— Спасибо, что подтвердили, — сухо произнес я. Когда врач отошел, то Кайя села, прижалась ко мне, словно птичка в поисках защиты от хищника. Я обнял ее за плечи и добавил тем жестким тоном, каким обычно говорил с подсудимыми и обвиняемыми: — Я уверен, что это связано с делом летунницы, которым я сейчас занят. В рамках следственных мероприятий госпожа Аберкромби должна остаться здесь. У меня есть все основания полагать, что как только она покинет дом, ее убьют.

Кайя вздрогнула и бесшумно заплакала — ни вздохов, ни всхлипов, просто слезы заструились по щекам. А я сказал себе, что отобью ее, отвоюю, и ни в какую тюрьму она не поедет.

— Более того, — продолжал я, — у меня уже есть подозреваемый. Любое вмешательство в мою разработку может не только отбросить дело назад, но и привести к гибели людей. Я понимаю порядок действий инквизиции и прошу вас, моих коллег, подтвердить мое желание оставить Кайю Лансеберг под домашним арестом и моим непосредственным контролем.

Голове стало жарко, и я запоздало понял, что все это время за моей спиной переливались багровые нити проклятия, сплетаясь в дымящийся цветок. Это производило впечатление — врач с нарочито небрежным видом отступил в сторону, давая понять, что осмотр проведен, и его дело сделано, а коллеги отчетливо сбледнули с лица.

А я готов был сражаться — не глядя, кто передо мной, и чем все может кончиться.

Кайя

Я проснулась от того, что Курт шевельнулся и что-то пробормотал.

За окнами еще темнела синева, но в ней проступали нотки утра: стук колес экипажей, далекие голоса, шелест жалюзи на окнах магазинов. Голову наполнял звон, и я не сразу поняла, где нахожусь. Потом сонная пелена окончательно отступила, и я увидела, что лежу под одеялом, а Курт — на одеяле, держа меня за руку.

Курт здесь? В моей спальне, на кровати?

Зеленая лента шевельнулась в волосах, и я увидела тонкую изумрудную нить, которая оплетала наши запястья. В ее глубине проступали искры, и чем дольше я смотрела, тем больше их становилось. Курт снова произнес что-то неразборчивое, и над его правым плечом поднялся багровый лепесток и растаял.

Я все вспомнила, и это было похоже на огненную волну, которая накрыла меня, вырывая жизнь из груди. Все, что случилось ночью — желание взять именно эту книгу, которое кто-то словно вложил в мою голову ледяными безжалостными руками, жуткое ощущение полета, далекий птичий клекот и плоское лицо луны за окном — белое, беспощадное, покрытое язвами вулканов и морей. От луны веяло такой угрозой, что от воспоминания меня стало знобить.

Как же хорошо, что Курт оказался рядом! Без него я не пережила бы эту ночь.

Мой муж по отчаянию вздохнул, открыл глаза и спросил так четко, словно вовсе не спал:

— Как ты себя чувствуешь?

— В голове звенит, — призналась я. Ощущение, что я подвела его, было холодным и властным: я прекрасно знала, что не сделала ничего плохого — и Курт это тоже знал! — но что-то повторяло в глубине души: “Ты все испортила”.

Это был чужой голос. Голос того, кто хотел отомстить Курту, и посвятил этой мести всю жизнь.

— Он рядом, — сказал Курт, и не требовалось объяснять, кто именно рядом. — Я чувствую его взгляд, но не могу понять, откуда смотрят. Он очень сильный маг, который сумел полностью замаскировать свою магию.

— Так, что даже оборотень ничего не почувствовал, — вздохнула я. Курт усмехнулся.

— Да уж, их чутье не проведешь.

Некоторое время мы молчали. Я думала о елочных игрушках, пряниках и подарках — и о том, что невидимый мститель смог все это испортить, опорочить, исказить. Какой новый год может быть в доме, в котором окна распахнулись навстречу птицам, летящим с луны, вопящим от голода?

— Что будешь делать? — спросила я. Курт провел ладонями по лицу. Откинулся на подушку.

— Подам в отставку, когда все это закончится. Денег у меня более, чем достаточно. Буду подрабатывать консультантом, когда потребуется, и печь пироги. Интересный опыт, мне понравился.

Я невольно улыбнулась. Надо же, совсем недавно все было хорошо, спокойно и мирно. Мы пекли пастуший пирог под чутким котовьим руководством и были так близки, словно не было никаких проклятий, никакого моего желания спасти сестру, никакого брака отчаяния — а были просто хорошие люди, которые нашли дорогу друг к другу и дальше отправились по ней вместе.

А потом в этот хрупкий мир, похожий на елочный шар, ворвалось зло. Разъяренное, ненавидящее, готовое мстить за то, что мы своим теплом разрушали его планы.

Мститель привык к тому, что этот дом переполнен страданием, отчаянием и тоской. Ему это нравилось. Но пришла я — и в доме, оказалось, может появиться надежда на избавление, смех, веселые голоса и пироги. А это было ему не по душе, и он принялся наносить удары, один за одним.

— Он совсем рядом, — негромко сказала я. — Мы скоро его вычислим. Может, сегодня, может, завтра. Он это понимает, поэтому и бьет. Он нападет снова.

Курт не ответил. Он сел на кровати спиной ко мне, и какое-то время в моем мире была только эта спина под белым хлопком пижамы. Я вдруг поняла, что Курт уже знал. Что он догадался, он все понял — и теперь не знал, как ему быть дальше с этой догадкой.

Я тоже села. Дотронулась до его плеча и отвела было руку — и прикоснулась снова, словно могла как-то помочь, облегчить его боль. Курт накрыл мою руку своей, и зеленая нить, которая соединяла наши запястья, снова наполнилась рыжими искрами.

— Что это за нитка? — спросила я. Курт устало усмехнулся.

— Коллеги надели. Знак того, что я тебя контролирую, а ты не сбежишь.

— Не сбегу, — откликнулась я. Что за глупости, в самом деле? Куда и зачем мне бежать, если я не делала ничего плохого? — Курт, я…

Я осеклась, не зная, что сказать. Мне вдруг сделалось тоскливо — и под этой тоской было еще что-то: очень важное, то, чему я не могла дать названия, потому что все слова теряли смысл.

— Я тебе верю, — произнес он. — Я знаю, Кайя, можешь ничего не говорить.

— Ты знаешь самое главное. Ты знаешь, кто наш враг.

Наш враг… Кто бы мог подумать, что враги иногда соединяют сильнее, чем что-то хорошее. Возможно, потому, что хорошее надо беречь — и мы беремся за руки, чтобы не дать его разрушить.

— Да, — кивнул Курт. — Да, я знаю. Но пока у меня нет доказательств, и я лучше ничего тебе не скажу. Я думал, что он двинется в Калреман, чтобы залечить раны, которые ты нанесла ему в кондитерской — но тогда у него не было бы времени, чтобы подложить книгу. Вчера днем ее точно не было, я заходил в библиотеку и почуял бы, что что-то не так.

Калреман был тот еще райончик — и да, нашего мстителя там подлатали бы, не задавая лишних вопросов.

— Хорошо же он маскируется, — вздохнула я. Курт кивнул.

— Мощная гадина, да. Знаешь, это уже дело чести, взять его. Все это время он был рядом, а я ничего не чувствовал, — Курт сделал паузу и, обернувшись ко мне, произнес: — И тогда мы будем свободны. И… — он помолчал, словно пытался собраться с силами и сказать что-то очень важное. — И сможем расторгнуть наш договор. Но я, честно говоря, не хотел бы этого.

— Звучит, словно признание в любви, — выпалила я и тотчас же мысленно закатила себе самую сильную и крепкую оплеуху. Дура, дура, дура! Ну почему у меня всегда язык летит вперед ума!

Мне сделалось стыдно. Стыдно, досадно, горько.

Курт улыбнулся краем рта.

— Знаешь, я еще ни с кем не пек пироги, — признался он. — Не летал на воздушном шаре, не гулял по ночам, не гнался за оборотнем. Это… важно. Это в самом деле важно, это придает смысл. Если это можно назвать влюбленностью или любовью… почему бы и нет?

Он развернулся так, чтобы смотреть мне в лицо. В его глазах, в темной глубине, плыли золотые огни — и я поплыла с ними куда-то в невообразимую теплую даль.

Все девушки мечтают о любви. Я не мечтала — но мне вдруг сделалось легко и горячо, словно мечта пришла ко мне сама и сказала: вот я, здесь, я готова сбыться.