюм.

Но вот чего не знала и даже подумать не могла волшебница: полночи профессор вёл активную исследовательскую работу. Его исключительной мощи память переработала весь массив новой информации, вследствие чего проснулся он глубоко просвещённым, с пониманием деталей: где и как теперь живут богатые, успешные люди столицы.

Навык оперирования неполными данными, текстология, филология, семиотика, психология творчества и прочие геодезические навыки — всё было применено наконец для диагностики жизненного контента, который, оказывается, окружал его много лет, но латентно. Паутинка в чащобе, куда ходят толстолапые. В дверь-то никто не ломился, а что там плывёт по экрану ящика — пусть сами все и разбираются.

Латентный контент московского бытия ожил сегодня ночью, овеществился, персонализировался, заговорил и многое, ох многое порассказал. Эх, не знают они, чукчи гламурные, с кем связались.

Задачи профессора облегчались двумя обстоятельствами: во-первых, тематический репертуар глянцевой прессы был устойчиво мал и строго детерминирован. Во-вторых, персонажи скользили с великолепной презентации на потрясающую презентацию, не меняя выражения лица: картины, кольца и колье, концепт-кары, косметика, музыка, бельё или гольф-поля, — они всё встречали с одинаковой благосклонностью, после чего поворачивались к фотографам и демонстрировали себя.

Кутузов за пару минут расшифровал, кто, с кем, зачем и куда ходит этой весной, а через полчаса он уже знал, кто, куда и с кем пойдёт следующей весной. За это последнее знание любой персонаж парада, очевидно, душу бы продал, но знание было эксклюзивное, эзотерическое в основном значении слова открытие профессора Кутузова, обретённое в спальном мешке, у подножия возлюбленной пирамиды, в нереальных апартаментах, куда изобретательная судьба забросила его на неопределённый срок.

Кутузов поупражнялся: закрыл глаза, открыл. Ещё разок. Замечательная память его уверенно выщёлкивала светские фамилии, адреса и стати. И линия! Главное — линия! «Героиня сексуальна, своенравна и really cool. Как и её друг. Он — свободный художник, молодой и успешный. Искать встречи с ним стоит на модных вернисажах, где его костюм — яркие ткани, идеальный крой, тонкая кожа — может поспорить с лучшими образцами contemporary art». Сначала Кутузов не понял, зачем искать встречи с молодым художником, раз он уже является другом сексуальной героини. Но потом усёк, что реально крутая — его единомысленница, единомюслинница, единогламурка. Друг и френд — не синонимы! С последним осуществляют особое взаимодействие, а не дружбу в антикварном понимании.