Проходит час, два, почти три… Клипы уже по второму кругу показывают. Я выпила две кружки крепкого чая, но бодрости не прибавилось.

Нервничаю знатно, аж морозит. Кутаюсь в пальто, но согреться никак не получается.

Тут на телефон приходит сообщение: «Буду через час, извини, задержали».

Не успеваю дочитать — руки снова ходуном. Я превращаюсь в паралитика?

Что мне делать этот час? Я уже всем позвонила и с Николь поболтала. Можно спуститься в ресторан и съесть хоть что-то кроме печенек, которыми перебивалась весь день, но не хочется. Прогуляться? Там темно и дождь.

Я решаю сходить в душ. Это наглость, бесспорно, но мне очень хочется согреться и смыть с себя два перелета.

Вода всегда приводит меня в чувства. После душа чувствую себя в сто раз бодрей и совсем чуточку уверенней. Руки не трясутся — уже хорошо. Переодеваюсь, высушиваю волосы и снова плюхаюсь на диван. Зависаю на каком-то романтичном клипе и — вот же ж блин — засыпаю.

В дверь сначала стучат, а потом она открывается. Я мгновенно просыпаюсь и резко вскакиваю. Пространство совершает резвый кульбит, в глазах на секунду темнеет. Я падаю обратно на диван, но вовсе не с той траекторией, по которой вставала.

Никита подлетает и хватает за плечи.

— Эй, ты что? — встряхивает и приподнимает, усаживая на диван. — Что такое?

Я смотрю на него, и мне вдруг становится страшно. Этот странный потолок с подсветкой, гостиничный запах, звуки рекламы из телевизора… Все вокруг пугающе чужое! И только он, мой Ники, родной. Склонился и смотрит взволновано. Цепляюсь пальцами в его предплечье и тяну к себе.

Он садится рядом, я роняю голову ему на плечо. Он легонько обнимает.

— Ты мой виски допила что ли? — спрашивает, усмехнувшись. Я мотаю головой. — А что тогда?

— Просто закружилась голова. Уснула, потом резко встала.

— Соня по имени Соня?

— У меня был сложный перелет.

Зачем оправдываюсь? Он не первый раз дразнит меня соней, мне вовсе не обидно.

— Сейчас лучше? — он наклоняется, заглядывает в лицо, — Может водички?

— Все хорошо, я в порядке, — веду плечом, освобождаясь от его руки.

— Голодная? Сходим куда-нибудь поесть или закажем в номер?

У него уставший голос и замученный вид. Он только после похорон, а тут еще я в предобморочном состоянии.

— Как хочешь, — пожимаю плечами и немного отодвигаюсь.

Все это время наши бедра тесно соприкасались. Кожа в месте контакта как будто горит. На самом деле, я хочу, чтобы так горело все тело. Хочу прижаться к нему, обнять крепко-крепко! Хочу, но не решаюсь. Все идет не так, как я планировала.

Никита водит пальцем по экрану смартфона, потом что-то быстро печатает… Я искоса поглядываю на него. Он похудел или это эффект черной одежды? Никогда не видела его одетым во все черное. Ему идет.

— Ты точно в норме? — наконец отрывается от телефона. Я уверенно киваю. — Пойду переоденусь?

Снова киваю и тянусь за своим стареньким планшетом.

Никита идет в спальню, затем в ванную. Слышу, как там зашумела вода.

У него был тяжелый день, он хочет отдохнуть, а тут я со своим «поговорить». Надо сделать то, что собиралась и уйти. Так думает одна часть меня. Вторая совершенно незапланированно хочет в душ, к нему.

Какого-то черта взбунтовавшееся воображение выдает мне голого и мокрого Ника за стеклянной дверцей, за которой я сама недавно стояла. Причем рисует навязчиво и детально.

Его красивое тело я знаю лучше, чем свое. Каждый рельеф помню, каждую родинку. Представляю, как по спине и сильным рукам стекают капельки воды, а по груди к животу сползает воздушная пена, и меня сначала в жар бросает, затем колотить начинает. Я неконтролируемо возбуждаюсь. Но алчному воображению этого мало. Следуя за пеной, оно спускается ниже и выдает такие картинки, что щеки вспыхивают, а низ живота тяжелеет.

Да блин! Это что за наваждение?

Я не ради этого сюда приехала. У меня дело, а у Никиты горе вообще-то. Нечего даже думать! Тряхнув головой, включаю планшет.

Экран светится, на нем всего одна папка с файлами. Вся моя надежда на нее.

Вода в душе больше не льется. Как только Никита выйдет, я отдам ему планшет, дам короткое пояснение и уйду.

В дверь громко стучат. От неожиданности я вздрагиваю.

— Это ужин, я открою, — кричит Гордиевский и сразу же выходит из ванной.

Я поворачиваю голову и подвисаю. На нем только свободные трикотажные штаны и сидят они так низко, что я нервно сглатываю.

Забрав у курьера два пакета с едой, он приносит их на мини-кухню и начинает разбирать.

— Я взял тебе лосось со спаржей, — он оборачивается и улыбается.

Точно заметил, как я на него пялюсь. Неловко получилось.

— Спасибо, — киваю и утыкаюсь в планшет.

Мне бы лучше не смотреть на него, но я не могу. То и дело кошусь, пока он раскладывает еду по тарелкам. Меня снова то морозит, то в жар бросает. Может вирус какой подхватила в самолете? Он же оденется, я надеюсь?

— Все готово, — говорит Никита, ставя на журнальный столик тарелки, — Осталось открыть вино.

— Я не буду, — получается у меня резковато.

— По глоточку, Соня. Напиваться никто не планирует.

Он приносит два бокала и наливает совсем по чуть-чуть, а потом плюхается рядом со мной и начинает есть. Одеваться и не думает.

Я смотрю на свою тарелку и вздыхаю. Еда выглядит хорошо и должно быть вкусная, но не представляю, как есть, когда внутри такой колотун.

Никита близко. Настолько, что я улавливаю знакомый запах его кожи, смешанный с ароматом геля для душа. Мысли начинают путаться.

— Тебе не холодно? — спрашиваю, стреляя в его торс боковым взглядом.

Гордиевский ставит тарелку на стол и поворачивается.

— Хочешь, чтобы я оделся? Смущаю?

В его голосе слышится насмешка.

— Тут не очень-то тепло, — замечаю, — Я замерзла, пока тебя ждала.

Он неопределенно хмыкает и встает. Мой взгляд упирается в резинку приспущенных брюк, и я слишком шумно тяну в себя воздух. Дышать спокойно почему-то сложно. Это точно вирус! Острый респираторный который.

Через минуту Гордиевский возвращается в толстовке и с пледом в руках.

— Держи, мерзлячка, — плед падает рядом, Никита садится на кресло напротив.

Поесть мне все же удается, вино я тоже выпиваю. Мы не чокаемся и пьем без тоста, понятно, что за упокой души его отца.

Разговор не клеится. Никита немногословен, у меня слова никак не складываются в нормальные предложения. Мы как-то косо и рывками говорим то о еде, то о странном освещении номера и нелогичном клипе российского рэпера… О всякой фигне, короче, а надо бы о серьезном.

Доев свое мясо, Никита откидывается на спинку кресла и прикрывает глаза. Я понимаю, что самое время поблагодарить за ужин, отдать планшет и свалить.

— Я привезла тебе это, — беру планшет в руки, — Тут всего одна папка. Называется «Николь». В ней собрано все, что касается нашей с тобой дочери. От фото теста с двумя полосками, которое я делала в слезах до вчерашнего видеообращения от Ники. Я рассказала ей о тебе, она знает, что ты приедешь и очень ждет встречи.

Этот тщательно заученный в самолете текст я выдаю на одном дыхании. Со стороны может показаться, что говорю спокойно, мой голос ровный и невозмутимый. На самом деле, не успеваю договорить, как глаза наполняются слезами.

Ник смотрит серьезно. На лице ни одной эмоции. Мне становится страшно. Может рано я рассказала Николь? Детский психолог посоветовал сделать это заранее, чтобы ребенок привык к мысли, что в его жизни кроме мамы скоро будет еще и папа.

Пересев на диван, Гордиевский берет из моих рук планшет и открывает папку.

Из фоток я сделала презентацию с подписями и пояснениями. Видеофайлы с маленькой Никой нарезала и смонтировала в часовой фильм под названием «Твоя дочь Николь». Некоторые видео оставила нетронутыми.

Первым делом Никита запускает фильм. Он начинается в нашего эпичного поцелуя на Площади Каталонии, который на старенький смартфон снял воришка, позарившейся на элитные часы на руке Гордиевского. Дальше идут счастливые кадры из Парижа. На них мы молодые и по уши влюбленные, селфимся и целуемся без остановки. Следующий кусочек — это беременная я, в садовом фартуке и с секатором в руке танцую в камелиях. Меня незаметно сняла Мария.