Соня никак не комментирует мои действия, смотрит куда-то в сторону.

— С прошлого года. Софи с Марией оформляли мой салон перед открытием, тогда и сдружились.

Не нравится мне это его «сдружились». Не из-за него ли она к психологу ходила?

Подходит официант, приносит для меня бокал и меню. Соня участия в беседе не принимает. Сидит примороженная, взгляд отводит.

— Ты что заказала, Птичка? — в ожидании ответа слегка наклоняюсь и заглядываю ей в глаза.

— Салат с курицей, — сердится, но отвечает, а голос немного хрипит.

— Я буду такой же, — говорю официанту. — Доверяю твоему вкусу, — это уже Соне адресую.

У Тимура звонит телефон. Он извиняется и выходит из-за стола. Соня поворачивается ко мне, выкатывает глаза и цедит сквозь зубы:

— Ты что устроил? Опозорить меня решил?

— Перед Тимуром, что ли? Нашла перед кем выделываться! Я тебя от этого стервятника спасаю.

— А я просила? Он давний клиент компании, мы просто разговаривали.

— Видел я это «просто». Он смотрел на тебя, как голодный лев на кусок мяса.

— Ты следил за нами? — подозрительно сощуривается.

— Больно надо! Привез твою машину — ты просила, — напоминаю.

— Давай ключи, раз привез, — требует и протягивает руку. — На этом все, дальше я сама. Спасать меня не нужно! По проекту будем общаться в рабочее время, у меня…

Договорить я не даю, хватаю ее за запястье и дергаю на себя:

— Это я решаю, когда и как с тобой общаться. Командовать. Мной. Ты. Не будешь.

Намеренно говорю медленно, жестко и по словам, чтобы хорошо усвоила, что дерзить не стоит. Она ошарашенно молчит и ресницами хлопает, но вскипает. Грудь вздымается, нижняя губа вздрагивает. В этот момент я четко улавливаю легкий аромат ее духов. Мое самообладание на грани крушения. Еще секунда — и я её поцелую.

— Эй, Софи, это твою машину там полицейский обхаживает? — слишком резко звучит голос Тимура.

Он спешит к нам и показывает в сторону дороги.

Мы с Птичкой одновременно поворачиваемся и синхронно вскакиваем. К её «Фиату» приближается эвакуатор. Быстро они здесь работают.

— Как ты мог бросить машину на дороге? — шипит на меня Птичка. — Правил парковки не знаешь? Линия желтая — стоянка запрещена! — обреченно взмахивает руками.

Она расстроена, глаза на мокром месте.

…Минут десять уламывала полицейского не выписывать штраф, но тот остался непреклонен.

— Да ладно, Сонь, я оплачу. Там копейки, — легонько дотрагиваюсь до её плеча, но она резко его одергивает.

— Причем здесь это? У меня ни одного нарушения не было! Это первое, и оно из-за тебя! — тычет пальцем мне в грудь.

— Я предлагал, чтобы штраф выписывали на моё имя, но ты ж уперлась!

— Потому что ты иностранец! Штраф будет в два раза выше! — почти кричит.

— Да какая разница?! Копейки! — тоже перехожу на крик.

Птичка обнимает себя за плечи и отворачивается. Не хочет разговаривать.

— Давно женаты? — на инглише спрашивает меня полицейский, протягивая квитанцию на оплату.

— Не женаты мы, — отвечаю и добавляю, — пока ещё.

— Ссоритесь уже по-семейному, — смеётся и уезжает.

Я открываю пассажирскую дверь и кивком показываю Соне сесть. На удивление, она не спорит. Запрыгивает и демонстративно отворачивается.

Моя птичка всегда со мной

Никита

Мы медленно едем вдоль моря по нескончаемой набережной и молчим. Тишина неприятная. Вечерок не задался. Впрочем, как и вчерашний. Но исправить ситуацию еще не поздно.

— Ладно, Сонь. Мой косяк, признаю, — приглушено выдыхаю. — Только понять не могу, из-за чего ты так расстроилась? Ну штраф и штраф. Ерунда ведь! Все живы-здоровы, машина целая…

Ноль реакции. Уткнулась в боковое окно, руки сцеплены в замке, колени сжаты и напряжены.

Сворачиваю в ближайший карман и торможу. Поворачиваюсь, кладу ладонь поверх ее, слегка поглаживаю. Кожа тонкая, прохладная и такая нежная. Только насладиться её не успеваю — София выдергивает руку и прижимает к обе груди. Пытаюсь заглянуть в глаза — отворачивается.

— Хватит уже дуться. Сказал же — оплачу! И моральный ущерб тебе возмещу. Что хочешь? Любой каприз! — заигрываю — надо же как-то топить этот лёд между нами.

Сопит и не отвечает.

В этом ее как бы автомобиле размером со стиральную машину катастрофически мало места. Мне, конечно, в кайф быть к ней поближе, но долго я так не выдержу. Все, что ниже пояса, замлело и скоро, кажется, начнет отмирать. Ноги под рулем как в капкане, а восставшему между ног не хватает места в джинсах. Одно невинное прикосновение — и у меня встает. Хочу ее как одержимый, а она даже разговаривать со мной не желает.

— Со-о-онь, — мягко растягиваю ее имя и руку на колено кладу. — Хватит хохлиться, Птенчик! Ты ещё заплачь из-за этой фигни.

— Зачем? — поворачивает голову, смотрит с укором и руку мою пытается сбросить. Вопросительно вскидываю брови. — В который раз спрашиваю тебя: зачем ты это делаешь? Что это там было, в ресторане? Тебе скучно? Решил позабавиться и разрушить мою жизнь? Или мстишь за что-то? Ведешь себя так, словно я тебе что-то должна! Чего добиваешься?

Сыплет вопросами, и в голосе ярость. Но что хуже — в глазах презрение.

Убираю руку, выкручиваю руль и жму на педаль газа.

— Поехали! Расскажу, чего добиваюсь. Если так интересно.

— С интересом послушаю! — звучит как вызов.

— И покажу тоже, — бубню под нос, но так, чтобы не услышала.

Главное, чтобы не заистерила по дороге. Довезу до дома, а там разберемся. Уговорю выпить вина и спокойно поговорить. Она останется — у нее нет вариантов. Уже сдалась.

На трассу выезжаем в той же гнетущей тишине. Терпеть ее невыносимо.

— Музыка у твоего итальяшки есть?

Без слов нажимает на светящуюся панель аудиосистемы, и из динамиков доносится «Аморе, аморе, аморе, аморе но…»

— Серьезно? Ты слушаешь старика Челентано?

Снова что-то нажимает — теперь играет старый французский шансон.

— Странные музыкальные предпочтения у тебя, однако. В винах лучше разбираешься, — замечаю не без иронии.

— За рулем я слушаю старые песни, чтобы совершенствовать языки. В них много слов и они понятные. Нравится мне совсем другая музыка.

Наконец-то заговорила! Цепляюсь за тему.

— Джастин Бибер? Гарри Стайлс?

— Нет, рок больше нравится. Хотя Гарри очарователен.

— Ну конечно! Какой девушке не нравится душка Гарри! — не упускаю возможности съязвить.

— Той, которой нравится красавчик Шон, — смеется Соня. — Ты, кстати, на него похож!

— На Стайлса?

— На Шона Мендеса, — хохочет.

Обожаю ее смех! Когда она смеется, у меня на душе светлеет. Счастье по телу растекается, как теплый малиновый кисель. И кажется, что все и всегда будет хорошо.

— Пфф! Чем это я на него похож? Тем, что тоже тебе нравлюсь?

— У вас татуировки почти одинаковые, — смущенно косится на мою руку.

Я тоже на неё смотрю.

— Моя птичка всегда со мной. Это моя свобода.

Впереди мелькают огни придорожного ресторана.

— Нам надо поесть, — говорю тоном, не терпящим возражений, и сворачиваю к нему. — Это хороший ресторан?

— Запредельно дорогой. Тебе понравится, — хмыкает Соня.

— Вспомнила старую песню о мажоре?

— Ага, об излишне уверенном в себе Гордиевском-среднем, — открывает дверцу и перед тем, как выйти, показывает мне язык.

Она уже шагает к входу, а я никак не могу расстегнуть чертов ремень. Хрен развернешься в этой машине! Догоняю Соню у самой двери и преграждаю путь.

— А ну стой! Ты показала мне язык?

— Показала, и что? — гордо задирает подбородок и смотрит свысока.

Обхватываю ее за плечи, пока не опомнилась, сжимаю и требую:

— Еще раз покажи. Хочу получше рассмотреть…

Головой мотает и пытается вырваться.

— …Показывай, говорю! Ты ж у нас смелая.

Настаиваю, а самого смех разбирает. Она такая комичная! Глаза вытаращила, губы втянула и змеюкой извивается. Но я держу крепко и сразу двумя руками — не выскользнет. Когда устает дергаться, одной рукой беру за лицо и пальцами жму на щеки.