Скрежет когтей по стеклу стал мне ответом.

– Не оборачивайся, – прошептал Филипп.

Оно стучало, стонало и выло, скребло по раме, било по ней кулаком. Я слышал, как оно рычит, как раздражённо шипит не то на нас, не то на цветы чеснока. Могу поклясться, что существо ползало вокруг окна, цепляясь за камни когтями.

Издав скорбный крик, оно уползло прочь.

– Хорошо, что ты не обернулся, – прошептал Филипп.

– Ты… Ты видел его? – Мой голос дрожит.

– Лишь очертания, – подтвердил он. – Надо же, столько лет прошло, а он всё ещё способен выбираться из гроба.

– Вы сказали мне, что кровопийца давно ссохся! – Злобно прошипел я, едва сдержавшись, чтобы не повысить голос.

– Должен был, – спокойно ответил Филипп. – Обычно к этому возрасту они теряют интерес к жизни и впадают в спячку.

– Обычно?! – Едва не закричал я. – Так ты не в первый раз нарушаешь Непреложное Правило?

– Для меня Правило – всего лишь корявые буквы, выведенные на странице старой книги. Ордену на верность я не присягал, поэтому оставь нравоучения при себе.

– На кого ещё ты охотился? – Спросил я, справившись с душившим меня гневом.

– Почти на всех, на кого запрещают охотиться Ловцам. Мы не такие разные, как тебе кажется, малыш.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты сказал, что не чувствуешь жалости к порождениям природы и колдовства. А я не чувствую её даже к тем, кто прежде был человеком.

– Ты убийца, – прошептал я.

– А ты – вор, и, честно сказать, будучи запертым в замке с кровопийцей, я бы предпочёл общество Охотника, а не Ловца. От вас нет толку, Правило запрещает наставникам даже готовить вас к встрече с такими, как он.

– Так зачем ты взял меня с собой? – Не выдержал я.

– Одному путешествовать опасно, – спокойно ответил Филипп. – Если я погибну, информацию об этом нужно передать Коллекционеру.

– А если погибну я?

Громила не ответил.

Я прижался спиной к комоду и прикрыл глаза. Теперь мне понятно, зачем Коллекционеру Ловец – в случае опасности Филипп должен просто швырнуть меня в пасть твари, выбравшейся из гроба, и сбежать.

– Так вам нужно было пушечное мясо?

– Называй как хочешь.

– Зачем Коллекционеру вампир?

– Ты действительно думаешь, что я…

За дверью кто-то возится – до меня доносятся скрежет и стоны. Как бы не хотелось устроить кровавую потасовку, стоит признать, что Филипп прав – Орден не просто запрещает охотиться на этих существ, он никак не готовит Ловцов к встрече с ними, будто столкнуться с кровопийцей почти невозможно.

На дверную ручку надавили со стороны галереи.

К горлу подступила тошнота, я непроизвольно схватил Филиппа за плечо и отполз к кровати.

– Он не войдёт, – твёрдо сказал громила.

Во-первых, я не доверяю ему, а во-вторых, дело не только в страхе перед мучительной смертью в лапах мечущегося за дверью существа.

Мне ещё не доводилось видеть мертвецов. Если кто-то спросит, я никогда не признаюсь в этом, но от себя правду не скроешь – Арчи Аддамс (или мистер Морган, как угодно) ни разу не сталкивался со смертью лицом к лицу.

Неизвестность неподъёмным грузом придавила меня к полу. Не будь здесь Филиппа, я бы заскулил, принялся умолять высшие силы помочь мне. Рубашка давно стала мокрой от пота и прилипла к спине, волосы выбились из хвоста, руки холодны как мраморные ладони ангелов, охраняющих покой мертвецов на Хайгейтском кладбище.

Дверь приоткрылась.

Я вскрикнул – пришлось зажать рот ладонями, ногти впились в кожу щёк, на глазах выступили слёзы, помешавшие мне отчётливо разглядеть бледное пятно, мелькнувшее на фоне тёмного провала, в который превратилась галерея второго этажа.

– Господи, – прошептал я, – Господи…

Тонкие белые пальцы, кажется, источают едва заметное сияние. Неестественно длинные, изломанные, они движутся будто бы сами по себе, неторопливо исследуют дверной косяк и напоминают паучьи лапы.

Вампир попытался прикоснуться к цветам чеснока, послышалось тихое шипение, и руки исчезли, растворились в темноте.

Тьма движется, вдруг понял я, он никуда не ушёл! Остался там, на галерее, слился с мраком и поджидает нас. У него в запасе сотни лет, а мы, два неудачника, погибнем здесь, умрём от голода, а может Филипп убьёт меня и съест, расставив прямо в комнате свою походную кухню.

– Он всё ещё там, – зачем-то сказал я.

– Я знаю, – откликнулся Филипп.

– И долго он…

– До первых петухов. Попробуй поспать, я подежурю.

Мне чудом удалось сдержать неуместный истеричный хохот. Поспать?! Здесь, когда за порогом вампир, а рядом со мной человек, которому было приказано бросить меня и бежать, если что-то пойдёт не так?

– Мы нашли его логово, – будто прочитав мои мысли, сказал Филипп, – на рассвете спустимся туда и достанем его.

– Но вдруг он уйдёт? Глупо оставаться здесь зная, что солнце рано или поздно взойдёт.

– Он не сможет уйти. Вампир не может отходить от своей могилы слишком далеко.

– Не так уж сладко им живётся, – с притворной жалостью сказал я.

– У них есть главное – бессмертие. Этот старик не сумел распорядиться им как следует. Только представь, малыш – перед тобой весь мир, ты силён, умеешь обращаться в животных, очаровывать людей, взглядом вводя их в гипноз, – Филипп хмыкнул, – и всё, чего тебе следует избегать – церквей да зеркал.

– И чеснока, – невпопад добавил я.

– Мир живёт в темноте. Теперь лавки не закрываются на закате, теперь тебе нальют выпить в любое время, улицы городов больше не превращаются в пустые альковы с наступлением ночи. Этому старику мог принадлежать весь мир.

– Думаешь, он сам решил от всего отказаться и запереться здесь?

– Я уверен. Мы следим за стариком уже двадцать три года.

– Двадцать три?! – Я ушам своим не поверил. – Но зачем?

– Коллекционеру нужен вампир, а схватить особь, которая регулярно питается, почти невозможно, – со знанием дела пояснил Филипп. – Мы ждали, и он, наконец, окончательно утратил вкус к жизни.

– И давно это случилось?

– Лет пятнадцать назад. Старик долго искал место, а потом исчез, просто лёг в гроб и больше не вставал.

– А вы?

– Ждали. Мы были уверены, что спустя пятнадцать лет он превратился в высохшую мумию, но…

Я услышал, как зашелестела ткань его куртки и понял, что Филипп обвёл комнату рукой показывая, как сильно они ошиблись.

Коллекционер одержим вампирами, раз ждал двадцать три года, чтобы поймать одного из них.

Вкусы и интересы состоятельных людей никогда не были мне понятны – за это я получил от учителя прозвище «Простак», когда проходил обучение в Ордене. Я никак не мог уловить суть, не мог постичь причину, по которой богачи готовы расстаться с доброй половиной своего состояния ради проклятой безделушки вроде шара с джинном или неувядающего цветка с могилы девушки, умершей в ночь перед свадьбой.

«Мышление бедняка», – говорил учитель и закатывал глаза.

Он много лет втолковывал мне, что для наших заказчиков их коллекции – ещё один повод похвастаться перед приятелями, они добавляют им статуса, веса в обществе, как конюшня, полная чистокровных лошадей. Только лошадьми, даже самыми прекрасными, уже никого не удивить, а вот мумифицированную голову персидского царя, прослывшего при жизни колдуном, точно никто не видел.

С самого детства я мечтал о деньгах, они казались мне ответом на любой вопрос. Если у тебя есть деньги, ты можешь покупать еду, хорошую одежду, ходить в больницу, оплачивать достойное жильё. Мне казалось, и кажется до сих пор, что этого достаточно. Что так и выглядит безбедная жизнь. Но люди, у которых еда никогда не заканчивалась, мыслят иначе.

Поэтому я налетел на Дебору во время нашей первой встречи – мне показалось, что она всего лишь дочь некогда богатых родителей, пустая, как их банковский счёт. Вдруг подумалось, что, пока я бросал школу, чтобы найти работу, она выбирала платья, что на её тарелке всегда была еда, что она каталась на лошади, пока я, намазанный мазью от чесотки, спал на прохудившемся матрасе. Дебора любила литературу, искусство, разбиралась в живописи и музыке, а я искал возможность заработать на хлеб. Вот она, разница в мышлении – человек, у которого нет денег, просто не имеет возможности чем-то интересоваться, он пытается выжить.