Вдоль стены портовой бани — англичане, может, к баням и не привыкли, но англичан здесь, процентов десять остальные-то русские — стояли несколько девиц. Из тех девиц, которых «девушками» можно назвать только с большой-пребольшой натяжкой.

Кокошники на головах, косы на груди, расшитые сарафаны, длинные распахнутые шубки — и при этом накрашенные лица, аж глаза режет. Девушки на Руси вполне себе знакомы с косметикой, брови, губы, ресницы и щеки красят, но умеренно, здесь же… Лица белые, как у японских гейш, на щеках — красные круги, глаза обведены черным, губы красные, как у вампирш… Это что, кому-то нравится?!

— Нравлюсь? — подмигнула одна из девиц, и, чуть повернувшись боком, выставила в боковой разрез сарафана — от края подола почти до пояса — длинную, стройную и, надо признать, красивую ножку в красном сапожке на высоком каблучке.

Девица, кстати, очень даже и ничего…

Тут я вздрогнул, и рванул вперед, под звонкий смех девиц. Нет, не подумайте ничего такого, я вовсе не их испугался — чего мне их боятся, у меня девушки уже были. Две — просто… Помните, монаха из Буянского монастыря, того, что предсказал мне, что я найду любовь там, где не ожидаю? Воот… Знаете, я как-то не ожидаю найти любовь сред припортовых девиц и отсюда следует вывод, который меня, собственно, и напугал…

— Нет, вы только посмотрите! — ярыга, поспешавший за мной, всплеснул руками, — Ну как же это?! Опять!

Я проследил за его взглядом. Церковь. Вернее, церкви — две, стоят на двух невысоких холмах. Деревянные, светлые, с высокими шатрами — купола здесь в моду не вошли — по высоте одинаковые… хотя, та, что справа, вроде бы, чуть повыше будет. Совсем чуть-чуть.

— Осетровский храм опять выше! — продолжал причитать ярыга.

Стоп. Что значит «опять выше»? Он что, регулярно высоту меняет?

Как объяснил мне ярыга Влас, та церковь, что справа — родовой храм бояр Осетровских, прежних хозяев Мангазеи… был, пока они все не были перебиты. А потом царь решил, что отдавать под боярскую руку такой кусок не стоит, и забрал город себе. С тех пор Мангазея под царской рукой, и в Кремле сидит царский наместник. И, чтобы этот самый переход обозначить — рядом с храмом Осетровских построили второй, городской храм. Чуть выше, мол, не может церковь бояр быть выше царской.

Мангазейцы ходят на службы исключительно в городской храм, при осетровской церкви живет, конечно, священник, отец Азарий, но на какие деньги — никто не знает, десятину ему никто не платит.

Но вот какая незадача: то ли строители ошиблись, то ли земля просела, но уже через несколько дней после постройки выяснилось, что Осетровская церковь — выше. Чуть-чуть, на ладонь — но выше. Воевода почесал в затылке и приказал надставить сруб городского храма на один венец. Сказано — сделано, городская церковь опять стала выше. И пробыла выше целую неделю. Пока кончик креста Осетровской опять не поднялся над ней.

И это противостояние продолжается уже двадцать лет: что только не делали, и венцы надставляли, и крест длиннее ставили, и крест на Осетровской церкви приказывали уменьшить — ничего не помогало. Подозревали отца Азария, но тот разводил руками и задавал логичный, в общем-то вопрос: «Что я, по-вашему, с ней делаю?». Вот, кажется, последний год городской храм в этом противостоянии все же победил — и опять Осетровская церковь поднялась выше.

Я задумчиво посмотрел на нее, как будто собираясь напряжением мысли разрешить эту загадку. На самом деле я подумал о другом. О том, что именно в этой церкви лежат, похороненные, убитые Осетровские.

Надо ее посетить. Надо. Но потом.

— А это что за терем? — чтобы отвлечь ярыгу от растерянного созерцания наглой победы одной церкви над другой, я указал на высокий, пожалуй, пятиэтажный дом, стоявший на краю города. Не дом, а целый замок.

— Это вотчина Осетровских. Тем же, что церковь поставили.

— Там же, кажется, кто-то живет?

Дом не выглядел заброшенным замком с привидениями.

— Да, его бояре Морозовы заняли.

Я чуть прищурился. Надо же. Оказывается, в предположительно моем родовом замке свили гнездо мои враги. На замок мне наплевать, я его первый раз в жизни вижу, а вот сам факт наличия здесь Морозовых, которые наверняка продолжают искать Источник…

Скучно не будет.

— Нет, Барти, твой диалект — это нечто неописуемое! Да я половину сказанного тобой не понимаю!

Я мог бы ответить тем же — Джозеф разговаривал на таком лютом Ye Olde Englishe, что я, человек, которого прекрасно понимали американские знакомые, когда я общался с ними по Скайпу — и который прекрасно понимал их — разговаривал с ним с большим трудом.

Я изначально понимал, что мой английский при всем моем желании нельзя выдать за «настоящий английский». Фокус в том, что настоящего английского в здешнем времени еще нет — свой собственный диалект есть в каждом регионе, в каждом городе, в каждой деревне, чуть ли не на каждой улице, и англичанин из Суссекса с трудом поймет выходца из Камбрии. Вернее, понять-то поймет, но отметит, что разговаривает не с земляком. А вот откуда собеседник — не сообразит. Поэтому в качестве своей английской «родины» я выбрал Нортумберленд, северный регион Англии, на самой границе с Шотландией. Каковая — Шотландия, все еще независимое королевство, с вялотекущей войнушкой на границе, в том самом Нортумберленде, так что в языке этого региона понамешано черте чего, и моему «восточнонортумберлендскому» выговору никто не удивится.

Собственно, так и получилось.

Как я упоминал, мы, с моими девчонками решили прикупить себе дом. Но, в связи с тем, что город рос медленнее, чем население, свободные дома были здесь большой редкостью. К счастью, мне повезло с ярыгой. Тот прекрасно знал город и окрестности, и подсказал, что мне, как англичанину, стоит поискать в Английской слободе.

Несмотря на название — вернее, несмотря на первую половину названия — в слободе не было ничего английского, обычные русские бревенчатые дома, с небольшими оконцами и богатой резьбой. Даже паб выглядел как самая обычная русская корчма. Поэтому дом, который нам достался, был вполне привычен, никаких тебе каминов, высоких решетчатых окон с поднимающимися рамами, кресел и клетчатых пледов. Русская беленая печь, лавки, шкуры неопознанных зверей. В общем — нам понравилось.

Наутро, пока девчонки окончательно размещались, обживались, создавали уют, я вышел на улицу — и тут же встретился с нашим новым соседом. Каковой и пригласил меня к себе, поболтать о старой доброй Англии.

Джозеф Фокс, из Стаффордшира — да, я тоже мысленно хихикнул — выглядел так, как мог бы выглядеть человек, максимально непохожий на англичанина. Лет тридцати, невысокий, широкоплечий, круглое лицо с лохматыми бакенбардами, объемистое пузцо, из тех, про которые говорят «живот не от пива, живот — для пива», мощные волосатые руки, каштановые взлохмаченные волосы. Ему бы еще белый глаз — и вылитый Азазелло из сериала. Только без котелка, в шляпе с полями, такой же, как у меня.

Человеком он оказался неплохим, жизнерадостным и общительным, вот только… Мое сыскное чутье подсказывало, что симпатяга Джозеф не так прост. Он как-то очень ловко ушел от ответа на логичный и заданный мною без всякой задней мысли вопрос — с какой целью он здесь? А и правда — зачем в торговом городе поселился англичанин, если он не купец? Джозеф ни словом не упомянул о том, чем занимается, зато довольно умело вытягивал из меня информацию о том, откуда я родом, чем занимаюсь по жизни и зачем приперся в Мангазею. Благо, что легенда мною продумана до мелочей — во время нашего двухмесячного путешествия по Руси времени для этого у меня был даже не вагон, а целый состав.

— Крауч, Крауч… Знакомая, вроде бы, фамилия. Кажется, при дворе его Величества Карла есть королевский нарезчик мяса Джордж Крауч. Не твой ли родственник?