— От души поздравляю, — проронила королева, пожимая плечами. — В тех обстоятельствах, в каких мы находимся, это весьма занимательно — охотиться с утра до вечера.

— Сударыня, вы полагаете, что если бы я не охотился, это помешало бы революционерам захватить Тулон?

— В самом деле, сударь, — заметила Каролина презрительно, — я затрудняюсь определить, в чем вы сильнее — в логике или философии. Мой вам совет предаться одной из этих наук или обеим разом, если угодно. Я же тем временем, пользуясь вашим разрешением, прибегну к талантам Медичи, Ванни, Гвидобальди, Кастельчикалы, а также маэстро Донато. Ступайте, сударь! Да не забудьте захватить ваш кинжал. Храните его на видном месте, думайте на досуге об истории, что с ним связана, и пусть это наведет вас на здравые умозаключения. Вы будете сегодня охотиться?

— Нет, сударыня, я буду ловить рыбу.

— Ах, да, момент выбран как нельзя лучше! Ступайте же ловить рыбу, сударь! Обильного вам улова! А когда вернетесь, расскажете мне, в каком состоянии ваши корабли.

Король, уже поднявшийся с места и сделавший шаг к двери, остановился.

— Вы правы, — заметил он, — я отложу рыбную ловлю. Сегодня я ограничусь тем, что постреляю фазанов в Каподимонте.

И он удалился.

Каролина призвала к себе генерала Актона, и было решено следующее:

сегодня же издать декрет об отчуждении в пользу государства большой части церковных владений;

наложить на Неаполь чрезвычайную контрибуцию в сумме не менее ста тысяч дукатов, а с аристократии взыскать еще сто двадцать тысяч;

храмам, монастырям и часовням сдать в казну всю золотую и серебряную утварь, оставив себе лишь самое необходимое;

гражданам распродать все свои драгоценности и украшения, сдав полученные суммы в казну взамен на облигации казначейства, которые со временем будут оплачиваться;

наконец, какой бы шум из-за этого ни поднялся, государство забирает в свою собственность общественные банки.

Закинув таким образом невод, можно было выудить в общей сложности миллионов двести пятьдесят.

Кроме того, Государственная джунта получила от королевы лично приказ приступать к решительным действиям. И они действительно начались: была арестована сотня известных людей, указанных самой Марией Каролиной.

Скажу здесь несколько слов о первом преступнике, точнее, о первом невинном, кто возглавил длинную череду жертв, которые вступили на кровавый путь, ведущий к эшафоту и виселице.

Поскольку королева находилась в Неаполе ради пасхальных торжеств, празднования которых она никогда не пропускала, до нас дошел слух, что церковь дель Кармине, одна из самых почитаемых в столице, только что подверглась чудовищному нечестивому осквернению.

Но сначала объясним, что представлял собой этот храм.

Церковь дель Кармине была основана королевой Елизаветой, матерью юного Конрадина, которая приплыла на корабле, груженном золотом, чтобы выкупить своего сына, попавшего в руки герцога Анжуйского, а точнее, короля Неаполитанского. Но она опоздала! Золото, что должно было спасти жизнь бедного мальчика, было использовано для строительства часовни, где упокоились его останки и останки его друга принца Австрийского, который не мог без него жить и предпочел умереть вместе с ним.

В 1438 году, когда Рене Анжуйский осадил Неаполь, ядро, выпущенное им, должно было попасть в голову большого деревянного распятия, венчавшего алтарь, где был погребен Конрадин. Но фигура Распятого склонила голову к правому плечу таким образом, что ядро просвистело мимо, не задев его, и застряло в стене.

Это распятие к тому времени уже славилось особой святостью благодаря дивному чуду, явленному Небесами: на голове Распятого росли волосы, как будто он был живым человеком. Каждый год в день святой Пасхи синдик Неаполя золотыми ножницами отрезал отросшие волосы, оделяя их прядями сначала короля, королеву и наследника престола, а затем и прочих верующих.

В монастыре при этом самом храме в 1647 году был убит Мазаньелло.

Итак, благодаря всем этим преданиям, отчасти историческим, отчасти религиозным, церковь дель Кармине, расположенная близ Старого рынка, то есть в наиболее многолюдном квартале Неаполя, была весьма почитаема не только у простонародья, но и у всех сословий общества.

Итак, именно в пасхальное воскресенье 1794 года, в тот миг, когда священник поднял облатку, вдруг раздалась чудовищная брань и некто с бледным лицом, с волосами, стоящими дыбом, с пеной на губах и каплями пота, стекающими по лбу, расшвыривая толпу локтями, прорвался к алтарю и, ударив священника по лицу, вырвал у него из рук облатку и растоптал ногами.

В средние века сказали бы, что этот человек одержим дьяволом, и совершили бы над ним обряд изгнания бесов.

В XVIII веке его сочли нечестивцем и святотатцем, проповедником кощунственных французских идей, и по этому поводу затеяли судебный процесс. -

Он был недолог. Виновный не только ничего не отрицал, не только не искал себе оправданий, но и перед лицом судей продолжал поносить Господа, Иисуса Христа и Пресвятую Деву.

Звали его Томмазо, родом он был из Мессины. Ему сравнялось тридцать семь лет, он имел трех братьев и сестру, но у него не было ни отца, ни матери, ни постоянного места жительства.

По крайней мере, он так заявил.

Духовенство извлекло для себя немало пользы из этого происшествия. Святые отцы говорили, что этот человек есть воплощение своего нечестивого времени, живой символ падения нравов, до которого довели общество революционные идеи.

Что касается судей, то они не боялись перестараться, выражая ужас, который внушало им подобное преступление. Они не только приговорили виновного к повешению, но еще постановили, что его надлежит вести к месту казни с кляпом во рту, дабы богохульства, какие будет изрыгать осужденный в свой последний час, не оскорбляли чувства добрых христиан.

Впрочем, в продолжение трех дней, предшествующих казни, во всех церквах при большом стечении народа должны были читаться молитвы во искупление этого злодейства.

Только двое судейских, председатель суда Чито и советник Потенца, высказались против смертной казни и убеждали отправить Томмазо Амато в больницу.

Исполнение приговора было назначено на субботу 17 мая.

Осужденного провезли по всем улицам Неаполя, кроме тех, что примыкали к королевскому дворцу, ибо на какой-нибудь из этих улиц ему мог повстречаться король, а такая встреча спасла бы преступнику жизнь. Духовенство хотело показать всем жителям Неаполя, какой жребий ожидает богохульников.

Наконец несчастного привезли на Рыночную площадь, где должна была состояться казнь. Его сопровождали Ыапchi[40] — члены братства, пользующегося печальной привилегией морально и физически поддерживать приговоренных в их последний час, а также десятка или дюжины других монашеских орденов всякого рода, какие только существовали в Неаполе.

Несмотря на долгую утомительную езду по городу, осужденного взбадривало нечто вроде лихорадочного возбуждения. По лестнице он поднялся довольно решительным шагом, словно не отдавал себе отчета, что каждая ступенька приближает его к смерти. Потом, когда казнь совершилась, тело его было брошено в костер, а пепел от этого костра, вперемешку с его собственным, развеяли по ветру.

Вечером того же дня, когда эта жестокая расправа наполнила ужасом сердца неаполитанцев, пришло письмо от генерала Данеро, правителя Мессины: он настойчиво просил возвратить бежавшего из мессинской больницы несчастного безумца по имени Томмазо Амато.

В каком бы секрете власти ни старались держать это известие, истина просочилась наружу: весь Неаполь узнал, что судьи приняли возбуждение сумасшедшего за нечестивую выходу атеиста. Якобинцы не преминули распространить эту историю как можно шире.

Эта ошибка, казалось бы, должна была умерить пыл судей, однако, напротив, она удвоила их рвение. Они постановили, чтобы трибунал заседал без перерывов, исключая лишь те, что необходимы для еды и сна.