— Да. Да. Нет. Да.

— Шутник. Хорошо, когда дети знают историю своей родины. Молодец. Значит, тебе позвонил кто-то не научный. У отца есть что-нибудь вроде записной книжки? На обоях записывает? Он как фиксирует людей?

— Пошли посмотрим. — Васька позвал меня в кабинет, и по дороге я разглядела: обои в реперных точках — нетронутые.

На обоях Кутузов не пишет. А кстати, жаль.

Кабинет был как-то замечательно, звеняще пуст. Похоже, дубовый шкаф, оставшийся без внутренностей, всё давал и давал эхо, моля о полноте бытия.

— Без церемоний, — заявил Васька. — Ищем вместе. Обыск. Методом тыка. Всё мало-мальски пригодное для дальнейшего расследования складываем на стол. И не беспокойся, что найдёшь интимное. Не найдёшь. Роемся везде!

— Вась, а мозговой штурм перед стартом? В родительской спальне могут быть какие-нибудь бумажки, книжки, то есть мы только в кабинете будем искать? Или всё-таки — тотально?

Васька нахмурился. Родительская спальная жизнь. Он и в детстве не задумывался, как там и что там, за дверью. Данность. На двуспальной кровати уже не было покровов, унесено жизнью. Мебель. Пустыня. Горшечные растения, дружно засохшие вскоре после разворота, Васька выбросил, спальня до дна обезжизнела, и заходить туда не решался.

— Тотально, — постановил он. — И со спальни надо начать. Заначковых местечек там по минимуму.

Мы пошли в спальню, потоптались на пороге. Васька шагнул, ещё постоял, шагнул увереннее, распахнул портьеры, открыл окна, впустил городские мотивы. Посветлело, посвежело.

Я подошла к огромной кровати, просунула руку между матрацем и рамой и вытащила маленькую записную книжку. На первой обложке был вытиснен серебристый крестик.

— Ну и ну, — сказал Васька. — Я же… Не может быть.

— Вот и все чудеса. Листаем?

К нашей радости, Кутузов не шифровал записи. Наоборот, каждый телефон сопровождался указаниями, нередко адресами, ценами, — всё коллекционерское социальное богатство было сосредоточено здесь. И хозяин не взял её при побеге! Значит, покончил с темой? Всё собрано? Всё ясно? Васька немотствовал, осмысляя находку. Завалиться за матрац она не могла, очень плотно подогнаны части. Значит, она там жила. Близко к сердцу. По другую руку от жены.

— Может, он впопыхах забыл её?

— У него хорошая память, лучшая на свете, — процедил Васька. — Перейдём в кабинет, ладно?

Вернулись в кабинет. Сели. На букве «Р» нашли телефон переплётчика-реставратора со свистящим именем Сим Симыч. Подчёркнуто красным карандашом, и линия намного свежее, чем запись номера.

— Интересно, а по паспорту? — удивился Васька. — Симеон? Серафим?

— Семафор. Покумекаем, каков он по совести. Скажет нам, когда у него бывал искомый посетитель? Как будем раскрываться?

— Знаешь, ты у нас великий журналист. И голос у тебя, как известно, ангельский. Вот и давай. Звони ты, ладно?

— Мне представиться другом семьи? Нет, глупо, извини. Кстати, с неизвестным разговаривал именно ты. Голос известен только тебе. Может быть, у вас есть параллельный аппарат?

— Точно! Я буду слушать, а ты говори. Если я позвоню, да ещё как сын, это будет очень странно. Мы же с ним вроде бы намедни говорили, но и как бы не с ним. Ты скажи, тебе переплести что-то редкое надо! И тебе его рекомендовали. От Кутузова! Давай?

— Кофе — ради вдохновения — у тебя есть? — неосторожно спросила я, и Васька так зыркнул, что вдохновение само пришло. Без кофе.

Мастер переплётно-реставрационного дела Сим Симыч оказался дома, но, как ни напрягался, не припомнил клиента под такой фамилией. Он даже пошутил, что известные ему Кутузовы давно заняли почётные места в учебниках истории.

— Впрочем, если у вас что-то интересное, пожалуй, через месяц я вернусь, вы можете позвонить ещё раз, — исключительно вежливо предложил мастер.

— Мне нужно довольно срочно, — возразила я. — А в каком районе вы живёте?

Невинный вопрос неожиданно заледенил голос моего собеседника:

— Вот позвоните — я и скажу. До свидания.

Провокация, можно сказать, удалась, поскольку, задавая вопрос о районе, я смотрела прямо на его адрес, вписанный в книжку более свежими чернилами, чем телефон.

Влетел Васька, подслушивавший с кухни:

— Это он! Точно. Характерный скрипучий. И перепады те же. То вежливый, то вдруг будто с подначкой, с подозрением… Ну скажи: зачем бойцу столь мирного фронта, как реставрация и переплёт, быть загадочным и нервным?

— …и вранливым, заметь. Нота бене: он отказался признать очевидное. Слушай, Вась, а давай покрутимся около его дома? Так, погуляем наобум. Голос подсказывает — нечисто дело. У него, родимого, папенькина драгоценность, у него!

— Я тоже так думаю. Ну почему батянька не вложил в адресную книжечку фотографии!

— Зачем?

— Ну, чтоб узнать, если вдруг, этого хмыря на улице…

— Вась, а Вась, ты помнишь, где я работаю?

— Ой, правда, ты же по голосам лица угадываешь! Солнышко ты наше! — возопил Васька.

— Ну вот, будет хоть раз в жизни польза от моей многовековой журналистики! — обрадовалась я.

Васька тоже заулыбался, зашевелился. Появилась, появилась надежда. Погибнет загадка, и мы освободимся ради рутины, а трагедии пойдут себе прочь, и пусть. Хватит.

И мы поехали на «Кропоткинскую» — гулять наобум вокруг переплётчикова дома. Подбадривая Ваську, я рассказывала ему биографию мастера, привычки, семейное положение, описывала внешность — и особенно цвет бровей: коронный номер. Обычно мой аттракцион не лучшим образом действует на потребителя, вызывая сомнения, дискомфорт и прямую агрессию, но Васька сегодня был исключительно благодарный слушатель и ни разу не издал типичное для этих случаев «Ну-у-у-у!..».

Пыль столбом, дым коромыслом, — не то от таски, не то от пляски! Расходился да размайорился, что и не приступишься. Голос соловьиный, да рыло свиное. Лес по дереву не плачет

Кутузов начал волноваться. По городу шли свободно, без пробок, будто им персонально дали зелёную дорогу. Кутузов часто поглядывал по сторонам и, как назло, всё упирался в раскрашенную кошками машину. Наконец не выдержал:

— Ань, ну что этот зверинец вокруг нас вертится?

— А… ну, это, наверное, сопровождение.

— Очень своевременная шутка, — фыркнул он.

— Никаких шуток. В этой машине мои конюхи с библиографом.

— Что?!

— Да, милый друг. Беседовать с твоим шантажистом будем дружно, всем коллективом заинтересованных сторон.

— Ну и ну. Почему же ты мне не сказала?

— Ты хотел заработать свои три тысячи. И ты всё сделал сам. Молодец. А они — малюсенькая подстраховка. Мы не хотели тебе помешать ни в чём. Библиографу, кстати, с самого начала показалось, что в коллекции чего-то не хватает. Он даже сказал — «кого-то». Он очень хочет спасти твою царь-книгу.

— Интересно, как это ему показалось?

— Очень просто. Когда он складывал свою… твою пирамиду, он пережил озарение. Так и сказал мне наутро. И добавил про нехватку мраморной плиты. Понятия не имею, какие озарения бывают у строителей пирамид, никогда не строила, но факт остаётся фактом!

Аня повернула к центру. Кошачье сопровождение послушно пристроилось в пяти метрах позади.

— И что, сейчас он добровольно…

— Абсолютно добровольно! Сказал, что, спасая книгу, мы спасаем человечество.

— Оно, конечно, так, но всё-таки это моё дело.

— Тварь ты неблагодарная, — ласково заметила ему Аня. — Оно уже не только твоё дело. Люди уж извелись, глядя на твои страдания. Можно подумать, у них своих дел нет. У конюха Ивана дочка позавчера родилась. У конюха Петра мать сегодня юбилей празднует, а они мчатся за нами, потому что библиограф им всё рассказал.

— Ань, а как мы убедим их молчать? Ведь книгу-то я действительно купил на птичьем рынке. А она оказалась краденая из музея, и мой стервец информацию выставил вместе со счётом за услуги. Ты же всё понимаешь, детка. Мы в ловушке.