Она поднимает глаза, но только на секунду. Удерживать мой взгляд ей сложней, чем говорить.

— Хорошо, — мой голос звучит грубовато, — Ты только из-за этого приехала?

— Нет. Еще я виновата перед тобой и хотела бы попробовать исправить, то есть наладить, — запинается, — как-то найти общий язык, помириться с тобой. Если это возможно…

Она кусает губы и теребит лацкан пальто. Меня зовёт секретарь. Я поднимаю вверх палец, показывая, что нужна минута и обращаюсь к Соне:

— Сейчас мне очень неудобно говорить, сама понимаешь. Надолго ты приехала?

Мотает головой.

— На день, может два… Я не брала обратный билет.

— С кем осталась наша доча?

Этот вопрос меняет ее лицо. Она поднимает глаза и едва заметно улыбается:

— Николь с Марией. И Даша на подхвате, она прилетела. Моя подруга детства, если помнишь.

Я помню ее подругу.

— Можем встретиться вечером. Ты остановилась у мамы?

— Нет, у них я никогда не живу. Поеду в отель. Позвони, пожалуйста, когда освободишься. Я отниму у тебя не больше часа. Спасибо…

Птичка разворачивается, намереваясь уйти, но я успеваю задержать ее, ухватив за локоть.

— Погоди, — достаю из кармана и протягиваю отельную ключ-карту, — Отел Роял, номер сто один. Там мои вещи, не пугайся.

На лице у нее недоумение и некий протест, который она быстро подавляет. Протягивает руку, чтобы взять карту. Наши пальцы соприкасаются, и я не выдерживаю — приобнимаю ее.

— Подожди меня там, долго не задержусь, — шепчу в пахнущие солнцем волосы.

Соня быстро отстраняется, поправляет воротник пальто и испуганно шепчет:

— На нас смотрят.

Оглядываюсь. Один из замов, секретарь и Макс в шесть глаз рассматривают мою Птичку.

— Ну и пусть, — я снова притягиваю ее к себе, в этот раз уверенней.

И снова утыкаюсь носом в волосы, рукой поглаживаю по спине. Она несмело обнимает в ответ. Мы стоим так считанные секунды, единственно прекрасные за эти чертовы почти две недели, которые не виделись и не общались.

— Я буду ждать тебя, — полушепотом обещает Птичка и уходит.

Думать о ней я не перестаю даже на кладбище. Пришла, обняла и полностью заполнила собой пустоту. Я и злюсь, и обижаюсь, но вместе тем радуюсь и волнуюсь перед встречей с ней. Она приехала ко мне! Она хотела поддержать. Это многое значит.

Ехать на поминки не хочется, но приходится. Перед их началом в кабинете отца зачитают завещание. Юля приехала со своим адвокатом и сидит на диване, скрестив ноги и задрав подбородок. В этом кабинете ей все знакомо, диван особенно, я думаю.

Старый адвокат отца аккуратно вскрывает конверт, градус напряжения заметно возрастает. Пока он зачитывает вводные данные «кто, где и в присутствии кого», невольно наблюдаю за Юлей. Она нервничает больше всех.

Все активы холдинга мы с Максом наследуем в равных долях. Мачехе помимо обещанного брачным контрактом содержания остается поместье. Моей маме какой-то мини-отель на острове, о существовании которого никто не знал. Мамы даже нет в кабинете, и я на выхожу, чтобы пригласить ее.

Мы возвращаемся, когда последняя воля озвучена. Юле не досталось ничего, и она в бешенстве. Ее адвокат громко зачитывает заключение генетической экспертизы, согласно которому умерший является биологическим отцом Шурика. Моя мама ахает, мачеха истерически смеется, мы с Максом переглядываемся.

— Завещание будет оспорено в суде, — обещает все еще моя жена. — И развода легкого не жди! — цедит мне, направляясь к выходу.

— Хрен ты что получишь! Это я тебе обещаю, — неожиданно шипит на нее Макс.

— Села Юлька одной жопой на два стула, да нигде не поимела, — заливается нетрезвая мачеха ей в спину. — Говорила я тебе, Никита, не связывайся с этой дрянью!

— Вы что, разводитесь? — удивляется мама, как будто при таких раскладах возможен другой финал.

— Какая трагикомедия! Современный Реньяр[1], — отстраненно замечает старик-адвокат.

И только я улыбаюсь молча. Мне хочется поскорей уехать к Птичке, у нас с ней своя пьеса в двух действиях.

Закончив с адвокатом, я выхожу из дома. Во дворе меня ждет мама.

— Я правильно поняла, что Шурик мне не внук? — уточняет. Я киваю. — Всегда чувствовала. У тебя будут здоровые дети, Никита. Я об этом уже двадцать лет каждое утро молюсь.

— И твои молитвы услышаны, — подмечаю, думая о том, что нужно будет познакомить Николь с еще одной бабушкой.

Мама гладит меня по плечу:

— Но ты не бросай Шурика, брат тебе все же. Жалко его, инвалида. И о папе плохо не думай. Он всегда был привлекательным и харизматичным мужчиной, женщины на него липли, как мухи на мед.

— Мухи любят не только мед.

Мой сарказм в день похорон неуместен, мама смотрит с укором.

— Когда ты злишься, ты очень на него похож.

— Из общего у нас разве что злость, — хмыкаю снова некстати.

— Не нужно, Никита. Он всегда хотел лучшего для тебя.

— Знаешь, мама, когда кажется, что знаешь, как будет лучше другому — это только кажется. Он подложил под меня свою подстилку и вынудил признать его ребенка.

— Он не знал, что мальчик его. Сына не обделил бы.

— Я тоже думаю, что Юля до последнего держала этот козырь в рукаве. Пока я не сказал, что мы разводимся.

— Ты еще будешь счастлив, Никита. Отца прости, не держи обиду.

Я смотрю на нее как на блаженную.

— Он же тебя годами унижал, выживал из дома, сломал в итоге. Ты всю жизнь медитируешь, чтобы не чокнуться. И что? Отель перед смертью купил, и ты простила?

— Я его давно простила. Мне и без отеля прекрасно живется. Хочешь, тебе подарю?

— Прибереги для внуков! Давай завтра пообедаем вместе. Познакомлю тебя кое с кем, — обнимаю и сухо целую в щеку.

Не хочу больше говорить об отце. Его больше нет. А я есть, и Птичка моя есть, и она меня ждет.

[1] Пьеса Жана Франсуа Реньяра «Единственный наследник»

Нервничаю знатно, аж морозит

Только в такси замечаю, что у меня колени дрожат и руки трясутся. Как все нормальные люди, я не люблю похороны, но причина в другом.

Кручу в руках ключ от гостиничного номера и до сих пор не верю, что он принял мои извинения и согласился поговорить. Мог просто послать. Я была готова и к такому повороту.

По дороге в отель стараюсь отвлечься и успокоиться. Таксист попался молчаливый, поэтому утыкаюсь в боковое стекло. За ним моросит дождик. Напрасно я не взяла с собой зонт, надо было глянуть прогноз погоды перед отлетом.

Некогда родной город выглядит незнакомым. Он как будто уменьшился в размерах, скукожился и потускнел. Мне и раньше так казалось, когда приезжала, но в этот раз особенно чувствуется. Небо темное, деревья голые, дороги грязные… Унылая пора.

Сто первый номер Гордиевского оказывается люксом, естественно. С отдельной спальней и панорамными окнами. Интерьер в урбанистическом стиле мне неожиданно нравится.

В просторной гостиной большой диван, на кресле напротив одежда Никиты, на столике его закрытый ноутбук. Интересно, зачем ему этот номер? Только работает здесь или ночует тоже? Дашка говорила, что у них с Юлей огромный дом в пригороде. Неудобно ездить каждый день, наверное.

Осмотревшись, присаживаюсь на диван. За огромным окном уже сумерки: в ноябре темнеет рано. Мне неуютно, на душе тревожно. Ждать Никиту еще минимум несколько часов, я за это время изведусь, если буду просто сидеть.

На мини-кухне есть чайник и пакетированный черный чай. Наливаю чашку и иду с ней на диван. Достаю из рюкзака планшет. Он — моя надежда, на него все ставки.

На улице стремительно темнеет, и я включаю свет. Он тут какой-то странный, в виде подсветки по полу и потолку. Смотрится как-то слишком интимно.

Прикрыв вертикальные жалюзи, врубаю на огромной плазме какой-то музыкальный канал с клипами. В комнате становится уютней. Мне уже хочется свернуться калачиком и залипнуть в телек. Чувствуется усталость.

Напрасно я согласилась ждать Никиту в его номере. В таком стрессе была, что не сообразила, как помягче отказаться. Теперь мучаюсь. Очень хочется в душ, переодеться и укутаться в одеяло, а я сижу тут на птичьих правах и мандражирую, прислушиваясь к шагам в коридоре.