— Должны хорошо заплатить? — уже другим тоном спросил Мишель.

— Нет, мы ничего не получим… Разве только поужинаем после концерта.

Кетрин неожиданно получила предложение от амтслейтера, нацистского босса — царя и бога в учреждении, где она работала.

Вечер подготовили для штабных офицеров, в бывших королевских казармах. Их называли бывшими потому, что после капитуляции Голландии в казармах разместился штаб какой-то немецкой воинской части.

Кетрин поблагодарила за предложение. Вот если только не расхвораются дети…

Потом Кетрин еще раз подошла к амтслейтеру и сказала, что согласна — дети, слава богу, здоровы… От гонорара за выступление Кетрин отказалась.

— Я хочу сделать приятное офицерам нашего вермахта. Конечно, если это в моих силах…

Выступление удалось. Отказ от гонорара произвел благоприятное впечатление. В знак признательности все семейство Фрайбергов пригласили после концерта на ужин.

Кетрин переоделась после концерта. Ей шло фиолетовое с черным платье, красиво облегавшее фигуру, и она ловила восторженные взгляды офицеров, обращенные в ее сторону.

Фрайберги сидели в углу, откуда виден был весь ресторанный зал. Напротив, с другой стороны зала, в отдельном кабинете с раздвинутыми стеклянными дверями, расположились за табльдотом генералы с регалиями и несколько штатских. Кто они, эти высокопоставленные особы, Кетрин не знала. Ее внимание привлекал только один человек — Викто́р, как он себя называл. Он несколько раз проходил через зал, возвращался в отдельный кабинет и что-то говорил, почтительно склонившись перед одним из участников генеральского застолья. Вскоре военачальники поднялись, Викто́р проводил их и вернулся в зал. Пробираясь между столиками, он сдержанно поклонился Кетрин и подсел к офицерам, в компании которых сидела немолодая женщина в вызывающе броском наряде. Кетрин еще раньше обратила на нее внимание — когда Викто́р проходил через зал и возвращался к своим генералам, женщина неотрывно провожала его каким-то ищущим взглядом.

«Не та ли это секретарша, о которой рассказывал Викто́р…» — подумала Кетрин. Она так и не поняла, почему у нее испортилось настроение.

Подали сладкое, но Кетрин заторопилась домой, сказав, что сыновьям пора спать. Младший уже давно клевал носом.

— Здесь так накурено, — сказала она Мишелю.

С Викто́ром Кетрин познакомилась несколько месяцев назад через его сестру. Мишель совсем потерял сон, плохо себя чувствовал, и Кетрин решила показать его невропатологу. Ей порекомендовали обратиться в частную клинику мадам Валентины, куда она и отправилась, чтобы предварительно договориться о приеме.

Был конец рабочего дня. Мадам Валентину Кетрин застала уже в пальто. Высокая, светловолосая женщина с удивительно голубыми глазами, извинившись, объяснила, что сейчас ей необходимо покинуть клинику, и предложила пройти к ней домой, там они и поговорят. Это совсем рядом.

Владелица клиники жила в домике с кирпичным крыльцом в глубине парка — тут же, на территории неврологической клиники, расположенной на берегу Зюдерзее, на окраине Амстердама. Весна только приближалась, деревья стояли обнаженные, словно заштрихованные, и сквозь голые ветви просвечивали торцы домов соседней улицы.

Валентину ждал ее брат. Она представила его Кетрин. Викто́р был на голову ниже сестры и совсем не походил на нее — кареглазый брюнет с коротко подстриженной бородкой, уже располневший в свои сорок лет. Но что несомненно усиливало сходство брата и сестры — это улыбка, узкий разрез глаз и еще манера поддерживать иронически шутливый тон в разговоре друг с другом.

Валентина сбросила в прихожей пальто и цветную шаль, поправила волосы. Тугая русая коса венцом лежала на голове.

Сначала женщины разговаривали по делу, ради которого Кетрин приехала в клинику. Она рассказала, что ее тревожит состояние мужа. Валентина внимательно слушала, отвечала на вопросы Кетрин. Да, да, ее мужу, вероятно, можно будет помочь… Ничего страшного… Сначала проведем обследование. Положим на неделю-другую в клинику. Затем решим, что делать дальше… Цены умеренные, но все же это не дешево по нынешним временам…

Потом сидели втроем, говорили о разном. Брат и сестра мило пикировались, не стесняясь присутствия Кетрин. Валентина лукаво подмигнула и воскликнула:

— А знаете, моему Виктору, — она произнесла имя брата по-русски, — грозит большая опасность. Бошам, видите ли, мало оккупации Нидерландов. Теперь их женщины хотят оккупировать голландских женихов…

— Оставь, Валентина, — досадливо отмахнулся Викто́р, — о тебе я тоже могу кое-что рассказать.

— Да, да! — не унималась Валентина. — Это одна секретарша из военного управления, которая освободила Виктора из лагеря и теперь считает, что он ее собственность… Ну, ладно, ладно, — примирительно заговорила Валентина, заметив, что брат насупился и в самом деле начал сердиться. — Не буду, не буду!..

Она что-то сказала брату по-русски. Викто́р поднялся и вышел.

— Вы говорите по-русски? — спросила Кетрин.

— Ну конечно, мы же русские…

В словах Валентины скользнула едва уловимая ирония. В Амстердаме, в других городах Западной Европы жили тысячи старых русских эмигрантов, поселившихся здесь давным-давно — после революции в России.

Вернулся Викто́р. В вытянутых руках он осторожно нес кипящий самовар. Поставил его на стол. Валентина подошла к серванту, достала чайник, чашки, фарфоровую сахарницу нежно-голубого цвета с оранжевыми цветами колокольчиками и отбитой ручкой.

— Когда приходит брат, мы обязательно пьем с ним чай из самовара… Сейчас угостим вас настоящим российским чаем. Ставить самовар — обязанность Виктора. Другого он ничего не умеет. Это наши реликвии — самовар и сахарница с отбитой ручкой. Из приданого матери. Все, что осталось у нас от России…

— А твоя коса? — усмехнулся Викто́р.

— Да, и коса!.. Моя русская гордость! — Валентина одним движением руки вытянула шпильки, и пышная коса упала на грудь. Взмахом головы откинула ее за плечи. — Разве плохо?..

Из квартиры Валентины вышли вместе. Викто́р проводил Кетрин до трамвайной остановки. Кетрин возвращалась домой с таким ощущением, будто она давным-давно знала Викто́ра и Валентину… Только два обстоятельства Кетрин не могла уяснить: пусть шутливо, но в разговоре Валентина назвала себя русской монархисткой, а Викто́р сидел в лагере, в котором содержали интернированных добровольцев, воевавших в республиканской Испании… Непонятно!

Кетрин стала часто бывать у Валентины. Мишеля положили в клинику, и Кетрин каждую субботу, приезжая к нему, заходила к Валентине. И всегда в этот день приходил Викто́р. Кетрин все больше узнавала об их жизни… Осколок российской эмиграции! Но от прежнего у них остались не только реликвии. Отец — военный инженер — в первую войну работал представителем по закупке оружия для царской армии. Он так и остался в Европе после того, как в России произошла революция. Умер он много лет назад, успев дать детям хорошее образование. Валентина стала врачом-невропатологом, а Викто́р пошел по стопам отца — инженером.

Не зная России, почти не помня ее, брат и сестра тянулись к далекой родине, считали себя ее патриотами, преклонялись перед декабристами, но не принимали свершившейся революции — сказывалось неведение, разноперое окружение русских эмигрантов. Но жизнь вносила свои поправки.

Ощутимый поворот в мыслях сестры и брата произошел в начале испанской войны. Вспомнились Байрон, Гарибальди, их самоотверженный порыв, жертвенность, борьба за справедливость. Викто́р уехал добровольцем в Испанию, сражался под Гвадарамой, был ранен, его эвакуировали. Сестра выходила его, поставила на ноги.

В лагерь его засадили сразу же, как только началась война с Германией. Тогда без разбора сажали всех иностранцев. Лагерь наспех оборудовали недалеко от Амстердама. После вторжения гитлеровских войск и капитуляции лагерь передали немцам. Многих заключенных увезли в гестапо, других оставили, в том числе и Викто́ра. Никто не знал, что интернированный иностранец воевал на стороне испанских республиканцев. А вторая мировая война началась через три месяца после поражения испанской республики. Пойди разберись в этой суматохе, кто где воевал! Принцип был один — раз иностранец, в лагерь для интернированных…