Это происходило в то самое время, когда Британия, желая расквитаться за поражение в Тулоне, решила отправить военную экспедицию на Корсику. Сент-джеймсский кабинет уже давно пользовался услугами Паоли: было известно, что на этого человека, которого его соотечественники считали самым великим сыном своей родины, можно положиться.

Королева была предупреждена об этих планах сэром Уильямом Гамильтоном, а скорее мною. Речь шла о необходимости получить от нее — задача не из трудных — согласие на то, чтобы в соответствии с положениями договора между Великобританией и Королевством обеих Сицилий войска этих держав действовали совместно. Король тогда распустил слух, что на эту экспедицию он пожертвовал десять миллионов из своих собственных средств, а королева появлялась на прогулках и в театре в фальшивых бриллиантах, говоря, что настоящими она пожертвовала во имя нужд государства.

Нельсону было поручено возглавить осаду Кальви. Ядро, упав на землю в нескольких шагах от него, взметнуло в воздух целый фонтан гальки. Один из камешков, попав Нельсону в левый глаз, выбил его.

Тому, кто желает знать, какое закаленное сердце билось в груди этого сурового моряка, которого французские ядра калечили снова и снова, прежде чем наконец он расквитался под Трафальгаром за две разбитые эскадры, стоит прочесть письмо, отправленное им адмиралу Худу в тот самый день, когда он получил эту ужасную рану:

"Дорогой лорд,

в донесениях, что я посылал Вам о ходе сражения, я, кажется, не сообщил об одном факте, по сути малозначащем. Речь идет о легком ранении, которое я получил сегодня утром. В том, что оно легкое, вы можете убедиться сами, коль скоро оно не мешает мне Вам писать.

С искренним уважением Ваш неизменно преданный

Горацио Нельсон".

Мы, сэр Уильям и я, узнали о случившемся именно как о "легком ранении", понятия не имея, что речь идет не больше не меньше как о выбитом глазе.

Королева, хоть и была далека от того, чтобы предвидеть, какую службу сослужит ей Нельсон несколькими годами позже, тем не менее проявила некоторый интерес к происшедшему. Король же, услышав, что Нельсон лишился глаза, осведомился:

— Какого?

— Левого, государь, — отвечали ему.

— Отлично! — обронил он. — Для охоты это не помеха.

С тех пор как я поселилась в Неаполе, мне очень хотелось увидеть извержение Везувия. Смеясь, я упрашивала сэра Уильяма, поскольку он с вулканом накоротке, приказать ему устроить для меня небольшое землетрясение.

Мое пожелание было исполнено.

Вечером 12 июня сэр Уильям вернулся домой около одиннадцати и, так как я еще была у королевы, отправился за мной.

— Сударыня, — сказал он мне, обменявшись приветствиями с их величествами, — я только что из обсерватории. Вы выражали желание видеть извержение, сопровождаемое землетрясением. Если верить часам, вы сейчас получите все это, притом в полном блеске.

— Прекрасно! — вскричал король. — Нам только этого недоставало!

— Сударь, — заметила королева, — бывают времена, когда сама природа словно бы принимает участие в делах человеческих и подвержена приступам особого гнева. Вспомните, какие предзнаменования предшествовали смерти Цезаря.

— Право же, не припоминаю, сударыня. Кажется, однажды я слышал, как сэр Уильям толковал о чем-то вроде кометы, но кометы мне довольно безразличны, чего не скажешь о землетрясениях. Они меня, во-первых, пугают, как любая опасность, причины которой мне не вполне понятны, а во-вторых, разоряют, поскольку приходится тратиться на восстановление разрушенного. Вы помните, во что мне обошлось землетрясение тысяча семьсот восемьдесят третьего года?

— Надеюсь, — сказала королева, — что в смысле расходов вы избегнете тогдашних безумных трат. В нынешние времена мы можем найти своим деньгам лучшее применение, чем расточать их на восстановление хижин ваших калабрийцев.

— Возможно, было бы разумнее выложить их на это, чем потратить на войну с Францией. Это, сударыня, вулкан такого рода, что, если он начнет извергаться, рухнут не только хижины, но и дворцы.

— Вы боитесь, что парижские якобинцы отнимут у вас Портичи и Казерту?

— Э, полно!

Королева пожала плечами.

— Говорите все что угодно, сударыня, — продолжал Фердинанд, — а я парижских якобинцев опасаюсь все-таки больше неаполитанских. Какой черт, я ведь знаю мой Неаполь! Я здесь родился, и при помощи трех "F" могу делать с моими подданными все, что пожелаю.

— Что это за три "F"? — смеясь спросила я, обращаясь к королю.

— Как, моя дорогая? — вмешалась королева. — Вы не знаете любимой формулы его величества?

— Нет, государыня.

— Неаполем надобно управлять посредством трех "F": Forca, Festa, Farina[41].

— Таково и ваше мнение, государыня? — со смехом поинтересовалась я.

— Мое мнение, что здесь два лишних F: главное — Forca, этого вполне достаточно.

— А пока что, — напомнил король, — нам предстоит землетрясение. По крайней мере, вы так полагаете, не правда ли, сэр Уильям?

— Боюсь, что да.

Король позвонил, и на пороге возник придверник.

— Закладывайте карету, — приказал король.

— Куда это вы собрались? — спросила Каролина.

— В Казерту, — отвечал Фердинанд. — А вы?

— Я? Останусь здесь.

— Вы тоже, сударыня? — обратился король ко мне.

— Если королева остается, останусь и я.

— Сэр Уильям, а вы?

— Ваше величество, я не хотел бы упустить возможность понаблюдать вблизи этот феномен.

— Что ж, изучайте его, дорогой друг, изучайте! К счастью, вы не толстяк и не астматик, подобно тому ученому римлянину, что задохнулся в Стабиях… как, бишь, его звали?

— Плиний, государь.

— Нуда, как же, Плиний! Э, сударыня, вы скажете, что я не знаю нашей античности?

— Ах, сударь, кто бы посмел упрекнуть вас в подобном грехе? Кто имел в отрочестве такого учителя, как князь Сан Никандро, тот знает все.

— Ну, сударыня, — парировал король, — знать, что ты ничего не знаешь, — это уже значит знать многое. Вот почему, если мне и не хватает ума, меня вывозит чутье. Всех благ, дорогие дамы! Желаю успеха, сэр Уильям!

А поскольку придверник снова появился на пороге, чтобы сообщить, что экипаж подан, король крикнул ему:

— Я иду! — и устремился прочь из комнаты.

Мгновение спустя мы услышали шум колес кареты, увозящей его величество подальше от Неаполя.

Мария Каролина от природы отличалась отвагой и любила риск. Особенно ей нравилось, когда король проявлял трусость, а она в то же время показывала пример мужества. Хотя было очень душно и яростно дул сирокко — ветер, к которому любой неаполитанец относится как к своему личному врагу, она предложила нам с сэром Уильямом сесть в карету и двинуться, так сказать, навстречу опасности — по улице Марина к мосту Магдалины.

Сэр Уильям обладал хладнокровной смелостью истинного английского джентльмена, а там, где дело касалось науки, это свойство могло доходить до безрассудства. Таким образом, он с радостью согласился.

Ни в коей мере не разделяя ни научной любознательности своего супруга, ни капризной склонности королевы к авантюрам, заставлявшей ее сердце биться сильнее, я не могла отказаться быть с ними теперь, когда они оба готовились лицом к лицу встретить опасность, быть может воображаемую. Разумеется, с куда большей охотой я бы осталась и ждала событий, не стремясь соприкоснуться с ними вплотную. Но, движимая стыдом, я в свою очередь последовала их примеру.

Когда часы начали бить полночь, мы сели в карету, ждавшую нас под аркой дворца.

— К мосту Магдалины! — крикнула королева.

Кучер повиновался; мы пересекли площадь Кастелло, и, когда отзвучал двенадцатый удар, уже выехали на мол.

Ветер, дувший с берегов Африки, вдруг совершенно стих. Душный воздух, с трудом входивший в легкие, был насыщен запахом серы, и, несмотря на шум, производимый движением кареты, можно было расслышать подземный гул, что предшествует большим вулканическим катастрофам и распространяет во всей природе тревожное ожидание еще прежде, чем возникает собственно опасность.