Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Учёный Кутузов, век свой уютно проживший в пуховой люле пикантного интеллигентского агностицизма, почуял абсолютный, ледяной ужас, которому не было никакого формального объяснения. Воздух окрест расступился, ослабив крутую сцепку молекул, попущенную физикой.

Большое изумление вошло в его дом и село за его собственный обеденный стол. Профессор, к чести сказать, поправил галстук.

В молчании, не глядя, семья дожевала завтрак и растворилась в Москве. 18 февраля 2006 года у семьи началась другая жизнь, неадекватная строгость которой смягчалась лишь призрачной надеждой на имманентную вранливость прессы.

Глава 3

Ино горько проглотишь, да сладко выплюнешь. Удаётся и червячку на веку. Пущен корабль на воду, сдан Богу на руки. Не всяка пуля по кости, иная и попусту

Ненависть, как и правда, у каждого своя: разнообразие, многоцветье, коллизии, картины мира, — сколькими шедеврами обязаны мы ненависти!

А любовь обескураживает. Любовь проста, бессюжетна и дефицитна.

У меня хобби: голоса человеческие. Мои возлюбленные шарады разгадываю неустанно, а как пошёл по эфирной России интерактив — мне устойчиво за хобби платят.

Я, дрожа над каждым голосом, как Ниро Вульф над орхидеями, работаю на радио. Годы восторга, энтузиазма и любви, радости, упоения. Включается микрофон, и поднимаешь парус — и в любовь, и плыть по бесплотным её волнам.

Голос — голограмма портрета в полный рост. Я могу по голосу определить цвет бровей слушателя, марку его велосипеда, породу собачки, социальное происхождение бабушки — что угодно.

Всё революционное мне абсолютно чуждо. Миру — мир. Кажется, именно это лежит в основе конфликта, но я могу и ошибаться.

В начале 1990-х пресса прокладывала дорогу возрождению России. Я по молодости была готова прокладывать любые дороги, но мешало маленькое недоразумение: никто не сказал — где могилка её. Когда были похороны? Я ведь вместе со всеми тут жила с самого младенчества — и не заметила никакой утраты. Россия всё время была со мной, во мне, — как же её возрождать? А людей куда девать? Неувязка.

Пятнадцать эфирных лет прожила в мире яростном, но до звёзд наполненном живой Россией, и мне было просторно. Непростительная аполитичность. Знаю, знаю, следовало бы для проформы поклеймить олигархов и прочих ксенобиотиков. Фигушки. Все мы хороши. Все до единого.

Ещё я не люблю нытиков. Как отваживаются люди ныть и скулить? Безбожники, видимо. У них всегда ночь, никогда не встаёт солнце, не щебечет утро. Биохимия мозга нытика тяжела и зловонна.

Журналисту не показано страдать над каждым словом: работа поточная, конвейер постукивает, перемолачивая бытие в информационные продукты. Я же по-дурацки страдаю над каждым словом, поскольку плохо воспитана, будто писатель: конструкцию люблю, и чтобы каждый кристаллический узел подрагивал и сиял, и всё озарялось переливчатыми смыслами. Дура.

Очень люблю видеть слова глазами, словно каждое — породистый скакун арабский, а мне доверено сохранить породу. Ушами я люблю голоса. Глазами люблю буквы, всегда приятно повидаться.

В знаменательный день, когда министру доложили об антидарвиновских открытиях новосибирцев, я разорвалась, словно мужчина какой: то ли в храм бежать и свечку ставить, то ли в магазин за бутылкой. В любом случае — щемящий, восхитительный праздник: министру доложили! Вот вам и возрождение, вот и Россия, выкусили? Всё было живо, как я и думала, и нечего тут возрожденчеством маяться. Наши люди! Молодцы новосибирцы!

У нас образовательный министр — уникум: его мозг обнажён, и вечно с подветренной стороны. Ему никто не верит, как и медицинскому, министру с удивительными глазами: смотрят кругло и прямо, как протезы, неподвижные и бегающие одновременно. По человеческой анатомии — не может быть, но это невозможное и есть у медицинского министра. Им обоим не верят живые люди. У обоих ужасные имиджмейкеры. Или хорошие?..

И поставив, и сбегав, я призадумалась: а завтра? Сегодня чуть не первополосная новость, о да, но вспомнят ли о ней завтра? Шестое чувство моё шептало седьмому: всё может быть. Подветренному министру, которому никто не верит, поспешно растолкуют: вброс, а заодно объяснят наконец про слив, манипуляцию и закон предшествования. И всё?

Исключительно интересны вбросы правды. Мне страстно хотелось видеть во вбросе слив. Министру слили не плоскую дезу, но попытку разрешить антиномию века. Будь он образован, вымок бы весь в слезах безудержного счастья. Службу спасения позвали бы в министерство: начальник тонет в слезах! Нобелевская премия новосибирцам!

Потрясающую новость огласили по всем каналам и по нашему «Патриоту», разумеется, тоже. В рядовых подборках, но шесть раз. Ровно, бесстрастно докладывая народу невероятное, информационный персонал не шелохнул ни единой бороздой-извилиной. Ни полкомментария не прозвучало вослед, ибо в редакции «Патриота» в учёных открытиях Бытия Божия никто не нуждался, доказательствами не баловался. Всё и так ясно.

Однако я, представив объём предложенной министром работы, особенно в части обсуждения «религиозной составляющей» со всеми «заинтересованными представителями» в прессе, заскулила. Мои-то программы аналитические. Новостники прочирикали, дальше пошли. Мне же тема для разгребания.

У российской прессы нет удобопонятного словесного инструментария для обсуждения «религиозной составляющей» с кем бы то ни было. Для дискуссий об этой составляющей совокупное человечество ещё не выработало лексикона.

Окинув известное мне поле, я не увидела никого, с кем завтра же по-хорошему, за круглым столом, перед лицом своих товарищей, можно покатать сей оглушительный вброс. Науке неизвестны взрослая доза и семантическое вещество дебатов о Боге и Дарвине. Спасём школьников от запредельного умственного перенапряжения!

На следующий день в редакцию принесли письмо без марки, аккуратно писанное рукой, в настоящем конверте, отправитель — Кутузов. Послание имело поэтическое содержание. Адресованное мне лично, письмо содержало именно то, что нельзя присылать именно мне: я не выношу поэтов и стихи.

Была и приписка прозой:

«В памяти магиандры нет белых пятен. И памяти нет, поскольку магиандра есть память.

Магиандры нет, однако есть магиандра».

И подпись: Магиандр.

Не понравилась мне шутка поэта Магиандра. Цветисто, хрупко, ушёл в личное, и аллитерация на пустом месте. В чём дело? По-моему, так пишут сетературу в рулинете. Нечиткое чтиво, полагающееся на восприятие. Нельзя полагаться на восприятие. Магиандр — провокатор. Нарочно бреду наслал, ясно.

Письмо не содержало никаких актуальных просьб, и я с истинно спокойной совестью положила его на полку, где хранились незаборы.

Додумав вчерашнюю новость и твёрдо решив не выступать в эфире с обсуждением головокружительной школьной участи Дарвина, пока новость не станет прошлогодней, я собралась домой, вызвала лифт и поехала на первый этаж. Лёгкая тревога покалывала душу, но я с усилием выключила сейсмограф.

В парадном подъезде редакции ко мне подошла седоватая женщина с измученным тощим лицом и решительно спросила, не знаю ли я Елену. У женщины были маленький ротик и впалые щёки.

— Знаю, — говорю. — Или мне это кажется.

— Ой, это вы! — вскричала женщина. — Я узнала вас по голосу!

— Я. Чем вам помочь?

— Вам пришло письмо со стихами?

— И с магиандрой. Языковая провокация.

— Да, это мой сын балуется. Не доверил почте, сам принес. Не обращайте внимания.

— Договорились. Ни за что.

Женщина бойко выпустила блиц-обзор десятка моих программ и потребовала начать оптовую торговлю записями, ибо народ требует.

Старая история. Многим слушателям кажется правильной мысль: пойти на рынок и купить полюбившуюся радиопрограмму. Обычно мы, журналисты, вздыхаем как можно глубокомысленнее и поднимаем взоры к небесам обитания несговорчивого начальства, дескать, не хотят финансировать выгодное начинание. Допечённый сотрудник отдела юмора, не входя в объяснения, однажды выпустил дайджест прогнозов погоды за минувшую неделю, пообещав, что воскресный эфир всегда будет включать в себя эту передачу. Небывалый успех! Фимиам и фанфары, письменно и по телефону. Сотрудник чуть не застрелился.

4
{"b":"814416","o":1}