Группе Вольфганга в Варшаве Центр придавал сейчас огромное значение. В подкрепление Курту в Польшу направили еще одного сотрудника — Франца, спортивного обозревателя немецких газет. Два его брата занимали ответственные посты в Берлине, и на этом основании Франц очень скоро вошел в доверие к сотрудникам германского посольства.

После пожара в рейхстаге, во время массовых полицейских облав, Францу удалось избежать ареста, он перебрался в Прагу, а оттуда в Варшаву. Человек он был недостаточно опытный, но именно эта неопытность неожиданно и помогла ему заполучить документ, который так был нужен Вольфгангу.

Однажды утром Франц ворвался в квартиру Вольфганга и торжественно положил на стол целую пачку листков, отпечатанных на машинке.

— Посмотри, что я принес! Копию письма Риббентропа Гитлеру о переговорах в Лондоне… А ты говоришь — я не умею работать!

Курт действительно только накануне предостерегал его от непродуманных поступков, говорил о необходимости смелых, но осторожных действий. И вот сейчас в руках Вольфганга было письмо, которое так долго не удавалось добыть. С предостерегающими грифами: «Государственная тайна», «Только для сведения посла», «Доставить специальным курьером» и так далее. Письмо начиналось фразой: «Мой дорогой фюрер! Спешу сообщить Вам о моих конфиденциальных переговорах, проходивших по Вашему поручению в Лондоне…» В письме на четырнадцати страницах подробно говорилось о результатах лондонских переговоров. Вольфганг быстро пробегал глазами страницу за страницей. Из доклада фон Риббентропа следовало, что начальник внешнеполитического отдела выезжал в Лондон для того, чтобы установить контакты с британским правительством и определить совместную англо-германскую политику против Советского Союза. «Влиятельные круги Лондона, — писал Риббентроп, — отнеслись одобрительно к нашей инициативе и готовы продолжать дальнейшие переговоры…»

— Да… — протянул Вольфганг, — это очень важно! Как тебе удалось достать копию письма?

— Очень просто! — Франц рассказал, что утром он приехал в посольство, зашел в канцелярию — там случайно никого не было. На столе лежала папка. Он открыл ее и увидел второй экземпляр письма. Сунул в карман и сразу же вышел.

— А что будет дальше? — строго спросил Вольфганг. — Опять ты поступил опрометчиво, Франц!.. Представляешь себе, что значит пропажа этого документа. Я совсем не уверен, что расследование не даст результатов… Во всяком случае, гестапо насторожится.

— Но меня никто не видел, — возразил Франц. — Я сразу же ушел из посольства и поехал к тебе…

— Еще того не легче! — Курт бессильно опустил руки. — А если ты привел за собой «хвост»?

— Как же теперь быть? — с тревогой спросил Франц.

— Прежде всего сохранять спокойствие… Сделаем фотокопии, потом подумаем об остальном. Надо срочно уничтожить все следы…

Вольфганг ушел в ванную комнату, где была оборудована фотолаборатория, и страницу за страницей сфотографировал донесение Риббентропа. Потом проявил пленку, удостоверился, что снимки отчетливы, и повесил их сушить.

Франц ждал. Курт подошел к камину, зажег листки документа, прикурил от них сигарету и молча смотрел на пылающую бумагу, пока она не превратилась в пепел. Потом переворошил пепел и поднялся.

— Ну вот и все, — сказал он. — Теперь будем ждать.

Прошла неделя, когда Шелиа сказал Курту по секрету:

— У нас в посольстве большие неприятности. Исчезло секретное письмо. Фон Мольтке в тревоге. Он приказал молчать, иначе ввяжется гестапо. С этими господами лучше не связываться.

— Но рано или поздно это раскроется; может быть, лучше сообщить сразу, — сочувственно возразил Курт.

— Нет, нет! Мы об этом уже подумали. Пусть все считают, что письмо лежит в архиве.

Исчезновение копии секретного доклада фон Риббентропа Гитлеру так и осталось не замеченным ни в гестапо, ни в министерстве иностранных дел. Полагали, что оно хранится в посольском архиве.

За это время произошли другие события, отразившиеся на личной жизни Курта Вольфганга. Каждая его встреча с Ильзой Штёбе — а встречи эти были редкие и мимолетные — все осложняли их отношения.

В одну из поездок в Берлин Курт выкроил неделю и вместе с Ильзой поехал в Гарц, чтобы немного отдохнуть от напряженной работы. Они давно мечтали о такой поездке. Это была чудесная неделя, которую они впервые провели вдвоем. Только вдвоем.

Вечерним поездом приехали в Вернигероде, в старый живописный немецкий городок, будто выхваченный из раннего средневековья и до наших дней сохранивший свой древний облик. Здесь все дышало стариной — и тесные улочки, застроенные домами с черепичными, потемневшими от времени кровлями, и неизменная Марктплац, городская площадь, рядом с которой возвышалось готическое здание ратуши, и угрюмый замок курфюрстов на обрывистых скалах…

Поселились в гостинице со странным названием «Обитель Иисуса Христа». На стене отеля под газовым фонарем висела чугунная мемориальная доска, утверждавшая, что в прошлом веке именно перед этим зданием остановился громадный пожар, едва не уничтоживший весь Вернигероде. Может быть, отель и назвали именем Христа в знак этого господнего чуда…

Убранство комнат выглядело так же патриархально, как и весь город. Рядом с дверью, загромождая вход, стоял громоздкий, как трон, мраморный умывальник; вдоль стен вытянулись просторные и крепкие деревянные кровати, застланные взбитыми пуховиками. Посредине непокрытый стол с широкой столешиной, по углам тяжелые шкафы, сделанные на века. Все было добротно и прочно и походило на музейные экспонаты.

— Для полноты впечатлений не хватает только дилижанса, который подвез бы нас к этой гостинице, — сказала Ильза, распахивая окно.

Ощущение умиротворенной патриархальности нарушили вдруг медные голоса фанфар, дробь барабанов, пронзительные свистки. Окна выходили на городскую площадь, и на противоположной ее стороне рядом с длинным, приземистым зданием толпились туристы — подростки из гитлерюгенд. С рюкзаками за спиной, с альпенштоками, в полувоенной одежде, в шнурованных солдатских башмаках, они строились в походные колонны и уходили в сторону гор, распевая песню о Хорсте Весселе. Едва в отдалении затих треск барабанов, как из приземистого здания по свистку высыпался на площадь новый отряд гитлерюгендцев.

Курт, задумавшись, глядел на площадь, на гомонящих подростков, застывавших в строю по сигналу настойчиво-требовательного свистка.

— Знаешь, Ильза, меня всегда угнетает вид этих юнцов, которые через несколько лет станут солдатами… Сможем ли мы удержать их от других походов?

— Может быть, закрыть окно? — спросила Ильза.

— Нет, будет душно.

Только это неприятное соседство с туристской базой гитлерюгендцев, с утра и до вечера маршировавших под грохот барабанов, омрачало настроение Ильзы и Курта. Каждое утро с рассветом, наскоро выпив кофе, они шли на вокзал, садились в туристский поезд, и смешной паровозик с трубой, похожей на железный гриб, тащил игрушечные вагончики к вершине Брокен. Смеясь и фантазируя, они болтали по поводу гётевских шабашей ведьм и колдунов, проводивших здесь вальпургиевы ночи.

Потом высаживались у Брокена и на целый день уходили в горы. Единственным путеводителем молодой паре служил томик Гейне в порыжевшем кожаном переплете — «Путешествие на Гарц». Томик засовывали глубоко в рюкзак, доставали, оставшись вдвоем, и поочередно читали «Путешествие» вслух, перед тем как избрать маршрут для предстоящих дневных скитаний. Поэта Гейне запретили в Германии, после того как вспыхнул рейхстаг. Теперь книги Гейне демонстративно сжигали на уличных кострах вместе с другими запрещенными книгами.

В Вернигероде возвращались пешком, усталые и счастливые. Дважды они поднимались на Брокен еще до рассвета, чтобы полюбоваться на восходе солнца «брокенскими призраками» — причудливыми тенями, падающими на облака, на шапки тумана, застывшие в горах. Чудесные, мимолетные тени, рождающиеся при первых лучах солнца, вскоре, как призраки, исчезали до вечера, до заката.