Отец Анисий кивнул менее заметно. Пуговка носика приподнялась, будто принюхиваясь — откуда понесло?

— Скажите нашим зрителям, уважаемый отец Анисий, можно ли в этих условиях, когда мир полон зла, действительно верить в вашего Бога?

— Верить или не верить — это как вам будет угодно, сударь, — неожиданно светски ответил священник, не принимая бесцеремонного кутузовского вызова.

— Мне? — растерялся Кутузов, надеявшийся, что батюшку понесёт, как и всех его сотрудников, по обычной колее типа скорбями спасётся человек!..

— Вам. Ведь вопросы здесь задаёте вы? Значит, это интересно вам. Иначе вы не стали бы этого делать, правда? — мягко уточнил отец Анисий.

— Любой журналист говорит прежде всего от имени своей аудитории, от народа, — защитился Кутузов кусочком из одной старой университетской методички. — А вы говорите от имени Бога. У нас с вами очень похожие профессии…

— В том смысле, что глас народа — глас Божий? — улыбнулся отец Анисий обезоруживающе добродушно.

— Именно. Вы не могли бы всё-таки ответить на мой первый вопрос? — повторился Кутузов, понимая, что это уже похоже на допрос. Неловкость.

— Нет, — просто сказал священник.

За кулисами затаили дыхание: тутошние гости никогда не отказывались говорить, ибо прихожанин любого телевидения, даже кабельного, чувствует себя обязанным и готов трещать без умолку — из ложно понятой учтивости.

Хитроумному главному редактору, как мы уже говорили, было всё равно, кто на ринге. Ему была нужна драка, потому как рейтинг. Эфир с несчастными Нифаговыми поднял его уровень со дна до нормальной плюсовой температуры, требовалось укрепить, и предпосылки сложились: на красавца Кутузова запали женщины района; на сюжетный крючок подсели мужчины, крайне воодушевившиеся возможностью раскрытия столь давних, утрамбованных, закатанных в асфальт времени проступков таким очевидным и убедительным, эфирным, образом. Документальность и необыкновенная лёгкость, с которой ведущий перезакатал прекрасного банкира в совершенно иной материал, практически линчевав, да ещё руками его собственной супруги, — это зажигательно и восхитительно, и всем очень хотелось ещё разок! Это вам не вульгарные постановочные телесуды!

Минуту поглядев на беседу со священником, редактор понял, что сегодня счёт будет иной, но при любом исходе его кабельное дело уже выигрывает, ну и классно.

Отец Анисий тоже чувствовал смятение интервьюера, но, будучи христианином, не стремился побить задиру камнями. Он ждал и ни на какой «Ролекс» не поглядывал.

— Почему — нет? — удивился Кутузов. — Ведь вы проповедник, исповедник, пастырь, а души наших современников отчаянно ищут помощи квалифицированных наставников.

— Современники могут получить искомую помощь в храме. Многие получают. Невоцерковлённые — тоже Божьи твари и тоже часто получают помощь, не совсем понимая откуда, но тем не менее.

— Но ведь зло — есть? — уныло и как-то хрипло спросил Кутузов, сникая и огорчаясь неведомым напастям. Тоска подкралась по венам, остудила язык. — У меня вот… жена умерла.

Инфернальных оговорок он от себя не ожидал и ни под каким видом не собирался вклеивать в телебеседы «Шоу толка» свои личные прецеденты.

— Царство ей небесное, — перекрестился отец Анисий.

Камера добросовестно проследила за правой рукой священника и перешла на остекленевшего Кутузова, который, сам не понимая, как это возможно, медленно повторил за отцом Анисием его жест, будто ведомый.

За кулисами народ, включая и бледно-зелёного продюсера по гостям, и невозмутимого редактора, и необычайно оживлённых операторов, и остолбеневшую уборщицу, — сотворил крестное знамение, и Кутузов почувствовал, почти увидел, как осторожно вздрогнули в сочувственном порыве сердца всех, кто расслышал его скорбное признание. Никогда в жизни он не чувствовал никаких там этих единых порывов и, будучи стопроцентным эгоцентристом, даже не допускал подобного в мыслях. Неслыханно изумившись, он разволновался, задрожал и потерял нить беседы, и без того уж истончившуюся до неразличимости.

Священник понял и, давая собеседнику время отдыха, сказал:

— Ваша позиция, насколько я понял её, отражает смятение очень многих людей и, разумеется, не только наших современников. Проблеме столько же лет, сколько первородному греху, если можно говорить о летах в этом контексте.

Кутузов обратился в слух, позабыв о своей роли. Он видел, что молодая уборщица, повисшая было на плече оператора, не чуя себя, вытянулась лунным лучом и готова запеть. Её лицо излучало восторг, и это было видно, хотя в глаза Кутузову прицельно били софиты. Почему, чуть не закричал он, — почему такое волнение? Что случилось? Что такого сказал он и что сказал отец Анисий, отчего полетел весь его умысел?

— И вся коварная затея змея провалилась, — словно расслышав мысли Кутузова, отметил священник. — Как вы думаете — почему?

— Провалилась? — эхом отозвался ведущий.

— Да, затея змея провалилась. Книга книг прямо говорит нам об этом.

— Я наизусть её знаю, там нет о провале… — слабо восстал ведущий, который уже не вёл.

Пестроте реакций на это сообщение позавидовал бы любой артист: главный редактор замер, будто услышал в эфире призывы к свержению существующего строя. Уборщица светло улыбнулась и обмякла. Оператор навёл покрупнее на лицо священника, ожидая уличений, проверок по тексту и прочего. Продюсер по гостям нервически хихикнула, не поверив ушам (такой красивый мужчина, а Библию наизусть знает!); персонал студии закурил по углам. Кабельные телезрители понемногу начали звонить в студию. Один отец Анисий воспринял это сверхъестественное заявление Кутузова так мирно, будто погоду передали.

— Сейчас многие люди могут видеть нас. Надо дать телезрителям что-то полезное, иначе зачем они тратят время на смотрение! — предложил Кутузову отец Анисий.

Анжелика снова хихикнула: ведущему предлагают поработать! Ловкий парень этот отец Анисий!

— Конечно… — слабо согласился ведущий. — Многие люди вообще перестали понимать, зачем эти средства массовой информации так бурно плодятся и так никчёмно размножаются.

Кутузов был готов спрятаться на груди у священника, свернуться под рясой, укрыться под огромным блестящим крестом, золотисто-мягко лучившимся под агрессивным светом студии, — только бы скорее всё это кончилось! Правую руку жгло, и всё сильнее. Она, как чужая, бессмысленно пошевеливала пальцами.

— Отражение мира по кусочкам — попытка возвращения в полноту райского видения, когда всё было видно и слышно, и можно бесперебойно общаться с самим Богом, и ничто человеку не мешало, и не было расстояний, а вместо времени была нормальная вечность, — объяснил отец Анисий. — Сейчас, интуитивно понимая ущербность своей неотмоленной дуальности, человек лихорадочно создаёт каналы и канальчики, чтобы купно восстановить былое поле непрерывистой благости и красоты. Технологическая революция, при всей своей заполошной бессмысленности, один-единственный настоящий смысл всё-таки содержит. Вся эта жадная мировая деятельность по производству никому, казалось бы, уже не нужных информационных продуктов, всё это кипение креативности, — это наш общий крик и порыв к Нему. Мозаично-калейдоскопичный, неосмысляемо переполненный поток информации обрушает любую личную попытку понять его, но не стоит и пытаться понять его, совсем не стоит. Он есть проявление каждого, как переводная картинка; то, что раньше, до технологий, хранилось в душах, вырвалось наружу, и мы заметили, как нас много и какие мы разные, и всем стало страшно.

Пока немой ведущий глотал воздух, в прямой эфир дозвонились озадаченные зрители. Анжелика, брошенная на телефоны в помощь режиссёру, вывела первый вопрос.

— Отец Анисий, вы так вдохновенно говорите о прессе, что мы смущены. Она гадкая, лживая, продажная, а вы поёте ей почти гимны. Как же так? — риторически спросила женщина предпенсионного возраста.

Пастырь не удивился. Вся его повседневность состояла из повторений-мать-учений, поскольку иным людям действительно уши неизвестно зачем даны.