— Неужели ваше величество оказывает мне честь, беспокоясь по поводу Сан Леучо? — спросил король.

— Чего ради мне беспокоиться о Сан Леучо, если теперь во главе этой занимательной колонии поставлен такой достойный человек, как кардинал Руффо? О! Если бы он подвизался там в качестве не инспектора, а казначея, возможно, я была бы не столь спокойна.

— Вы сердиты на него, на этого беднягу-кардинала? А между тем уверяю вас, что это весьма нам преданный человек.

— Весьма преданный вам, хотите вы сказать?

— Э, сударыня! — засмеялся король. — Боже праведный, разве мы с вами не одно целое?

— О нет, сударь, и я этим горда!

— Сегодня утром вы что-то неблагосклонны ко мне, сударыня.

— Разве вечером я стану благосклоннее, чем была утром?

— Вы хотите, чтобы леди Гамильтон плохо обо мне думала?

— Мнения леди Гамильтон во всем подобны моим.

— Стало быть, — смеясь заметил король, — леди Гамильтон, как и вы, оказывает мне честь, относясь ко мне с ненавистью?

— О, — произнесла королева, — вашему величеству хорошо известно, что вы внушаете мне другое чувство, а не ненависть.

— Ну, я вижу, что сегодня утром не мой черед наслаждаться вашим обществом.

— А вы явились сюда за этим?

— Нет, сударыня, я зашел просто чтобы повидать вас и рассказать об утренних новостях.

— Что ж, взамен я поделюсь новостями дня. Мы, господин Актон и я, приняли решение послать два корабля и три тысячи человек подкрепления англо-испанской флотилии. Командовать ими будут генералы Гамб и Пиньятелли. Я уступаю вам почетное авторство этого решения, если вы сегодня потрудитесь объявить об этом на Совете. Только не медлите с подкреплением: капитан Нельсон, как мне известно, требует его во что бы то ни стало.

— И если я проявлю такую предприимчивость, вы возвратите мне ваше расположение?

— Но вы никогда и не теряли его, сударь, — произнесла королева с улыбкой, в которой приветливости было столько же, сколько насмешки.

Король приблизился к ней, взял ее руку и поднес к губам, между тем как она с непередаваемым выражением смотрела на него.

— Итак, сударыня, вы решительно решились воевать?

— Решительно решилась, сударь! И решилась тем решительнее, что мы не можем поступить иначе.

— Будь по-вашему, сударыня! На войну так на войну! Вы увидите, что, когда придет время вытащить шпагу из ножен, я справлюсь с этим не хуже, чем любой другой.

— Вам это будет тем легче, сударь, что, когда Карл Третий, ваш отец, покидал Неаполь, он вам оставил шпагу, которой Филипп Пятый завоевал Испанию, а он сам — Неаполитанское королевство. Только жаль, что эта шпага не видела света с самого дня сражения при Веллетри: вот уж сорок три года клинок не расставался с ножнами.

— Право, моя дорогая наставница, — покачивая головой, заметил король, — вы слишком умны для меня, и я оставляю поле боя за вами.

И, поклонившись нам обеим, он удалился.

— Теперь, — заметила королева, — в ожидании, пока мой любезный супруг станет новым Александром либо Цезарем, давайте сожжем эти бесполезные бумаги, и сохраним лишь те из них, что еще могут нам пригодиться.

Мы принялись за дело, и, надо сознаться, я более не таила в душе никакого протеста. Этот решительный характер увлекал меня своей властной энергией, как звезда в своем вращении заставляет планету обращаться вокруг нее.

События, только что рассказанные мною, произошли дней за восемь-десять до прибытия капитана Нельсона, к кому нам пора возвратиться.

Вспомним, что ответила Дездемона, когда венецианский сенат спросил ее: "Как могли вы, юная, прекрасная и благородная, полюбить человека, который ни знатен, ни красив и ни молод?"

Дездемона сказала: "Он рассказывал мне о своих странствиях, о битвах и опасностях, и в эти часы душа моя трепетала на его устах".

Примерно так было и со мной, и я бы не сказала, что моим первым чувством к Нельсону была любовь, однако он сразу внушил мне симпатию.

Это был моряк с грубоватой речью, тип истинно английский, что-то вроде Джона Буля, наделенный огромным честолюбием. Притом его, рожденного вдали от тронов, ослеплял тот блеск, что исходит от них, когда к ним приближаешься.

Вот его история — пересказываю так, как он поведал ее однажды вечером королеве и мне.

Он родился 29 сентября 1758 года в графстве Норфолк, в маленькой деревушке; стало быть, в пору нашего знакомства ему было тридцать пять лет.

Он еще не успел пережить осаду Тенерифе и корсиканскую кампанию, так что не утратил еще ни правой руки, ни левого глаза.

Его отцом был простой сельский пастор. Деревня, откуда он был родом, называлась Бёрнем-Торп.

Мать его умерла еще молодой, оставив на попечении бедного священника одиннадцать детей.

Отец растил их, считая каждый грош, но с той нежной заботливостью, что связывает между собой членов больших бедных семейств. Он дал образование всем, и мальчикам и девочкам, но так надломил непосильным трудом собственное здоровье, что был принужден отправиться на воды в Бат для лечения.

В отсутствие отца Уильям Нельсон, старший сын, принял руководство этой маленькой колонией.

У бедного семейства был родственник, брат матери, состоявший в отдаленном, но все же несомненном родстве с Уолполами. Этот дядюшка служил капитаном на флоте, и звали его Морис Саклинг.

В один прекрасный день случаю было угодно — от чего только не зависят порой людские судьбы и даже судьбы держав! — итак, случаю было угодно, чтобы во время пасхальных торжеств Горацио Нельсон увидел в газете сообщение, что его дядя назначен командиром "Рассудительного" — шестидесятичетырехпушечного корабля.

— Братец, — закричал он, обращаясь к Уильяму, — пожалуйста, сейчас же, не теряя ни минуты, напишите отцу, попросите его уговорить дядю Мориса, чтобы он взял меня к себе на судно!

В тот же день письмо было отправлено.

Читая его, отец воскликнул:

— Наверное, у ребенка призвание! Право, не удивлюсь, если он поднимется, так сказать, на верх мачты.

И Нельсон действительно поднялся.

Морис Саклинг в просьбе не отказал, и маленький Горацио Нельсон, хрупкий, словно ивовый прутик, взошел на борт "Рассудительного".

На этом судне Горацио Нельсон прошел две военные кампании, третью он потом проделал на "Триумфе", а когда с "Триумфа" были сняты орудия, плавал на торговом корабле. Возвратившись в Лондон, он нашел своего дядюшку в новом качестве — начальником школы гардемаринов, устроенной на том самом "Триумфе", на котором он прежде плавал. Нельсона приняли в ту школу, но для него оказался нестерпим этот род сверхштатной пресноводной службы, и он оставил ее, чтобы добровольно принять участие в исследовательской экспедиции к Северному полюсу.

Он отправился туда на борту корабля "Race-Horse"[37]. Когда они достигли крайних океанских пределов, судно застряло во льдах. В одной из своих экспедиций по морю, совершенно замерзшему, юный Горацио повстречал медведя и первым бросился в атаку, хотя не имел иного оружия, кроме ножа; сойдясь со своим страшным противником вплотную, он едва не погиб, задохнувшись в лапах чудовища, но один из его спутников разрядил свое ружье прямо в ухо медведю и успел прикончить его.

Нельсону было шестнадцать лет, а на вид он был так тщедушен, что ему насилу можно было дать двенадцать. Капитан спросил его:

— Как же вы, не будучи достаточно сильным, рискнули бросить вызов подобному противнику?

— Мне захотелось послать его шкуру в подарок моему отцу и сестрам, — отвечал мальчик.

Суровые испытания, каким море подвергает тех, кто одержим страстью к нему, со временем укрепили здоровье Нельсона и развили в нем недюжинную силу.

Выбравшись из ледяных торосов, экспедиция снова оказалась в открытом море. Нельсон в ту пору перешел на двадцати пушечное судно "Sea-Horse"[38] и на нем отправился в Индийский океан. После двух лет, проведенных на этих берегах с их отравленным воздухом, молодой мореплаватель возвратился в Англию в состоянии настолько болезненном, что его недуг посчитали смертельным.