— Может и из Приказа, — наглый неожиданно оказался ниже меня. Ненамного, но его это явно задело.

— Неет, — протянул я, — Это я — из Приказа.

Я крутанул в пальцах свою печать.

— А вот вы кто такие?

Наглый нахмурился:

— Езжай куда ехал, приказный.

Вот это наглость. Нет, не то, чтобы я слишком задирал нос из-за того, что служу в Приказе, но как-то подпривык, что к нам, сыскным, относятся с уважением. Пусть не всегда искренним, но ТАК хамить не каждый осмелится.

— А я сюда ехал, — широко улыбнулся я. Ну как улыбнулся — оскалил зубы.

— А теперь езжай отсюда, — хохотнул Наглый. Надо же, какой бесстрашный, как будто в кармане запасная челюсть лежит. Или он считает, что его дружки, которые потихоньку подтягиваются к нему — и один из них, думая, что я этого не замечаю, подходит со спины — смогут меня скрутить, или…

Или за ним кто-то стоит.

Нет никого наглее, чем мелкая сошка, служащая кому-то очень и очень серьезному. Она чувствует свою безнаказанность и теряет берега.

— А вот сейчас все вместе соберемся и поедем, — пообещал я, — В Приказ, как и собирались. Там и расскажете, куда вы тело нашего приказного дьяка собрались везти и кто его убил. Уж не вы ли?

— Что это твой дьяк с татем в одном доме делал?

— Это вон с тем, что ли? — кивнул я на Заморского.

— Ага!

— А чего это у вашего татя холопское клеймо Морозовых стоит?

Лицо Наглого перекосило. В шахматах такое положение называется, если не ошибаюсь, «вилы» — что не скажи, все будет не то. Холоп ворует, и боярин об этом не знает? Значит, сил или умения не хватило на то, чтобы полноценную печать поставить, не дающую излишней вольности, то есть — называешь своего боярина слабаком. Холоп ворует и боярин об этом знает? Значит, ворует именно по приказу боярин, то есть — называешь своего боярина преступником. Нет, выкрутиться еще можно, сказать, например, что печать поддельная или…

Наглый выбрал самый тупой выход. Он поднял руку и показал мне увесистый золотой перстень:

— Здесь дела рода Морозовых.

А, так вот кто ты такой. Держальник, боярская пристяжь из обедневших дворян, ни кола, ни двора, одна дворянская гордость. Служат при боярах, как полноценные дворяне — царю.

Короткую паузу держальник воспринял, как свою победу в споре и решил закрепить ее. Разумеется, самым имбецильным способом:

— Проваливай, крапивное семя.

А вот это он зря. Сейчас обидно было.

У полицейских в любое время и в любой стране были прозвища. Менты, копы, ажаны, фараоны… Эти прозвища делятся на две группы. Те, которые полицейским нравятся и которыми они могут называть сами себя. В неформальном общении, разумеется. И те, которые служат только для оскорбления.

Строго говоря, «приказный», это тоже прозвище. Так можно назвать любого, кто служит в любом Приказе, примерное соответствие для нашего времени — «служивый»… хотя нет, в нашем времени это уже жутко устаревшее слово… Ну, примерно как обращение «военный» к любому, собственно, военному. В общем — неформальное, но допустимое.

А вот «крапивное семя»… Опять-таки — так назвать можно любого служащего в Приказе, если вы хотите его оскорбить, конечно, но назвать так подьячего Разбойного Приказа… Мы более болезненно относимся к этому прозвищу, возможно, из-за наших корпоративных кафтанов, темно-зеленого, «крапивного» цвета. В общем — все равно, что полицейского в лицо назвать «мусором». Спустить такое я не могу — меня просто не поймут мои же. Особенно — рядом с мертвым дьяком. Ведь получается, что это хмырь оскорблял и его.

Парень явно нарывался на неприятности. И они к нему пришли.

Не знаю, чего он ожидал. Может, и вправду думал, что я развернусь, запрыгну на лошадь и уеду?

Ну, он почти не ошибся. Я развернулся.

Для того чтобы с разворота впечатать ему кулак в нос.

Понеслась!

Сабля только у схватившегося за лицо наглого держальника.

Локтем в лицо того, что стоял сзади — настолько пах чесноком, что не промахнешься с закрытыми глазами.

Держальник убирает руки от окровавленного лица, набирает воздуха в грудь — и получает приказной печатью в лоб. Полежи под Тихим Словом, наши печати — это не просто игрушки.

Я разворачиваюсь к тому, что сзади, несколькими быстрыми ударами выбивают из него дух, после чего вбиваю в лоб печать. Лежи и не скучай.

Наглый и Задний только начали заваливаться на землю — приказная печать это вам не игрушка, амулет, на несколько часов парализует любого — возницы, их двое, спрыгивают с телег, еще трое, те, что несли тело дьяка, бросаются ко мне…

Быстрое Слово!

…и они как будто попадают в вязкую патоку, движения становятся медленными и тягучими. На самом деле — это я на несколько секунд, на большее моей силы не хватает, ускорился. Не Флеш, конечно, но в драке подспорье незаменимое.

Раз! Два! Три!

На трех лбах вспыхивают на мгновенье печати, накладывая Тихое Слово и на них. Из разжавшихся пальцев медленно летят наземь ножи и дубинки.

Я двигаюсь к возницам…

…и Быстрое Слово кончается. На меня как будто падает огромный мешок с ватой, даже ноги подкашиваются. Противная слабость в мышцах, всегда так. Я схватился за борт телеги. Ладно, возницы в драку не полезут…

Ты смотри, а!

Один и вправду поднял ладони, мол, сдаюсь. А вот второй…

Возница щелкнул пальцами и в меня полетели черные искры. Что-то вроде Глухого Слова, которым успокаивают буйную скотину — может, мне обидеться, как вы думаете? — только, кажется, более убойное.

Кажется — потому что на себе я эту дрянь не испытывал. Стрелец Данила учил меня на совесть — как выберусь из этой передряги, поставлю ему ендову с медовухой — поэтому, еще только увидев готовящийся щелчок пальцев, я уже падал на землю. Любой жест в драке может означать любое Слово — ну как, любое, Нежное или Ласковое точно не вариант — поэтому лучше быстро сдвинуться с того места, на котором ты находишься.

Вот так, как я и сделал.

И вот так!

Перекатившись по земле — туда, где я только что лежал, впились искры — я вскочил на ноги, и бросил в лицо разошедшемуся вознице… ну, то, что валялось на деревянной мостовой. Ездят здесь на лошадях, а Чистое Слово не всегда накладывают, ну и дворники, понятное дело, не успевают.

Возница брезгливо стер с лица остатки яблок — нет, не тех, что на деревьях растут — отдернул голову от моего кулака. А больше ничего и не успел — следом прилетела печать.

Шесть. А было… Семь?

— Я сдаюсь, сдаюсь, подьячий!

А, ну да. Семь.

— Сдаешься?

— Да!

— Сотрудничать со следствием обещаешь?

— Да! — навряд ли возница вообще понял, что я спросил. На его глазах только что рухнула картина мира — людей его хозяина отметелили посреди улицы.

— Ну тогда грузи.

— Что… грузить?

— Приятелей своих в телеги грузи. В Разбойный Приказ поедем. Вы ж туда собирались? Ну вот, считай — собрались. Шевелись, плотва!

Ах, да — нужно еще в дом успеть заскочить. Типа для того, чтобы убедиться, что там эта веселая компашка ничего не натворила.

Кто молодец? Я молодец!

Почти рухнувшая ситуация оказалась спасена буквально в один момент: следы моей ауры в доме Анфисы теперь надежно затерты свежаком, а князь Дашков получает в свои руки тело вора с клеймом Морозовых и повязанных людей тех же самых Морозовых, что дает ему железобетонно выгодную позицию в противостоянии боярских родов… в котором надежно забудется один маленький подьячий. Это уж не говоря о том, что дьяк Алексей будет похоронен по-человечески, а не закопан где-нибудь в лесу под… кхм… кривой березой или спущен в Москву-реку с камнем на шее и вспоротым животом. Да, простите за неаппетитную подробность — в Москве любой знает, что если хочешь утопить тело, то выпусти ему кишки, иначе они раздуются и утопленник всплывет.