— Кот велик, и он не требует паюсной икры, — сообщил Евтей. — Ему вполне достаточно куриного крылышка.

— Вот и будет тебе крылышко на день, — ледяным тоном довел я до его сведения. — Веди себя прилично и не высказывайся по поводу моих гостей.

Евтей нырнул под одеяло, зажмурил глаза, и по гостиной почти сразу же разлился богатырский храп. Манфред уважительно покачал головой.

— Птичку-то я получил, — сказал он и продемонстрировал мое послание, — и сразу к вам. А он враз меня взял в оборот. Мол, что это ты, мил-человек, зимой в ботинках ходишь, а не в сапогах или валенках. Слово за слово, да и так расчистил меня, как разве что матушка с отцом вышивали гладью.

— Что поделать, плеймовы коты живут там, где выбирают сами, — вздохнул я. — И изгнать их нельзя, навлечешь неудачу на жилище, а у нас и без того хлопот полон рот. Скажи-ка вот что: есть ли у оборотней возможность превратиться не в зверя, а в другого человека?

— Чужой облик принять? — уточнил Манфред.

Я кивнул и заметил, как Кайя снова напряглась, будто в ней натянулась тонкая струна. Мне почти слышался далекий нежный звон. Оборотень посмотрел по сторонам так, словно кто-то мог нас подслушивать, и негромко сказал:

— Только Господом Богом вас заклинаю: никому об этом ни слова, ни полслова. Если наши узнают, что я вам что-то об этом рассказал, сожрут. В прямом смысле сожрут, с потрохами и шкурой.

Где-то в груди разлился холод, который тотчас же сменился жаром. Все, что случилось со мной за эти дни, было цепью случайностей, которая тянулась от Кайи — но все эти случайности вели меня к избавлению от проклятия. Неужели я и в самом деле скоро стану свободным? Исцелюсь от тьмы в душе, перестану жить с бесконечным чувством вины, начну то новое и хорошее, о чем мечтал все эти годы?

— Значит, способ есть, — негромко сказала Кайя, и оборотень кивнул.

— Есть. Наши его передают от отца к сыну, как одну из заветных тайн. Если хочешь перекинуться не в зверя, а в человека, то на растущую луну должен хлебнуть его крови и намазаться его жиром. Тот, в кого ваш лиходей перекинулся, давным-давно мертв. Но это очень плохое дело, гнилое. От такого нет ни прощения, ни покаяния. Сразу в пекло.

Я невольно посмотрел по сторонам, и над пальцами заструились нити боевого заклинания, готового к броску — они пробудились сами по себе, наполняя руку тяжестью. Человек, который меня проклял, мог сейчас быть в моем доме — и я верил ему, а он носил на себе чужой облик и все эти годы втайне смеялся над моим горем и наслаждался им.

— Как определить? — спросил я. Евтей всхрапнул в корзине так, что все мы вздрогнули. Манфред покачал головой: мол, силен котейко!

— Никак не определить. Разве что я пройду по дому, попробую вынюхать. Но это мне надо перекинуться.

Я кивнул, быстро сходил в кабинет за зеленым бланком и, вернувшись, принялся выписывать разрешение — пусть будет на всякий случай. Наверно, такого никогда не было и быть не могло: оборотень принимал животный вид с официального позволения инквизиции в целях расследования. Когда все закончится, оформлю для Манфреда представление к ордену. Пусть ему улыбнется та фифа, которая терпеть не может мужчин в валенках.

— Вот, — сказал я и протянул оборотню разрешение. Тот нахмурился, вчитался в написанное и удивленно уставился на меня. — Официально дозволяю тебе снять человеческий облик и применю ряд заклинаний для стабилизации.

Манфред смотрел так, словно никак не мог поверить в то, что все это происходит с ним здесь и сейчас. Я полностью разделял его растерянность.

— Только это, я тогда еще и ботинки сниму, — произнес он. — Жалко будет, если порвутся.

Я кивнул и указал Кайе на угол, в котором спал Евтей. Когда в доме оборотень, то лучше держаться у огня — оборотни его боятся. Кайя послушно встала там, где было велено, и я энергично растер ладони, активируя освобождающее заклинание.

Оборотень перекинулся так быстро, что я не успел отпрянуть. Вроде бы только что с дивана поднимался угрюмый растрепанный мужичок — и вот прямо передо мной воздвиглась громадина зверя.

Гостиную наполнило запахом шкуры. Оборотень медленно обнюхивал мое лицо, и я повторял себе: не бежать, не делать резких движений, не делать ничего, что может вызвать агрессию. Сейчас, в зверином виде, Манфред с трудом помнит то, о чем мы договорились, и надо удержать его в спокойном состоянии.

Евтей проснулся и с нервным визгом вылетел из корзины в руки Кайи. Моя седьмая жена прижала к себе кота — но страха в ней почти не было. Оборотень фыркнул и плавно скользнув в сторону, упругим шагом двинулся в сторону столовой. Я обошел его, пошел впереди и громко и отчетливо произнес:

— Идет особая операция под патронажем инквизиции. Всем оставаться на местах, не кричать, не дергаться!

Служанка накрывала на стол — не знаю, каким святым Господним чудом она удержалась на ногах и не выронила тарелку, которую ставила на скатерть. По ее лицу разлился ужас, зубы нервно заклацали. Уильям, который в этот момент выходил из кухни, застыл на месте, побледнел и медленно проговорил:

— У вас гость, милорд? Он будет мясо в меду?

— Не шевелитесь, сделайте милость, — произнес я. Из гостиной донеслось икание и жалобный голос Евтея: “Я спал, а он вдруг вон как, а я его псиной ругал, а он теперь вон что…” Манфред бесшумно шагнул к служанке, обнюхал ее лицо и руки и, покосившись в мою сторону, мотнул головой: нет.

Девушка рухнула в обморок, распластавшись на ковре. Манфред приблизился к Уильяму, шумно втянул воздух у его лица. Дворецкий держался с завидной стойкостью — он смотрел так, словно в столовую вошла не слишком воспитанная собака, а не существо, способное отхватить ему голову непринужденным движением челюстей. Когда оборотень вновь отрицательно качнул головой, Уильям прикрыл глаза и сказал:

— Позвольте, я приведу остальных слуг. Так будет проще.

Приводить почти никого не требовалось: все, кроме моего извозчика, уже толпились в дверях кухни, оторопело глядя на оборотня. Джереми, мой камердинер, нервно дергал узел темно-синего галстука и бормотал молитву трясущимися губами, экономка и кухарка покачивались, готовясь лишиться чувств. Уильям нервным движением провел ладонями по лицу и произнес:

— Джереми, иди. Не бойся, он не кусает.

На негнущихся ногах Джереми приблизился к дворецкому, и я мельком подумал, что в ближайшие пару дней некому будет чистить мою обувь: камердинер явно нуждался в помощи врача. Оборотень обнюхал его лицо, фыркнул и мотнул башкой: не то — Джереми вылетел из столовой с такой скоростью, что обогнал бы любого чемпиона на скачках.

— Клоди? — у Уильяма дрожали руки, но он всеми силами старался сохранять спокойный вид. Ну да, в столовой оборотень, так и что с того? Совершенно нечему удивляться и уж тем более не следует нервничать и плакать от страха. Дело житейское и самое обычное.

Экономка сделала шаг вперед, но Манфред даже принюхиваться не стал — он равнодушно посмотрел на нее и шагнул в сторону кухарки. Эмма издала короткий полувсхлип-полувздох и почти без чувств привалилась к дверному косяку. Оборотень обнюхал ее руки и вдруг зафырчал, заурчал и с грохотом обрушился на пол, приглашая кухарку погладить пузо.

— Маленький, ты кушать хочешь? — едва слышно пролепетала Эмма и объяснила, посмотрев в мою сторону: — От меня же едой пахнет, вот он и… Едулечки дать, маленький?

По столовой прошла волна ветра, Манфред поднялся с пола уже в человеческом виде и, обернувшись ко мне, поведал:

— Ваша милость, все они нормальные. Обычные люди.

Потом он повернулся к Эмме, поцеловал ей руку и почти пропел:

— Едулечки — да. Видите ли, милая красавица, голодный я — ну просто как собака!

Кайя

Потом, после сытного обеда, больше похожего на ранний ужин, Манфред обернулся еще раз — изучил слуг и кучера, но ничего не обнаружил. Евтей, которого оборотень впечатлил до глубины души, спрятался под диваном и бормотал оттуда: