— Идет оперативная разработка, — лениво сообщил Курт, даже не обернувшись в его сторону. — Все в порядке, дверь закройте.

Дверь закрыли так, что по всему зданию отозвалось. В коридоре послышался топот удаляющегося человека — наверно, неожиданный свидетель побежал рассказывать каждому встречному и поперечному о том, что творится с согласия Курта Лансеберга. Манфред обнюхивал грудь Курта, даже легонько лапой толкнул. В глазах оборотня плыла тревожная зелень — ему очень не нравилось то, что он вынюхал. Изящная лапа гончей вновь мягко толкнула Курта, нырнула в груду шерсти, и по кабинету прошел ветер. Я вдруг увидела ночное небо, переполненное звездами. По небу бежал огромный белый волк, катя в лапах полную луну, похожую на серебряную монету — от него веяло такой любовью и теплом, что все, испытанное мной за эти дни, сделалось маленьким и незначительным. Воздух пах сосновой смолой и травами, звезды смеялись и пели, и я знала, что белый волк защитит и поможет.

Его не надо было звать. Он всегда был здесь.

Очнувшись от наваждения, я увидела, что Манфред снова сидит за столом, вытирая рукавом вспотевший лоб. Он побледнел, тяжело дышал, и было ясно, что обращение здесь, в департаменте, окруженном множеством защитных заклинаний, далось ему с трудом. Курт сидел с прежней невозмутимостью — придвинув к Манфреду кофейник, он осведомился:

— Ну как?

— Вы, ваша милость, смельчак! — одобрил оборотень, налив чашку кофе и осушив ее одним глотком. — Дед бы мой вас увидал — ох, удивился бы!

— Чему удивляться? — спросил Курт. Покосился на меня, словно проверял, все ли в порядке — а я смотрела на оборотня и видела белого волка, бегущего среди звезд. Видела жизнь без оков, свободу и стремление к счастью. — Чего бояться? Я знал, что ты не сделаешь ничего плохого.

Манфред посмотрел на инквизитора с искренней благодарностью. Это спокойное доверие удивляло его и внушало уважение.

— В вас этой дряни полно, ваша милость, и она все разъедает изнутри, — серьезно сообщил он. — И пытается выбраться вот, в нее, в вашу жену, но как-то опасается, что ли. Вроде бы ей и надо вылезти, но не вылезается.

Я понимающе кивнула.

— Это похоже на разумное существо, — заметила я. — Она будто знает, что было вчера, и не хочет повторять.

— А что было вчера? — живо осведомился Манфред. Теперь оборотень держался увереннее, словно окончательно убедился в том, что инквизитору можно доверять, и он теперь не магическая тварь, которую преследуют и прогоняют, а почти коллега, которому доверяют.

— Вчера я вырвал такую летунницу из своей жены, — объяснил Курт. — Теперь эта дрянь действительно опасается. Поняла, что ее обнаружили, и решила пока не нарываться.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила я. Вряд ли ему было хорошо и радостно, когда летунница искала выход и не находила. Но мой муж по отчаянию только плечами пожал.

— Вроде бы как всегда, — признался он, и Манфред тотчас же заявил:

— Ваша милость, вы это, вы не это! Не геройствуйте. С такой гадостью надо себя поберечь.

Курт согласно кивнул. Улыбнулся.

— Ты что-то еще почувствовал? — осведомился он. Манфред вздохнул.

— Я хотел вынюхать того, кто эту летунницу запустил. Ни следочка, ваша милость, вы уж извините, но нет. Не нашел. Но знаете, от нее чем-то травяным пахнет. Как в степи. Широкая такая степь, солнцем прогрета… так бы и бежать через нее.

Курт вздохнул, и от него едва заметно повеяло разочарованием. Нет, он не надеялся на то, что какой-то оборотень разберется с тем, с чем не могли разобраться академики и специалисты — и все-таки, пусть самую малость, но все же надеялся. И я надеялась.

Ну ничего. Будем действовать дальше. За несколько часов мы смогли узнать больше, чем за несколько лет.

— Понимаю, — кивнул Курт. — Ладно, спасибо за помощь. Не смею больше задерживать.

Манфред сцапал с блюда последний сендвич с ветчиной и был таков. В кабинет заглянул инквизитор в застегнутом на все пуговицы мундире, посмотрел вслед оборотню тревожным взглядом и озадаченно спросил:

— Это вот… оно?

— Оно, — вздохнул Курт, поднимаясь из-за стола. Я последовала его примеру. — Все в порядке, я расследую новое дело. Это мой официальный помощник.

Брови инквизитора взлетели вверх так, что едва не сбили кудрявый чуб цвета воронова крыла.

— Бывают же чудеса! — произнес он. Да, бывают — и главное чудо мы совершим, когда Курт избавится от летунниц.

Мы вышли из департамента — утро сменилось снежным днем. По дорогам бежали экипажи, тротуары заполнили гуляющие, отовсюду неслись голоса — мир был таким светлым и легким, таким воздушным и чистым, что в нем просто не нашлось бы места для зла. В городе, который готовился встречать новый год, украшал двери еловыми венками, перевитыми красными и золотыми лентами, и открывал первые елочные базары, не могло быть летунниц. Я взяла Курта под руку, и мы побрели по улице.

Я никогда не любила зиму — за что любить морозы, снег и ветер в лицо? Но сейчас зима мне нравилась.

— Что будем делать? — спросила я. Хотелось чего-то праздничного. Чего-то очень доброго — такого, чтобы выкинуть из ума и души ту копоть, которую оставляли мысли о летунницах.

— Мне хочется отвлечься, — признался Курт. — Не думать, что во мне эта дрянь.

— Мой отец, когда ему хотелось отвлечься, варил вино с пряностями. Но что-то мне подсказывает, что это не твой способ.

Курт улыбнулся, и улыбка словно озарила его изнутри, вернув в те времена, когда он не был Багровым Первоцветом, не заключал браки отчаяния, чтобы выжить, и не хоронил своих жен. Чем он занимался, когда никого не пугал?

— Кажется, я придумал кое-что, — сообщил он. — Высоты не боишься?

Я только рассмеялась. Какая ведьма боится высоты? Да никакая!

— Ни капельки. А что?

— Тогда будем летать.

Курт

Катание на воздушных шарах — дорогое удовольствие. Вряд ли Кайя хоть раз каталась: стоило посмотреть на ее дом, чтобы сразу понять: семейство Аберкромби не тратило денег на платные развлечения и забавы. Хочешь отдыхать — читай, вышивай, играй в снежки. Бог дал людям много прекрасных занятий, на которые не потратишь ни гроша.

А воздушный шар был любимым развлечением Джиллиан. Сестра часто рассказывала, что нет ничего лучше полета над столицей, когда восторженный поклонник обнимает свою барышню, а она восхищенно ахает и вскрикивает с преувеличенной тревогой. Я не был восторженным поклонником, а моя седьмая жена не была похожа на светскую кокетку с ее фальшивой стрельбой глазками и восклицаниями — но почему бы не покататься?

Мир прекрасен с высоты. Вся его грязь отступает и растворяется без следа, когда на нее смотришь сверху. Мир делается таким, каким его задумали, когда создавали.

Возможно, и горечь жизни, с которой я давно успел смириться, тоже возьмет и отступит. Оставит меня в покое, хотя бы ненадолго.

Я не стал говорить, куда мы едем. Когда экипаж остановился возле подъема на холм, с которого взлетали пестрые воздушные шары, то Кайя удивленно ахнула и посмотрела на меня так, как никто не смотрел раньше. В ее взгляде было искреннее счастье и такое тепло, словно я вдруг исполнил то, о чем она раньше даже не мечтала, понимая, что мечта не сбудется — а раз так, то и незачем тратить на нее время.

— Воздушный шар? — уточнила она веселым шепотом, и на ее щеках выступил румянец. — Правда?

— Правда, — кивнул я. — Всегда хотел посмотреть на город с высоты, но не было хорошей компании.

Я пытался ухаживать за своими женами — хотел найти к ним подход, а не просто выпить их жизни, как вино из чаши. Но никто из них не выглядел таким счастливым, как Кайя сейчас.

— Ни разу не каталась, — призналась моя жена по отчаянию, когда я оплатил билеты, и мы пошли по дорожке на холм, туда, где застыла сиренево-золотая громада воздушного шара. Рядом с гондолой стояли летчики в ярко-красных куртках, и небольшой, но очень сердитый дракон старательно вдувал пламя в оболочку. Увидев его, Кайя окончательно превратилась в восхищенного ребенка: она сжала мою руку и изумленно проговорила: