– Выпей это, – произнесла мадам Рэтбоун, ставя большой кубок с вином на столик рядом с ванной.

Я отпила, как и было приказано, а затем откинула голову на вытянутый медный бортик ванны, уставившись в бревенчатый потолок. Женщины загребали цитрусовые кристаллы прямо горстями и втирали их в мою кожу, очищая ее от грязи, запаха и страданий тех мест, где я побывала. Они долго трудились над моими руками и ногами, бережно обходя стороной зашитые раны. Я сделала еще глоток, и круги тепла потекли по кончикам моих онемевших пальцев, разглаживая мышцы, расслабляя шею, натягивая веки до тех пор, пока они не сомкнулись.

Вила снова поднесла кубок к моим губам.

– Глотни еще, – мягко сказала она.

Так знакомые мне места, поля с виноградниками, шелковистое небо, кожица, пачкающая мои пальцы, бархат… дом.

– Морриган, – прошептала я.

…Да.

…караваны привозят его.

…самое лучшее.

…полковник Бодин не пропустит ни единой бутылки.

…много.

Я и не заметила, как заснула, и лишь смутно запомнила, как вставала с чужой помощью, чтобы ополоснуться. Я легла на толстые мягкие одеяла, и женщины продолжили втирать в мою кожу ароматные масла. Мадам Рэтбоун внимательно оглядела зашитые шрамы на моих ноге и спине.

– Стрелы, – пояснила я. – Тавиш вырезал их.

Аделина судорожно втянула в себя воздух.

До меня опять донеслось низкое жужжание женских голосов.

Потом мадам Рэтбоун смазала рубцы маслянистым бальзамом, заявив, что это поможет заживлению. В воздухе разлился аромат ванили.

На животе, которым я ударилась о седло Ульрикса, также расцвел огромный темно-фиолетовый синяк. Массирующие пальцы нежно обводили его по кругу, и я снова ощутила, как соскальзываю в небытие, а голоса рядом стали отдаляться.

– А это что? – спросила Вила, кончиками пальцев касаясь рисунка на моем плече. Он больше не был свадебной кавой. А может, никогда ею и не являлся.

Я вспомнила, как Эффира описывала надежду Венды: «Коготь быстр и свиреп, лоза медленная и прочная, но оба сильны, каждый по-своему…»

– Это…

Пророчество безумной королевы.

Та, что будет сначала слаба и гонима…

Та, чье имя дано было втайне.

– Это их надежда, – слова сорвались с моих губ так слабо и невнятно, что даже я не была уверена, что произнесла их вслух.

Я проснулась от шепота, доносившегося из гостиной.

– Может быть, вот это и это вместе?

– Нет, думаю, нужно что-то менее замысловатое.

– Думаешь, она знает?

– Вряд ли.

– Никогда не считала это правильным.

– А принц? Принц был в курсе?

– Да, он знал.

– Вот же глупцы.

– Теперь это не имеет никакого значения. Видела, как он на нее смотрел?

– А этот его тон… Поневоле не захочешь перечить ему.

– Особенно теперь, когда он стал королем.

– А какие у него стали глаза. Человека на месте могут испепелить!

– Прямо как у его отца.

– Но это не означает, что они все еще не могут использовать ее в своих целях.

– Нет, я бы сказала, что нет. Вряд ли, после всего того, что произошло.

– А что насчет этого?

– По-моему, эта ткань лучше.

– С этим пояском, да.

Я села, подтягивая к себе одеяла. Как долго я спала? Бросила взгляд на пустой кубок, стоящий на столе, а затем на свои руки. Снова мягкие. Сияющие, чего не было с тех самых пор, как я покинула Сивику несколько месяцев назад. Ногти были подстрижены и отполированы до безупречного блеска. Но почему они сделали это для меня? Или, возможно, это делалось для их короля – того, кто… как они там сказали? «Человека на месте может испепелить»?

Пытаясь стряхнуть с себя туман сна, я зевнула и приблизилась к окну. Солнце уже угасало. Я точно проспала не меньше нескольких часов. На возвышающуюся белую стену заставы опускалась золотисто-розовая дымка. Мне было видно лишь небольшой кусочек этого военного городка, однако спокойствие сумерек придавало ему безмятежное очарование. На самом верху стены я различила какого-то солдата, но даже в нем ощущалась странная элегантность, казавшаяся мне неуместной. Золотистый свет ловил отблеск его пуговиц и отражался на аккуратно подогнанном ремне и перевязи. Все здесь казалось чистым и свежим, даже это недавно побеленное жилище. Впрочем, я находилась далеко от границы, это был уже мир Дальбрека, и он совсем не походил на Морриган. Он и ощущался иначе, чем Морриган. Здесь царил порядок, а все, что мы когда-либо с Рейфом делали, шло вразрез с ним.

Мне стало интересно, где он сейчас. Отдохнул ли наконец? Или все совещается с полковником Бодином и выслушивает обстоятельства смерти своих родителей? Простят ли товарищи его отсутствие? Простят ли они меня?

– Ты проснулась.

Я повернулась, прижимая одеяло к груди. В дверях стояла мадам Рэтбоун.

– Принц – то есть король – заходил чуть пораньше, чтобы проведать тебя.

Мое сердце радостно подпрыгнуло.

– Может, ему нужно…

Но тут в комнату ввалились Вила и Аделина, заверив меня, что у него нет никаких неотложных надобностей, и принялись меня одевать. Мадам Рэтбоун усадила меня за туалетный столик, и Аделина начала расчесывать мои спутанные волосы; ее пальцы двигались с невероятной уверенностью, перебирая прядь за прядью, словно пальцы искусной арфистки, прихватывая сразу по несколько локонов за раз и заплетая их с легкостью насвистываемой мелодии, одновременно обвивая прическу сверкающей золотой нитью.

А когда она закончила, Вила надела мне через голову свободное платье – тонкое, струящееся, кремовое, словно теплый летний ветер. И теперь-то я поняла, что все то, что я слышала о Дальбреке и их любви к изысканным нарядам, соответствовало действительности. Потом последовал жилет из мягкой кожи со шнуровкой на спине, украшенный золотым филигранным узором. Впрочем, это был скорее символический корсет, поскольку он практически не прикрывал мою грудь. Мадам Рэтбоун повязала на моих бедрах скромный поясок из черного атласа, ниспадающий почти до пола, и я поймала себя на мысли, что все это выглядело слишком уж элегантно для военного аванпоста. Мне подумалось, что если боги и носят какую-либо одежду, то наверняка они выглядят примерно вот так.

Решив, что они закончили, я уже было собиралась поблагодарить и откланяться, чтобы найти Рейфа, но они еще не были готовы отпустить меня. Девушки перешли к украшениям: Аделина надела мне на палец замысловатое кружевное кольцо с крошечными цепочками, соединяющими его с браслетом, который она также застегнула на моем запястье; Вила капнула на него духами, а мадам Рэтбоун повязала поверх черного пояса другой, мерцающий, из золотых цепочек, и – что, возможно, было самым удивительным из всего – ножны с острым кинжалом. Последним из украшений шел золотой нагрудник, который распускался на моем плече подобием птичьего крыла. Каждый изгиб его был прекрасен, но сам доспех, и это было видно даже невооруженным глазом, был скорее декоративными, нежели функциональным. Он символизировал королевство, чья история зиждилась на могуществе и сражениях. Быть может, это королевство никогда и не забывало, что все началось с одного изгнанного со своей родины принца. И теперь они хотели быть уверены, что никто больше не усомнится в их силе.

Но неужели все это было ради простого ужина на заставе? Говорить о чрезмерности я, конечно, не стала, опасаясь показаться неблагодарной, однако мадам Рэтбоун оказалась слишком проницательной, чтобы этого не заметить.

– Полковник Бодин накрывает прекрасный стол. Вот увидишь.

Я взглянула на их труды в зеркало. И едва узнала себя. Мне показалось, что мой туалет был чем-то гораздо более глубинным, нежели просто подобающим нарядом для званого обеда – каким бы изысканным он в итоге ни оказался.

– Я не понимаю, – произнесла я. – Я приехала сюда, ожидая встретить неприязнь, но вместо этого вы проявили ко мне сострадание. Я ведь принцесса, которая бросила вашего принца у алтаря. Разве никто из вас не затаил на меня обиду?