Через неделю Керстен сделал еще одну запись на ту же тему — о болезни Гитлера:
«Сегодня я снова обсуждал с Гиммлером доклад о болезни Гитлера. Он сам спросил меня — не пришла ли мне в голову мысль, как помочь Гитлеру. Я посоветовал провести курс лечения малярией. Гиммлеру постарался объяснить, что над всем немецким народом нависла ужасная угроза — им управляет человек, больной прогрессивным параличом. Это самое худшее, что может быть во время войны, когда Гитлер принимает решения самовластно, по собственному усмотрению… Я объяснил Гиммлеру, что болезнь повлияет на мозг, произойдет ослабление умственных способностей, утратится критическое отношение к действительности. Как одно из проявлений болезни возникнет мания величия.
Я не понимал, как Гиммлер мог оставить Гитлера на попечение Морелля. Он сам, говорил я, принимает на себя страшную ответственность, допуская, что могут отдаваться приказы, которые продиктованы человеком, страдающим такой страшной болезнью. Кто может разобрать, отдаются ли приказы в момент просветления или обострения болезни. А приказы определяют судьбу миллионов…
Гиммлер на это ничего не сказал. Я стал более откровенен и сказал, что он должен считать Гитлера больным человеком, согласиться с мыслью, что он уже не тот фюрер, которого Гиммлер когда-то знал.
«Я об этом думал, — ответил Гиммлер. — Вы рассуждаете логично, но практически дело куда сложнее. Я уже говорил вам, что мы проиграем войну, если фюрер выйдет из строя. Поймите, мы не можем на переправе менять лошадей посреди реки».
Я возразил Гиммлеру: «Не могу понять, — разве при авторитарном режиме трудно заставить народ принять такие вещи… Не надо забывать и министра пропаганды, он достаточно ловок, чтобы объяснить все, что нужно. Немцы, как и союзники, отнесутся, скорее всего, к смене Гитлера как к реальной возможности заключить мир, которого все ждут».
«Это верно, — согласился Гиммлер, — но мы находимся в тупике. Воля фюрера — смотреть смерти в глаза и назначать своего преемника. Вокруг будущего преемника немедленно разгорится жестокая схватка между армией и партией. Это сказалось бы катастрофически на положении внутри страны».
«Но, господин рейхсфюрер, — продолжал я убеждать, — в ваших руках войска СС, у Геринга — военно-воздушные силы. Если вы объясните положение группе виднейших генералов, сообщите, что фюрер тяжело болен и в интересах нации он должен отказаться от своего поста, все с благодарностью и одобрением воспримут ваше предложение, как акт, достойный мудрого государственного деятеля. Не забывайте, господин Гиммлер, — добавил я, — новый фюрер прежде всего должен добиваться заключения почетного мира. В этом генералы, несомненно, поддержали бы вас».
Карл Гиринг устало откинулся в кресле, закрыл глаза. Если бы сейчас он, криминальный советник, взглянул на себя в зеркало, он ужаснулся бы при виде своего отражения. Но зеркала не было, и он чувствовал лишь непреодолимую усталость. Гиринг налил в чашку остывший кофе, бросил кусок сахара, добавил коньяк. Отличное лекарство прописал доктор Керстен! С удовольствием выпил.
«Выходит, что господин Гейдрих и доктор Керстен гнут в одну сторону! — усмехнулся Гиринг. — Оба обхаживают Гиммлера… Его не трудно уговорить стать новым фюрером…»
Конечно, Гиринг прочитал предсказания гороскопа, подготовленного Вульфом, и пояснения, которые должна сказать гадалка. Все получалось как надо. «Неизвестное лицо», за которым скрывался Гиммлер, имел по гороскопу счастливейшую судьбу. В день его рождения небесные светила расположены так, словно родился царский отпрыск. В подтверждение Вульф приложил гороскоп саксонского короля Генриха Птицелова. И получалось, что гороскопы «неизвестного» и древнего саксонского короля удивительно схожи даже в деталях…
Вульф позаботился о предсказаниях тоже, он расписал все заранее — человек, обладавший таким удивительным гороскопом, призван занять место своего повелителя, дабы приумножить славу его и деяния… А прорицания, которые должна сделать гадалка, сводились к тому, что нельзя испытывать судьбу и нельзя уклоняться от жребия, который по воле провидения пал на «неизвестного венценосца»…
Теперь криминальному советнику Гирингу предстояло найти возможность передать Анне Краус подготовленный для нее текст прорицания и получить его обратно. Для этого требовалась встреча с гадалкой по рекомендации одного из ее проверенных клиентов — ведь официально гадание, составление гороскопов в Германии были запрещены.
Гиринг намеревался еще проявить микропленку, но передумал — уж слишком устал он, и ничего не случится, если сделает это завтра. Он извлек из аппарата заснятую кассету, сунул в алюминиевую ампулу и вместе с записками Керстена положил в несгораемый шкаф. Перед тем он еще подержал кассету в руке, словно грея ее своим теплом, и негромко пробормотал:
«Пригодится!.. Эта пленка погибнет только со мной…»
Криминальный советник еще не знал, что он обречен и дни его сочтены.
2
Теперь уж самому Гирингу, как и всем окружающим, было ясно, что он страдает тяжелым неизлечимым недугом. Рак горла! Это было видно по его землисто-серому цвету лица с пергаментной, прилипшей к челюстям и скулам кожей, по запавшим горящим сухим блеском глазам. Его острый большой кадык, выпиравший из-под воротника полицейского кителя, когда Гиринг начинал говорить, ходил вверх и вниз, словно поршень, скрытый под дряблой кожей.
Сначала он был ошеломлен приговором судьбы, потом не то чтоб успокоился, но смирился, рассудив философски, что он все же пережил многих из своих сверстников. На доктора Керстена он тоже не был в обиде: конечно, тот сразу определил болезнь, но пощадил и ничего не сказал.
Гиринг был приговорен врачами к смерти — старший криминальный советник, служивший в полиции еще при кайзере, потом во времена Веймарской республики и теперь доживающий свой век при нацистском режиме, Гиринг знал свой приговор и все же продолжал работать с каким-то неистовым ожесточением, словно находил удовлетворение в том, что может послать свои жертвы в могилу прежде, чем уйдет сам…
Гиринг говорил уже сиплым, надорванным голосом, и единственным лекарством, которое он признавал, по-прежнему были коньяк и крепкий кофе, неизменно стоявшие на его столе.
Именно ему, Карлу Гирингу, крупнейшему криминалисту Германии, поручили возглавить оперативную группу, которая должна была обезвредить неуловимую организацию подпольщиков, действующих в тылу Германии.
Помощником Гиринга сделали Вилли Берга, тоже старого криминалиста, перешедшего на работу в гестапо. Настоящая его фамилия была Хюгель. В отличие от своего долговязого шефа, Берг был коротконогим здоровяком с округлыми мясистыми руками. В группу входили еще криминальный советник Копкоф, специалист по различным подпольным организациям, представители абвера, специалисты по дешифровке и пеленгации — всего человек двадцать пять — тридцать.
Группа криминального советника Гиринга подчинялась начальнику имперской службы безопасности Гейдриху, ближайшему советнику Гитлера по всем делам, связанным с работой антифашистского подполья.
Консультировался Гиринг с Гейнцем Паннвицем, тоже криминальным советником, который состоял при Гиммлере сотрудником для особых поручений. Гиринг недолюбливал этого преуспевающего, разбитного гестаповца. Он будто родился с серебряной ложкой во рту. Все у него ладилось, за что б ни брался. Гиринг завидовал его удачливости, здоровью и даже немного ревновал к своей профессии. Что говорить, Паннвиц был человеком широких масштабов. Его успеху способствовали настойчивость, склонность к авантюризму и безграничная самонадеянность. Был он под стать своему шефу Гейдриху.
Когда в Германии воцарился нацизм, Гейнцу Паннвицу было всего двадцать два года. Тогда он не интересовался политикой, изучал теологию, готовясь стать священнослужителем католической церкви. Но вскоре Паннвиц изменил духовным устремлениям, поступил в тайную государственную полицию, где и проявил недюжинные способности. В начале войны служил в дивизии «Бранденбург», был на Восточном фронте, занимался диверсиями в советском тылу. Там и произошло событие, которое едва не стоило жизни преуспевающему гестаповцу. Десант бранденбуржцев выбросили на парашютах в расположение советских войск, но русские откуда-то прознали о секретнейшей операции и встретили приземлявшихся парашютистов дружным огнем. Многие были убиты, остальных взяли в плен. Паннвиц так и не знал, почему это произошло. К своему счастью, он не участвовал в десанте. На аэродроме его почему-то сняли с задания, и он не полетел. Паннвиц после этого хвастался, что родился под счастливой звездой. Сейчас ему было тридцать два года, но он так преуспел, что Гирингу такое не снилось и в пятьдесят.
