Нам нельзя сближаться.

____________

[1] Mierda — (с испанского) дерьмо

Принять и отпустить. Не думать о нём, не вспоминать

Я начинаю привыкать спать в его постели. Засыпаю быстро и сплю спокойно до тех пор, пока в мой выстраданный сон не пробирается хозяин спальни. Последние дни его было так много, что подсознание привыкло и не хочет с ним расставаться. Тем более во сне наше общение приятнее, чем наяву.

Сон невероятно чувственный, сотканный из интимного шепота и нежных прикосновений. Я не вижу Никиту, но его руки, губы и дыхание осязаю всем телом.

Он гладит меня. Проводит ладонью по волосам, трогает шею, ключицы, плечи… Берет за руку. Теплыми губами прижимается к запястью, затем медленно скользит выше и целует ложбинку локтевого сгиба. Это фантастически приятно.

Раскисаю от его поцелуев, как сдобная булочка в молоке. Тело становится легким, почти невесомым. Оно тонет в облаке блаженства, пока сознание дремлет.

Его губы пробираются выше. Ставят теплые отметины на предплечьях и ключицах, долго ласкают шею, водят по скуле и легонько прихватывают мочку уха. Слышу его частое дыхание, и низ живота тяжелеет.

Выгибаюсь. Подаюсь навстречу и ловлю эти страстные губы. Они теплые, влажные и вкусные. Господи, какие же они вкусные! Как же они мне нравятся!

Мы целуемся самозабвенно. Сплетая языки и смешивая дыхание. Этот поцелуй… Я растворяюсь в его вкусе и утопаю в глубине. Улетаю в нирвану и не хочу возвращаться. В таком сне я готова остаться навечно.

Целуй меня, не останавливайся!

Молю, но сладкая мука прерывается. С меня слетает одело, разгорячённую кожу обдает прохладой, и это неожиданно возвращает в реальность.

Нехотя открываю глаза и с изумлением смотрю на нависшего надо мной Гордиевского.

Всё это не сон! Не сон!

— Никита, ты… — запинаюсь. — Я… — слов не могу подобрать. — Что мы делаем? — лепечу, пытаясь натянуть на себя съехавшее полотенце.

Хватаю губами воздух, задыхаясь от осознания происходящего.

Он абсолютно голый. Смотрит голодно. Дышит так, словно стометровку только что сдавал. Увернуться и отползти не получится, он уже между моих ног. Чувствую, как его эрегированный член скользит по моему бедру. Так же влажно и настойчиво, как по шее скользили губы.

— Поздно, — озвучивает Никита мои мысли. — Ты сама пришла в эту комнату.

Полотенце летит на пол следом за одеялом.

— Ты говорил, могу лечь в любой… оой…

Я захлебываюсь эмоциями.

— Без шансов, Соня. Я не остановлюсь.

Смотрит так, что спорить не имеет смысла. Ему надоела эта глупая игра в «дам не дам». Он добился своего. Я закрываю глаза: пусть уже свершится.

— Смотри на меня, — не просит — требует. — Открой глаза, София.

Его рука тяжело опускается на мою шею у основания и довольно сильно сдавливает. Во сне Никита был нежнее.

Рывком тяну в себя воздух и распахиваю глаза. Встречаюсь с его обезумевшим взглядом, и под ложечкой холодеет. С такой яростью смотрит, что становится жутко. Он душу из меня вынимает.

Тянусь рукой, дотрагиваюсь до его лица.

— Я смотрю на тебя, — шепчу и медленно веду кончиками пальцев по колючей щеке.

Уворачивается. Ловит пальцы губами, всасывает по очереди, слегка прикусывает мизинец. У меня вырывается долгий стон. Всегда возбуждала эта его порочность на грани.

Он задирает подбородок и нависает выше. Шея и предплечья напряжены, вены вздуты и пульсируют.

Дикое необузданное желание слиться с этой красотой воедино раздирает меня.

Трогаю его. Спину, руки, шею, затылок… Скольжу руками по его безупречному телу, и волна иступленного жара накрывает с головой. Вторые сутки в режиме нон-стоп хочу этого засранца. Это пытка какая-то!

— Иди ко мне, — прошу и обхватываю ногами его бёдра.

Второго приглашения он не ждёт, ему и первое не требовалось. Просовывает руку, направляет член и резко толкается. В одно движение заполняет меня собой.

Ощущение настолько острое, что я приглушенно вскрикиваю. Мне его много.

Он наклоняется и ловит мой стон губами. Рвано целует, словно боится обжечься, и отстраняется. Одной рукой упирается в матрас, а вторую подсовывает мне под поясницу, заставляя выгнуться. Крепко обхватывает и вжимается горячим животом. Входит глубже. Еще глубже. И еще. Двигается быстро. Слишком резко и грубо.

У меня там все неистово пульсирует, но при этом неприятно припекает. Инстинктивно зажимаюсь, насколько это возможно в этой позе, но он не замечает. Продолжая наращивать темп, тупо вбивается в меня. Мне неприятно!

Кто этот грубый и напористый мужлан, который просто долбится в меня? Это не мой Ники. Совсем не тот умелый и чуткий любовник, в руках которого я таяла от наслаждения.

Всё это мне совсем не нравится, но я молчу. В висках стучит, в уголках глаз собираются слезы.

Он больше не целует. Дышит порывисто прямо в губы, но не дотрагивается. Зато взглядом въедается в глаза. Странно так смотрит, словно ищет в них что-то и не находит. И злится. С каждым толчком его движения становятся резче, быстрей и неприятней.

Я себя теряю. Безвольно содрогаюсь, пока он жестко и хладнокровно трахает меня. Не жду никакой развязки, просто терплю. Кажется, эта мука не кончится никогда.

Напряжение достигает такой силы, что становится страшно, и я зажмуриваюсь.

Неожиданно он замирает. Перестает двигаться, но остается во мне. Дышит так шумно и часто, что я начинаю волноваться. Нервно сглатываю скопившуюся слюну и еле слышно спрашиваю:

— Что-то не так?

Молчит. Выдергивает руку из-под спины, переносит вес тела на нее. Его член все еще во мне. И только теперь я вспоминаю о презервативе. Твою ж мать! Только теперь!

— Никита, а мы предохранялись? — мой голос дрожит.

Я вся дрожу. Тело ходуном от перенапряжения.

Он отстраняется. Смотрит на меня как на полоумную. Встает и уходит в ванную. Молча.

Вскакиваю с кровати. Суетливо трогаю себя: лицо, грудь, живот, плечи… Зачем я это делаю? Какая-то двигательная истерика.

В голове громко стучит, словно в неё гвозди молотком вбивают. Пальцы холодеют, верхняя губа немеет, глаза щиплет.

Он что, кончил в меня?

Трогаю себя между ног. Там горячо и очень мокро. Все бедра липкие, но специфического запаха спермы не чувствую. Ничего не понимаю! Сонная, перевозбужденная, растерянная. И словно оплёванная последним его взглядом. Обидно так, что хочется рыдать в голос.

Слышу, как в ванной полилась вода. Хватаю с пола полотенце и бегу в соседнюю спальню, где тоже есть санузел. Надо вымыть все снаружи и по возможности внутри. Дни цикла сейчас безопасные, но чем чёрт не шутит!

Мою себя старательно. Раз пять тщательно намыливаюсь гелем для душа и рьяно растираю его по слизистым до пощипывания. Нет в этом никакого смысла, но пока я что-то делаю, по крайней мере не паникую и не плачу.

Уже вытираюсь, когда раздается стук в дверь:

— Хватит прятаться, выходи.

Замотавшись в сухое полотенце, выхожу. Он ждёт.

Пялимся друг на друга и молчим. В комнате горит свет. Мне опять становится стыдно. В темноте было проще. Хочу сказать, что еду домой, но язык не слушается. Он смотрит все еще странно, стеклянными глазами.

— Идём, — кивком указывает на свою спальню и вперед пропускает.

Иду. Он следом. Дышит в затылок.

В его спальне темно и прохладно. Окно открыто.

— Постой, Соня, — кладет руку на плечо и резковато разворачивает к себе. — Я сорвался. Слетел с катушек, сам не понял как. Прости.

Коротко киваю.

Кажется, я впервые слышу «прости» от Гордиевского. Это слово он мне только написал однажды. В том самом последнем сообщении три года назад, когда его отцовство подтвердилось и он решил жениться, а меня бросить.

— Больно сделал? — спрашивает и смотрит виновато.

Опять киваю и отвожу взгляд. Во мне зреет истерика. Если смотреть Никите в глаза — разрыдаюсь. Мне не физически больно, это душа скулит и корчится. Метастазы злокачественной любви выжигают меня изнутри.