Вила и Аделина отвели взгляды – так, будто их смутил мой вопрос. А мадам Рэтбоун нахмурилась.

– Конечно, затаили. И разумеется, некоторые из нас по-прежнему считают, что… – Она прервалась и повернулась к Виле и Аделине. – Дамы, почему бы вам не пойти к себе и не одеться к ужину? Мы с ее высочеством скоро придем.

А после того как Аделина затворила за собой дверь, мадам Рэтбоун вздохнула и снова посмотрела на меня.

– Полагаю, я допустила небольшой промах вначале и теперь пытаюсь это компенсировать.

Я обернулась к ней в замешательстве.

– Я встречалась с твоей матерью. Много лет назад. Ты очень на нее похожа.

– Вы были в Морригане?

Она покачала головой.

– Нет. Это случилось до того, как она переехала туда. Тогда я была служанкой на постоялом дворе в Кортенае, а она – дворянкой из Гастино, которая собиралась выйти замуж за короля Морригана.

Я присела на краешек кровати. Я так мало знала о том путешествии. Мать никогда мне о нем не рассказывала.

Мадам Рэтбоун пересекла комнату, затыкая духи пробкой. Пока говорила, она продолжала собираться на ужин сама.

– Мне тогда было двадцать два года, и с приездом леди Реджины в трактире воцарился настоящий хаос. Она пробыла в нем всего одну ночь, однако хозяин послал меня в ее комнату с кувшином теплого подслащенного молока, чтобы ей лучше спалось.

Теперь женщина смотрелась в зеркало, распуская узел и принимаясь расчесывать свои длинные волосы. Суровые черты ее лица смягчились, а глаза сузились, словно она снова видела перед собой мою мать.

– Входя в комнату, я нервничала, все же мне очень хотелось увидеть ее. Я никогда раньше не видела дворян, а тем более – саму будущую королеву самого могущественного королевства на земле. Но вместо царственной женщины в драгоценностях и короне я обнаружила лишь девушку моложе себя, измученную дорогой и напуганную до ужаса. Конечно, она не говорила этого вслух и натянуто улыбалась, но я видела отчаяние в ее глазах и то, насколько крепко были сплетены ее пальцы на коленях. Она поблагодарила меня за молоко, и я уж подумала, не сказать ли мне ей что-нибудь ободряющее или веселое или даже протянуть руку и потрепать ее по плечу. Я стояла так очень долго, а она – все это время выжидающе смотрела на меня, словно желая, чтобы я осталась с ней, но я не стала переступать границы дозволенного, и в конце концов просто сделала реверанс и вышла.

Мадам Рэтбоун в задумчивости поджала губы, а потом повернулась к шкафу и достала из него короткий меховой плащ. Она накинула его мне на плечи.

– Я старалась не вспоминать об этом, но тот короткий разговор преследовал меня еще очень долгое время после того, как она уехала. Я придумала дюжину вещей, которые могла бы сказать ей, но не сказала. Простых, которые вполне могли бы облегчить ее путь. И тех, каких я бы хотела, чтобы кто-нибудь сказал мне. Но тот день и тот шанс уже упущены, и я не могу их вернуть. Так что я поклялась, что больше никогда не стану беспокоиться о том, переступаю ли я границы дозволенного, и не позволю невысказанным словам мучить меня.

По иронии судьбы, именно это меня и грызло – слова, которые моя мать так и не сказала мне. Все то, что она скрывала от меня. То, что могло бы облегчить мой путь. И когда я вернусь в Морриган, так или иначе, между нами больше никогда не будет недосказанных слов.

Это был первый раз, когда я нарушила таинство обряда, и, когда каждую Первую дочь призвали выйти вперед, зажечь красный стеклянный фонарик и возложить его у основания мемориального камня, я взмолилась, чтобы боги поняли меня. Затем пропели Поминовение усопшего принца и его товарищей по оружию – ту же молитву в Терравине пела и я по Микаэлю. День за днем. Но неужели все эти молитвы были напрасны, ведь на самом деле Микаэль не умер?

Я вонзила ногти в собственную ладонь. Я даже не знала, на кого мне следует гневаться. На богов? На Лию? На самого Микаэля? Или на то, что когда-то я занимала почетное место при дворе королевы, а теперь была не более чем беглянкой, прячущейся в тени букового дерева, не имеющей возможности открыть кому-либо свое лицо или даже сделать шаг вперед и вознести свой голос к богам? Я опустилась ниже, чем когда-либо могла предположить.

Когда отзвучала последняя молитва и жрецы отпустили Первых дочерей к своим семьям, толпа начала редеть. Я и не надеялась увидеть среди людей свою тетю – ей полагалось находиться подле королевы, – но все равно искала ее глазами. Расспрашивать о ней Брина или Регана я боялась. Она всегда строго придерживалась правил и прививала это отношение и мне с тех самых пор, как я переехала к ней в цитадель. Так что я даже задумываться не хотела о том, как она отреагировала на мое попрание протокола или мой новый статус соучастницы государственной измены. Вначале Брин и Реган поговорили с одной закутанной в вуаль вдовой, потом с другой, а затем они наконец направились и к нам – осторожно, чтобы никто не заподозрил, что на самом деле мы были не просто случайными участницами траурной церемонии.

Выжидающе молча, они вопросительно посмотрели на Берди.

– Вы можете говорить свободно, – ответила я. – Берди можно доверять. Она любит Лию так же сильно, как любим ее и мы. Она пришла помочь.

Но Реган по-прежнему смотрел на нее с подозрением.

– И она хорошо умеет хранить секреты?

– О, без сомнения, – отозвалась Гвинет.

Прищурившись, Берди склонила голову набок и окинула его внимательным взглядом.

– Вопрос в том, можем ли мы доверять вам?

Тут Реган одарил ее усталой улыбкой и даже слегка поклонился.

– Простите меня. Последние несколько дней выдались непростыми.

Берди ободряюще кивнула.

– Я понимаю. Примите мои соболезнования в связи с потерей брата. Лия была о нем высокого мнения.

Брин судорожно сглотнул, а Реган кивнул. Лишившись брата и сестры, они оба теперь чувствовали себя потерянными.

– Вам удалось поговорить с родителями о Лии? – спросила я.

– Нет, поскольку пришли новости о Вальтере, – ответил Брин. – А потом отец заболел. На фоне всего этого матушка просто впала в отчаяние. Выходит из своих покоев только для того, чтобы проведать отца, впрочем, лекарь твердит, что она ничем не может помочь ему, а потому просит ее не тревожить короля. По его словам, ее присутствие лишь усугубляет его состояние.

На этом месте Берди осведомилась о здоровье короля, на что Брин ответил, что он все так же слаб, однако держится. Придворные медики говорят, что причиной всему стало его слабое сердце, и если он будет достаточно отдыхать, то непременно поправится.

– Вы сказали, что у вас есть новости, – напомнила Гвинет.

Брин вздохнул и смахнул со лба темные локоны.

– Солдат, принесший весть о предательстве Лии, мертв.

Я в ужасе ахнула.

– Но он же не был ранен. Я слышала, только истощен. Как такое могло произойти?

– Никто не знает наверняка. Мы задали целую сотню вопросов – лекарь сказал, что у него случился припадок, предположительно вызванный обезвоживанием, – ответил Реган.

– Обезвоживанием? – задумчиво протянула Гвинет. – Он должен был пересечь не менее дюжины ручьев и рек на своем пути.

– Да, – вздохнул Реган. – Однако он умер до того, как его смог допросить кто-либо другой, кроме канцлера.

Глаза Берди сузились.

– Полагаете, доклад солдата был изменен?

– Что еще важнее, – добавила Гвинет, – канцлер может быть как-то причастен к его смерти.

Реган потер переносицу, в глазах его промелькнула досада.

– Я этого не говорил. Просто хочу заметить, что сейчас происходит слишком уж многое – и очень стремительно, – а ответов на наши вопросы, по всей видимости, уже не найти. До тех пор, пока мы не вернемся, вам стоит соблюдать большую осторожность.

– До тех пор, пока вы не вернетесь?

– Да. Это еще одна вещь, которую вам стоит знать. На следующей неделе мы отбываем в Град Священных Таинств, а после мой отряд отправляется в Гитос, а отряд Брина – в Кортенаю. Мы планируем заглянуть в несколько городов по пути.