— Я думаю, нам следует прежде всего активизировать силы, которыми мы располагаем, — сказал Уриг. — Начать надо с этого.
Зефков дополнил:
— Оппозиционные настроения проникают даже в среду привилегированных классов, не говоря о кругах интеллигенции. Возьмите, к примеру, группу Шульце-Бойзена.
Три антифашиста, практически возглавлявшие пока еще разрозненное берлинское подполье, — Уриг, Зефков и Зиг — в тот день долго сидели в квартире зубного врача Гельмута Химпеля. Наступил вечер, подпольщики поодиночке разошлись в разные стороны. Неостывшее небо еще пламенело недавним закатом. На фоне оранжево-красного свода выделялись черные контуры зданий — островерхая кирха, готические крыши домов и в просвете между ними фигура полицейского на перекрестке.
Следствием разговора в квартире Химпеля было то, что антифашистские группы Шульце-Бойзена и Харнака объединились для совместной работы. Вскоре в доме одного берлинского адвоката Зиг познакомил супругов Кукхоф с Харро и Либертас, Шульце-Бойзены стали друзьями Харнаков. Не просто друзьями — единомышленниками, соратниками в борьбе с гитлеризмом. Они были убеждены — теперь, когда нарастает угроза войны, следует взять курс на подрыв нацистской государственной системы, бороться любыми средствами, чтобы содействовать поражению Гитлера в войне, если она вспыхнет…
3
Фрау Мария Луиза считала, что необходимо пригласить маршала Геринга. Он так много сделал для Харро, для Либертас…
— Он так протежирует тебе, так внимателен ко всем нам, — твердила Мария Луиза, стараясь убедить сына. — Если Геринг был свидетелем при вашем бракосочетании, то почему же ему не быть на дне твоего рождения!.. Нет, нет. Это просто невежливо… Я сама приглашу его.
Упорство сына разволновало ее. Откинувшись в кресле-качалке, фрау Мария Луиза нервно терла виски кончиками пальцев — начиналась мигрень. Эрих Шульце не вмешивался в разговор, это тоже раздражало, граф молча рылся в домашней аптечке, отыскивая для жены таблетки от головной боли.
Отцу Харро было за пятьдесят. Высокий, подтянутый, он даже в штатской одежде выглядел человеком военным, кадетская выправка чувствовалась в каждом движении.
Семья Шульце-Бойзенов находилась в гостиной. Харро с Либертас заехали к родителям, возник разговор о его дне рождения. Харро вдруг заупрямился. Он мягко, но настойчиво возражал, и Либертас поддерживала мужа.
— Пойми, мама, мы хотим собрать только близких друзей. Геринг и сам будет не в своей тарелке. Пригласить его — значит надо приглашать и графов Ойленбургских, и многих других. Наша квартира в Грюневальде просто не приспособлена для таких приемов… Вот на будущий год, может быть…
Мать предприняла еще одну попытку убедить сына:
— Рейхсмаршал сколько раз приглашал нас в свое имение в Кариненгоф… Помнишь, в прошлом году?..
Разговор затянулся, но не привел ни к чему. Отец нарушил молчание.
— Успокойся, Мария Луиза, — сказал он, — тебе до сих пор кажется, что они дети. Но дети выросли, и пусть они сами решают такие дела.
Фрау Марии Луизе так и не удалось взять верх в семейном споре. Но если бы это и случилось, рейхсмаршал все равно не смог бы появиться в их доме — в канун дня рождения Харро Шульце-Бойзена в Европе началась война. Германские войска перешли польскую границу, и Геринг специальным поездом отбыл в свите фюрера на восток.
Молодые супруги не стали откладывать семейный вечер. Наоборот, они считали такое совпадение удачным: надо встретиться, обменяться мнениями по поводу происходящих событий.
Гости, захваченные известием о войне, только об этом и говорили. Гремело радио. Сообщения о первых успехах в Польше перемежались воинственными маршами, звуками фанфар и барабанной дробью. Несколько раз передавали выступление Гитлера в рейхстаге — истерические вопли, прерываемые ревом наэлектризованных слушателей.
Первой в доме Бойзенов появилась неразлучная пара — Арвид и Милдрид Харнак.
Государственный советник Арвид Харнак работал в министерстве экономики, слыл отличным специалистом, преуспевал по службе и пользовался авторитетом в научных кругах Берлина.
В семье Харнаков были философы, историки, писатели, теологи, и молодой Арвид пристрастился к гуманитарным наукам. Он увлекался философскими проблемами, экономикой. От древних индийских философов переходил к Аристотелю и Сократу, возвращался к китайским философам и занимался Гегелем. Потом Арвид увлекся марксистской теорией.
В середине двадцатых годов студент Харнак уехал в Америку, изучал экономику, историю рабочего движения. В Германию вернулся с убеждением, что посвятит свою жизнь изучению экономических проблем в современном обществе. К сорока годам Арвид получил звание государственного советника, занимался торговыми, промышленными связями с Востоком. К Востоку относился и Советский Союз.
Харнак участвовал в «Арплан», так называлось общество по изучению планового хозяйства, возникшее в Берлине. За год до того, как Гитлер пришел к власти, Арвид побывал в Советской России и увидел то, что раньше представлял весьма отвлеченно. Ученого-экономиста поразили масштабы планирования в Советской стране, законы, по которым развивается советское социалистическое хозяйство. Теперь он мог сравнивать, сопоставлять.
Что касается Милдрид Харнак, то по ее адресу друзья шутили: для этой женщины существуют в мире только Арвид да классическая литература… В облике Милдрид было нечто пуританское. Строгие черты лица, гладко зачесанные волосы, сдержанные манеры придавали ей оттенок некоторой сухости. Милдрид нельзя было назвать красивой, но стоило ей улыбнуться, лицо преображалось, становилось таким обаятельным… Американка немецкого происхождения, она познакомилась с Харнаком в Штатах, когда Арвид был студентом, вышла за него замуж и переселилась в Германию. Милдрид преподавала литературу в Берлинском университете. Занималась поэтическими переводами, переводила на английский, главным образом Гёте.
— Ну, что ты обо всем этом скажешь? — сразу же спросил Арвид, сбрасывая макинтош и помогая жене раздеться. Сняв очки, он в упор смотрел на Харро темными близорукими глазами. — Для нас война так просто не кончится. Я говорю о Германии…
Харро не успел ответить, вошла Эрика фон Брокдорф, жизнерадостная красавица с чувственным ртом и мило выступающими скулами.
— Вы знаете, что сказал мне Кай! — еще с порога воскликнула Эрика. Она говорила о своем муже. — Он уже где-то на границе, звонил из полевого штаба. Говорит, что все находятся под впечатлением речи фюрера… Поход в Польшу называют двухнедельной прогулкой. В следующую субботу многие намерены вернуться в Берлин… Представляете себе: война для них — прогулка! Какой-то сплошной угар. Кай не мог, конечно, говорить по телефону то, что он думает…
Входная дверь больше не запиралась, гости входили один за другим. Пришел сослуживец Харро по министерству — старший лейтенант Гольнов, скульптор Курт Шумахер с женой Элизабет, актриса Ода Шоттмюллер, пожилой анархиствующий писатель Кальман с молодой супругой Элли. Приехали старые друзья матери, однополчанин отца, мать Либертас — потомственная аристократка Тора Ойленбург, гордившаяся дальним своим родством с бывшим кайзером Вильгельмом Вторым.
На этот раз Либертас решила не устраивать обычного праздничного стола с пышной сервировкой, со сменой тарелок, горячих блюд. Ограничились холодными закусками. Либертас, похожая на пажа из рыцарских времен — с челкой и распущенными волосами до плеч, старалась создать атмосферу непринужденного веселья. Это ей удавалось. После тостов и поздравлений Харро с днем рождения завязался общий разговор о последних событиях. Общество распалось на группы, разбрелись по всему дому. Харро с Арвидом Харнаком поднялись в кабинет, к ним присоединилась Милдрид, потом Курт Шумахер и еще несколько гостей.
— Если вы не верите мне, — возбужденно говорил Харро, — спросите отца, что я писал ему из Дрездена, когда наши войска оккупировали Чехословакию. Я написал, что мировая война не за горами, что разразится она самое позднее в сороковом — сорок первом году. Походом на Польшу война только начинается…