Интересно, что придумал Курт насчет новогодних подарков для них? Я не думала, что это будет какая-то злая шутка — так, толстый намек на то, как нужно себя вести.

Да и пусть! Главное, что совсем скоро эта страшная сказка закончится. Теперь я не верила — теперь я твердо это знала. Мир сделался огромным и очень легким — воздушным шариком с цветными разводами по бокам — я держала его в ладонях и мне хотелось смеяться.

Разносчик сбитня протянул стакан почтальону, который бодро пошел дальше по улице, разнося письма, и, покосившись в мою сторону, негромко произнес:

— Вы, барышня, сбитень любите.

— Терпеть не могу! — призналась я. С чего он вообще решил со мной заговорить? Обычно такие вот парни в мохнатых полушубках и шарфах до глаз не вступали в беседу с прохожими.

— Любите, любите, — уверенно заявил разносчик и протянул мне стакан. Я машинально взяла его: теплый. Сбитень пах яблоками и медом, и я задумалась, почему он мне никогда не нравился. Обычный горячий напиток, ничего особенного. — Вы почаще ко мне сюда подходите, я всегда вам самый большой стакан нацежу. И недорого!

— Что за глупости! — возмутилась я. Разносчик усмехнулся под своим шарфом. Движение его руки было быстрым — из кармана и снова в карман — но я успела увидеть серебряный инквизиторский жетон.

Коллега Курта. Понятно. Мы с ним не одни против мстителя — вот и отлично.

— Я тут один сбитень-то продаю, — продолжал лже-разносчик. Словно повинуясь его воле, я поднесла стаканчик к губам и сделала глоток. Слишком сладко. Ничего не чувствуется, кроме меда. — Торговля хорошая, бойкая. Ну а что, на улице холодно, надо изнутри согреваться. Остальное мы с господином Лансебергом устроим. Нотку живь-травы чувствуете?

— Нет. Мед все забивает.

— Ну и правильно, — незнакомец понизил голос и произнес: — Живь-трава единственное средство, которое капсулирует черную магию. Если Курт будет что-то делать с ней дома, то спугнет вашего общего врага. Остается такой вот способ.

В груди шевельнулась тревога — разбежалась та энергичная дрожь, которая охватывала меня всегда, когда намечалось что-то интересное. Я понимающе кивнула, через силу осушила стаканчик — терпеть не могу мед! — и, бросив его в урну, ответила:

— Понятно. Спасибо вам.

Я примерно представляла механизм работы живь-травы. Когда мститель бросит те чары, которые должны будут убить меня, она окутает чужое заклинание непроницаемым коконом и не даст ему сработать.

— Однажды Курт спас мне жизнь, я его должник, — объяснил инквизитор. — Да и помочь коллеге — это дело чести, — он рассмеялся и добавил: — Хотя когда я увидел вашего оборотня, то чуть не упал.

Он оттянул шарф от лица, и я узнала инквизитора, который видел обращение Манфреда в отделении. Я улыбнулась ему, как старому знакомому, и ответила:

— Да, меня тогда тоже впечатлило.

— Вот, держите еще стаканчик, — инквизитор налил мне еще сбитня, и я поинтересовалась:

— Живь-трава дорогая штука. Как же вы ее так остальным покупателям разливаете?

Он усмехнулся.

— Для вас сбитень из особого отсека идет. Не волнуйтесь, в моем ведомстве все четко и по граммам.

На том и расстались. Я выпила сбитень и вдруг вспомнила, как в прошлом веке одна очень опытная ведьма — даже не ведьма, законопослушная волшебница, которая сотрудничала с инквизицией, говорила: “Подвиг это дело коллективное. За важные дела нельзя браться в одиночку”.

Ну вот у нас и компания. Ведьма, инквизитор, ворчливый кот из далеких степей, оборотень, который купил ботинки вместо валенок, и коллега моего мужа.

И да, мы победим. Ни на что другое мы не согласились бы.

Бал, на который нас с Куртом пригласили, был не просто праздником — его посвятили мифической птице Белиране, снежному чуду, которое однажды спасло людей от холода, вырвав из груди свое огненное сердце. И платье следовало подобрать так, чтобы оно напоминало о Белиране и было ее символом. Входя в магазин, который мне посоветовал Курт, я невольно ощутила робость. Да, Аберкромби благороднейшее и древнейшее семейство, но мы очень давно ничего не покупали в таких местах, где каждый завиток на мебели и каждый луч в зеркалах искрятся той роскошью, до которой нам уже не добраться.

Чувствовать себя бедной родственницей, приживалкой у богачей? Вот уж нет! Я прошла мимо швейцара, выпрямив спину и расправив плечи — и царство красоты открылось передо мной во всем своем богатстве, настолько пышно, что я с большим трудом смогла сохранять спокойный, даже чуть равнодушный вид.

Да, платья. Спасибо, я знаю, что такое платье, я не хожу в мешке из-под картошки.

Но те платья, которые красовались в витринах этого магазина, были не просто одеждой — на манекенах за стеклянными дверцами были выставлены произведения искусства. Каждое из них было похоже на что-то особенное. Вот это, сиреневое, напоминало ирис, раскрываясь лепестками у груди. А это, изумрудное с синим отливом, струилось по фигуре, словно водопад. А вон то, нежно-золотистое, сплошь состояло из мелких сверкающих капель — надень его и будет казаться, что ты идешь среди дождя. Продавщица, которая бесшумно подошла ко мне, сказала негромко, словно боясь что-то спугнуть:

— Да, бесстыдно, согласна. Когда его надевают, то кажется, что барышня полностью обнажена. Мы не продаем это платье, но оно помогает продавать другие.

Я невольно вспомнила моду времен моей бабушки, когда платья ничем не отличались от ночных сорочек, а дамы еще и смачивали их, чтобы очертания тела были более соблазнительны. Зимой, на морозе, это быстро сводило хозяек платьев в могилу, и король именным указом запретил такие наряды.

— Нас с мужем пригласили на бал, который посвящен Белиране, — сообщила я, и продавщица понимающе кивнула.

— Да, в этом сезоне Белирана очень популярна. Зима холодная, нужно что-то, чтобы мы могли согреться, — сказала она и повела меня вдоль витрин. Повинуясь заклинанию, манекены в них начинали двигаться, показывая свои платья со всех сторон.

— Вот, например, — продавщица остановилась возле витрины с белым платьем, которое было расшито пышными перьями. — Взгляните, руки в нем похожи на крылья.

Я понимающе кивнула. Руки в самом деле были похожи на крылья — рукава были украшены причудливой вышивкой, но торчали бы они при этом из сугроба — слишком уж много было перьев. Я отрицательно качнула головой, и лампа в витрине приглушила свет, а манекен замер. Мы с родителями никогда не бывали в магазинах с такими витринами и манекенами — я смотрела на все, как на чудо, постоянно напоминая себе держаться спокойно, чтобы не быть похожей на деревенщину, которую неведомым ветром занесло в столицу.

Но чудом все равно нельзя было не любоваться.

— А вот это? — продавщица подвела меня к другому платью. — Только вчера привезли, я утром поставила в витрину. Взгляните!

Я замерла, глядя на платье, которое выплыло ко мне из глубины витрины — да на него можно было смотреть только так, замирая от восторга. Нежно-голубое, с россыпью бисера на плечах и глубоким вырезом, оно превращало свою хозяйку в птицу с опущенными крыльями — птицу, полную любви и надежды, птицу, которая готова отдать себя, чтобы жили другие.

Когда-то я читала сказку о Белиране и плакала. И сейчас ко мне снова пришла открытая книга и птичья тень той, которая отдала себя людям.

— Да, выглядит удивительно, — согласилась я, уже не стараясь скрывать своего восхищения. Вдруг подумалось, что Курт увидит меня в этом платье — и на душе сделалось тревожно и горячо, что-то сжалось в груди, и сердце забилось быстрее. — Я его возьму.

Курт

Завязывая галстук особым, модным узлом, я думал о том, что давно не был на балах с таким светлым настроением, которое владело мной сейчас. Конечно, меня и моих жен приглашали в свет, мы посещали балы и званые вечера, но ощущение было таким, словно мы приходили на собственные похороны. И вот теперь все наконец-то было правильно, и праздник расцветал праздником, а не проводами мертвеца в могилу.