— О, я уже бегу! Моя накидка, куда подевалась моя накидка?..

Входя в комнату, я уронила ее на кресло. Королева взяла накидку и набросила ее мне на плечи.

— А теперь, — сказала она, — лети, голубка ковчега, и постарайся принести оливковую ветвь!

Я сбежала по лестнице легче той птицы, с которой сравнила меня королева, велела подать экипаж и, вскочив в него, крикнула:

— На улицу Святой Бригитты!

От королевского дворца до улицы Святой Бригитты было не более двух шагов, так что ехать мне пришлось недолго. В указанном месте я вышла из кареты. Поскольку едва сравнялось восемь часов вечера, лавка торговца зерном была еще открыта, так что я могла послать туда осведомиться, где живет дон Джузеппе Де Део.

Торговец зерном был поставщиком дворцовых конюшен; он узнал кучера, задавшего ему этот вопрос, и, увидев за занавеской кареты даму, подбежал, взбудораженный предположениями, довольно близкими к истине, догадываясь, что я исполняю поручение короля и королевы.

Он так часто видел, как я проезжаю по улицам Неаполя, сидя в королевской карете подле ее величества, что тотчас меня узнал. Он сказал мне:

— О миледи, тот, кого вы ищете, сейчас в большом горе. Сегодня утром джунта приговорила его сына к смертной казни.

— Это мне известно, — отвечала я, — именно по этому делу я и хочу его повидать. Поскольку вы соседи, я бы хотела узнать от вас, в каком доме и на каком этаже он живет.

— Вот здесь, в этом доме, во втором этаже, — отвечал торговец, указывая на дом, стоявший рядом с его собственным.

— Предупредите, чтобы нас приняли, — сказала я кучеру.

— Но, — продолжал торговец зерном, — я сомневаюсь, чтобы вы, сударыня, застали его у себя.

— Где же он может быть?

— Я видел, как он уходил.

— В такой час?

— Да.

— Наверное, он отправился к какому-нибудь судье с прошением?

— Ох, сударыня, теперь уже никакой судья ничего не может сделать ни для бедного отца, ни для несчастного мальчика!

— Но в таком случае куда же он ушел?

Торговец смотрел на меня испытующе:

— Вам совершенно необходимо его увидеть?

— Необходимо, притом тотчас же!

— А это… для его блага? Простите, что я вас расспрашиваю, сударыня, но несчастный отец сейчас несет такое бремя скорби на своих старых плечах, что, если вы собираетесь прибавить к этому грузу хотя бы одно-единственное пшеничное зернышко, милосердие требует не говорить вам, где он.

— Я не могу вам ничего обещать, но я пришла сюда, также движимая состраданием.

— Что ж, тогда идемте, сударыня, — прости мне Боже, если вы меня обманываете! — я проведу вас к нему.

Я вышла из кареты.

— Нам далеко идти?

— Это в десяти шагах.

Он пошел впереди, я следовала за ним. Пройдя не больше дюжины шагов, он действительно остановился перед малой дверью церкви святой Бригитты.

— Ах, — прошептала я, — теперь я понимаю, зачем он ушел из дому!

Торговец постучался в эту дверь, и она тотчас открылась. Кто-то, по-видимому ризничий, провел нас в церковь, погруженную в полумрак: свет был только в одном приделе.

Мы вошли. Торговец зерном указал мне на старика, даже не коленопреклоненного, а распростертого на ступенях алтаря: он рыдал и бился лбом о холодный мрамор.

— Вот, — проговорил он, — перед вами тот, кого вы искали.

Я его поблагодарила, и он удалился, оставив меня одну, но у двери задержался и вместе с церковным служкой принялся, охваченный любопытством, ждать, что будет дальше.

Я тихо приблизилась к старцу. Он молился и не услышал моих шагов, поэтому я тронула его за плечо. Приподнявшись на одном колене и опершись рукой на алтарную ступень, он взглянул на меня:

— Кто вы и чего хотите от меня? Или вы тот ангел, которого я призывал?

Я отвечала:

— Нет, я не ангел, призванный вами, но, не будучи ангелом, я, тем не менее, может быть, явилась к вам по воле Божьей.

— Что вы хотите сказать, сударыня? Вы знаете, кто я и за кого молюсь?

— Вы дон Джузеппе Де Део и молитесь за своего сына Эммануэле Де Део.

— Да, да, да!

— В таком случае следуйте за мной.

— Куда же?

— К королеве.

Его лицо омрачилось:

— К королеве? — повторил он, колеблясь между радостью и страхом. — Но что мне может сказать королева?

Вы знаете, молва утверждает, что это она хочет казней. Если это так, прости ей Боже! Но, хоть она и королева, я предпочитаю быть на моем собственном месте, нежели на ее.

— Пойдемте, — настаивала я. — Когда вы увидите ее величество, надеюсь, вы станете лучше думать о ней.

— В конце концов, — проговорил старик, — хуже, чем есть, быть уже не может. Я готов следовать за вами, сударыня.

И, поцеловав мрамор алтарных ступеней, он поднялся.

Я пошла впереди. Подходя к дверям храма, дон Джузеппе обогнал меня и, омочив пальцы в кропильнице, предложил мне святой воды. Увидев, что я отдернула руку, он глянул на меня с удивлением.

— Я протестантка, — сказала я.

Тогда последний отблеск надежды, еще освещавший его чело, угас и, машинально осенив себя крестным знамением, он со вздохом уронил голову на грудь и последовал за мной.

Мы сели в карету.

— В королевский дворец! — приказала я кучеру.

Пять минут спустя наш экипаж остановился у подножия лестницы, ведущей в покои Марии Каролины.

Вместо того чтобы радоваться, старец был мрачен, как само Отчаяние, и бледен, как сама Смерть.

Прежде чем войти в комнату, где нас ожидала королева, он схватил меня за руку и прислонился к дверному косяку, готовый лишиться чувств.

— Одну минуту, ради Бога! — пробормотал он.

Что касается меня, то вся недавняя радость умерла в моем сердце. Так вот что думают о королеве! Это она, она устами судей произносит смертные приговоры, она убивает руками палача!

Дон Джузеппе наконец овладел собой. Я дала придвернику знак, и дверь отворилась. Королева, слышавшая наши шаги и теперь недоумевавшая, что мы делаем в соседней комнате, поднялась и шагнула нам навстречу.

Ее лицо было мрачно, почти гневно, ибо она все же угадывала, что произошло.

Я подтолкнула дона Джузеппе, побуждая его пасть к ногам королевы, и сказала:

— Перед вами та, от кого зависит судьба вашего сына. Просите же за него, как вы умоляли бы Пресвятую Деву, и она смилуется над вами.

Бедный старик упал на колени, сложив руки, но вместо мольбы из уст его вырвалось только:

— Государыня, это правда?

— Что именно? — резко, властно обронила королева.

— Что, если я попрошу вас помиловать моего сына, вы не откажете?

— Надеюсь, никто не давал от моего имени никаких обещаний? — спросила Каролина, устремив на меня тот жесткий непреклонный взгляд, что иногда появлялся у нее.

— Нет, государыня, — отвечала я, — я только сказала отцу, который молился пред алтарем Пресвятой Девы и просил сохранить жизнь его сыну: "Пойдемте со мной, и я приведу вас к королеве, такой же прекрасной и милосердной, как Мадонна!"

— Государыня! Государыня! — вскричал дон Джузеппе, немного приободрившись от моей поддержки. — Вы же все можете, вы королева, нет, вы больше чем королева, — вы король! Пощадите, государыня, пожалейте мое дитя! Ему только три дня как исполнилось двадцать. Это мой единственный сын, государыня! Я надеялся, что он закроет мне глаза, когда я умру, но никогда не думал, что могу пережить его! Государыня, ради ваших возлюбленных чад, ради принца Франческо, принца Леопольдо, ради вашего младшего, принца Альберто, что еще лежит в колыбели, прошу вас, государыня, умоляю вас, королева, заклинаю вас, ваше величество, сжальтесь над моим сыном!

— Государыня, государыня! — вскричала я, присоединяя свою мольбу к мольбам дона Джузеппе и целуя ее руку.

— А если я что-то сделаю для вашего сына, — сказала королева, — он со своей стороны не откажется сделать кое-что для меня?

— Для вас, государыня? Для вас, богатой, молодой, прекрасной, всемогущей? Что же вы хотите, чтобы он сделал, Боже милостивый? Говорите же, говорите, и я употреблю всю родительскую власть, чтобы заставить его почитать вас, благоговеть перед вами, коленопреклоненно служить вам с той минуты, когда вы мне его возвратите, до последнего часа.